санитары залегли в придорожной канаве, в страхе позабыв обо всем. Им и в голову не пришло нас выпустить. Слава богу, что вскоре подоспели наши танки и открыли по русским огонь, заставив убраться восвояси.
После этого санитарную машину под завязку загрузили тяжелоранеными, и мы направились на дивизионный медицинский пункт, развернутый неподалеку от Житомира, недавно взятый нами внезапным ударом. Там мне стало гораздо лучше. Население, среди которого было немало фольксдойче, снабдило нас в большом количестве куриными яйцами и молоком. Поскольку мне разрешалось сидеть, то меня назначили учетчиком. Естественно, я не забыл про себя, припрятав минимум пятнадцать яиц.
Вечером нас перевели в новый дивизионный медицинский пункт уже в самом Житомире. Здесь меня поместили вместе с двадцатью двумя ранеными товарищами в комнате ужасного вида кирпичного дома. Матрацы были набиты тонкой древесной стружкой и лежали прямо на полу. Единственным развлечением являлись обеды, а наше настроение служило мерилом качества их приготовления. Имелся и граммофон, на котором мы постоянно крутили пластинку с мировым шлягером и столь любимой мною песней «Материк». Правда, через десять дней она мне настолько осточертела, что я уже едва переносил ее.
Именно столько времени мы провели в Житомире. А потом нас погрузили на грузовики и отправили в глубокий тыл – к тому времени вся территория за спиной наших войск была очищена от частей противника. На санитарном поезде мы прибыли в Люблин. Собственно, он направлялся в Бреслау[16], но поскольку мои раны уже стали подживать, то мне разрешили выйти в Люблине и здесь дожидаться окончательного выздоровления. По правилам, если раненый пребывал в госпитале более трех недель, то его направляли в запасную воинскую часть, а этого я не хотел допустить ни в коем случае.
Вчера мне впервые разрешили выйти в город, и в кинотеатре я посмотрел «Вохеншау»[17]. Если вы видели этот выпуск, то получили лишь слабое представление о неприятеле, его методах ведения боя и о наших успехах. Русские, бесспорно, являются самым упорным противником, с которым нам, немцам, до сих пор приходилось сталкиваться. Поэтому на фронте на счету каждый солдат, и я рад, что мне выпала честь, пусть в качестве маленького винтика, вновь участвовать в судьбоносной борьбе немецкого народа.
Будьте там, на родине, сильными. И если, возможно, все пойдет не так быстро, как бы хотелось, все равно русских мы победим.
С наилучшими пожеланиями,
ваш Гельмут».
После десятидневной одиссеи я благополучно вернулся в свою роту. К тому времени первый взвод понес большие потери – на плацдарме возле перевоза под Ирпенем (недалеко от Киева) русские на рассвете внезапно атаковали его позиции, и несколько моих старых боевых друзей были заколоты штыками в своем блиндаже. Мой же второй пулеметчик старший стрелок Пшибыльский попал в плен. Возможно, русские оставили его в живых потому, что, как уроженец Верхней Силезии, он смог с ними объясниться. Позднее ему удалось сбежать, и его вновь определили ко мне вторым стрелком.
Рулл тоже остался в моем экипаже, и, таким образом, мы снова были вместе. А вот моим новым командиром отделения стал унтер-офицер Пфайфер, которого я не очень любил. Радовало только, что мой друг Таперт был рядом, а кроме него на месте остался и бывший учитель танцев из Стендаля Винклер, здоровенный парень, командовавший нашей половиной отделения. Мы входили в состав второго взвода, командиром которого являлся ненавистник кандидатов в офицеры обер-фельдфебель Хильски, тоже не относившийся к числу моих друзей.
Стрелки-мотоциклисты, вперед!
В районе города Кременчуг, 10 августа 1941 года
Унтер-офицер Пфайфер рывком открыл дверь в нашу избу и с порога заорал:
– Марш на улицу, недоноски! Сегодня вам придется потрудиться, чтобы заслужить свои ржаные хлебцы!
На некоторое время в душном помещении воцарилась суматоха, как в муравейнике, а потом отделение с оружием выскочило на улицу. Командир отделения поманил к себе пулеметчиков, командиров обеих групп, в каждую из которых входило по три мотоциклетных расчета, и принялся водить былинкой по своей потрепанной карте. Это была трофейная русская карта с надписями на кириллице. Пфайфер что-то искал на ней, но явно не мог найти.
– Где же это проклятое село? – наконец в ярости вскричал он.
– А где оно должно располагаться?
Тут ефрейтор Винклер ткнул пальцем в карту:
– Похоже, это то, что мы ищем. Однако далековато – целых пятьдесят километров!
– Какими силами располагает боевая группа? – поинтересовался Таперт.
– О какой боевой группе ты мелешь? У тебя мозги размякли? – раздраженно рявкнул Пфайфер. – Нам предстоит произвести там разведку!
– Вот те раз! – посетовал я. – Видимо, нашему отделению придется завоевывать Россию в одиночку.
– Что? Снова в штаны наложили? – кичливо, но на сей раз не слишком заносчиво съязвил Пфайфер. – Лучше пометьте себе маршрут на случай, если какой-либо мотоцикл заглохнет.
Мы с трудом записали названия сел, лежавших на пути к нашей цели, и через полчаса были уже в пути. Первые две деревни наш отряд проследовал, не останавливаясь, поскольку было известно, что противника в них нет. Мы ехали по проселочной дороге довольно медленно, но от поднявшейся из-под колес пыли нечем было дышать. Вдобавок нещадно палило солнце, усиливая наши мучения. Поэтому время от времени нам приходилось делать длительные остановки, чтобы дать пыли осесть и сориентироваться.
Наступил полдень, а мы все еще следовали вдоль бескрайнего поля с подсолнечником, вымахавшим в человеческий рост и закрывавшим обзор. Становилось довольно жутко, поскольку в таких зарослях могла спрятаться не одна дивизия. Однако все было тихо.
Наконец головной мотоцикл достиг края поля с подсолнечником и остановился – впереди в нескольких сотнях метров просматривались избы какого-то небольшого села. Пфайфер достал свой бинокль и долго всматривался в него, изучая один дом за другим.
– Никакого движения, – через некоторое время изрек он. – Будем надеяться, что иваны не подстроили нам ловушку в этом захолустье. Поехали дальше.
– А не стоит ли нам применить старый гусарский трюк? – предложил Винклер.
– Что еще за трюк? – хмуро уточнил Пфайфер, пребывавший в дурном расположении духа, поскольку задание ему нравилось все меньше и меньше.
– Когда гусары во время разведывательного рейда предполагали, что неприятель приготовил западню, то высылали вперед одиночного всадника, который медленно приближался к подозрительному объекту. Остальные же находились в готовности прикрыть его огнем. Непосредственно перед целью всадник останавливался, коротко наблюдал и внезапно на полном скаку бросался назад.
– И в чем здесь изюминка?
– Неужели непонятно? Если неприятель действительно устраивал ловушку, то при таком маневре дозорного начинал думать, что обнаружен,
