Джеррод вскинул голову.
– Ты это серьезно?
– Серьезней не бывает, – кивнул Сойер.
– Идти в темноте?
– Ну хотя бы полпути пройдем. Все лучше, чем топать потом семнадцать миль, утопая по пояс в снегу.
– Может, все будет не так плохо…
– А может, даже хуже.
Джеррод посмотрел на Эммета.
– Вы потратили немалые деньги, чтобы добраться сюда и поснимать город, сорвали Лоренса…
– Ты что себе думаешь? – тут же вмешался Скотт.
– Разговариваю с клиентом. Может быть, ему стоит…
– С моим клиентом. На случай, если забыл, брат, позволь напомнить, что ты работаешь на меня.
– Так нам нужно уйти? – переспросил Тозер.
– Если буря действительно нагрянет, выбираться отсюда будет чертовски трудно, – объяснил ему Сойер. – Ни лыж, ни снегоступов мы с собой не захватили. Вы когда-нибудь пробовали ходить по снегу глубиной в три фута?
– Пусть сами решают, – сказал Джеррод.
Скотт бросил на него сердитый взгляд и снова повернулся к Тозерам.
– Послушайте, я предлагаю убраться отсюда к чертовой матери, но если вы хотите остаться, такой вариант тоже есть. Что думаешь, Лоренс?
– Потратились они, разрешение тоже выбивали они – им и решать.
Эммет посмотрел на жену, а потом снова на Скотта.
– Другого шанса поснимать в Абандоне в этом году у нас уже не будет? – уточнил он.
– Да, сезон заканчивается. Удивительно, что снега пока еще почти нет. Если вы ничего не сделаете сейчас, то до следующего июня, а то и июля – это будет зависеть от погоды – сюда не попадете. И то лишь при условии, что вам удастся получить разрешение.
– Милая? – Тозер посмотрел на жену.
Темные, клубящиеся облака, переваливая через вершины каньона, устремлялись на город-призрак подобно лавине.
Джун взглянула на мужа и кивнула.
– Мы рискнем, – сказал Эммет.
И Абандон утонул в тумане.
1893
Глава 7
Бартоломью Пакер захлопнул дверь, отгораживаясь от бушующей за порогом метели. Затем смахнул снежинки с шерстяного пальто, положил на вешалку котелок и протопал вразвалку к пузатой печке. Половицы жалобно заскрипели под его немалым весом.
Отогревая пальцы, мужчина обвел взглядом единственный оставшийся в Абандоне салун. Бледный свет от трех свисающих с потолка керосиновых ламп рассеивал мутный полумрак, но никогда не добирался до дальних углов помещения, бывшего, по сути, всего лишь жалкой лачугой.
Этим вечером в салуне их было всего лишь четверо. Лана Хартман, за пианино у дальнего окна, наигрывала «O Little Town of Bethlehem». Она уже давно стала такой же привычной частью обстановки, как барные табуреты. Но в этом платье – темно-зеленом, с красным кантом на воротнике и манжетах – Пакер видел ее впервые.
Лану слушала сидевшая за барной стойкой Джослин Мэддокс – в руке сигарета, в глазах скука.
На стуле у плиты дремал молодой помощник шерифа, в обязанности которого входил надзор за барменшей. Наклюкавшись в одиночку, он громко храпел, а по его подбородку медленно ползла полоска слюны табачного цвета.
– Привет, Джосс. – Барт шагнул к стойке. – Весело сегодня.
– Веселого Рождества тебе, хрен моржовый. Пришел глотку промочить? – Барменша улыбнулась и соскочила со стула, одетая, как всегда, на мужской лад – в холщовые штаны с высокой спинкой на подтяжках и хлопчатобумажную рубашку. Именно это несоответствие между мужским нарядом и черными как вороново крыло волнами падающими на плечи вьющимися волосами, а также темными, глубокими глазами сводило мужчин с ума. В этой женщине было что-то испанское, экзотическое. Позвякивая цепью, соединяющей ее ножные кандалы, Джосс вытащила пробку из бутылки и налила Барту полный стакан.
– Боюсь, тебе сегодня придется выпить со мной, – заявила она.
– Вот как?
– Как думаешь, мисс Хартман поднимет стаканчик с такими, как мы с тобой? Никогда не видела, чтоб она пила, хотя, как тебе прекрасно известно, угощать ее пытались многие, включая присутствующих.
– А что же наш герой у печи?
Мэддокс бросила взгляд на спящего помощника шерифа и снова повернулась к Бартоломью.
– Да не трогай ты этого ссыкуна, – прошептала она. – И не шуми. Увидит, что я выпиваю, так потом весь вечер будет нудить.
Она взяла стакан для себя, а когда налила, Пакер поднял свой.
– За тебя, Джосс. Пусть следующий год…
– Ради бога! – Барменша проглотила виски одним долгим глотком. Барт тоже опрокинул свой стакан.
Джосс налила еще.
– Эх, милая, видела б ты Абандон, когда все только начиналось!.. – вздохнул ее посетитель. – В восемьдесят девятом, в такую вот ночь, здесь сидело бы человек пятьдесят шахтеров после смены и целый выводок шлюх.
– Так что, теперь все кончено, а?
– Да, все кончено. Все ушло. Шлюхи, опиум, веселье…
Они чокнулись и выпили, а потом Барт налил еще, и они выпили снова. Скоро лицо Пакера разгорелось и пошло пятнами; лопнувшие капилляры проступили на коже красными червячками, и его нос сделался похожим на перезрелую клубнику. С лысины мужчины потекли струйки пота.
Барт был не из тех, кто стоит, когда можно сидеть. Он забрался на барный табурет, и они с Джосс продолжили обрабатывать бутылку под звуки рождественских мелодий Ланы и громкий храп помощника шерифа. Как не раз бывало в такие тихие вечера, Бартоломью завел старую шарманку про былые, веселые деньки, про то, как надо разрабатывать богатую жилу в горах и как в следующем году он остановит дробилку, прикроет лавочку и отправится искать удачи в Монтану.
– Ты бы помолчал немного для разнообразия, а? У меня от твоих речей голова пухнет, – проворчала его собеседница.
Пакер налил снова. За окном уже вовсю бушевала метель, и тонкие стены заведения дрожали под натиском ветра.
Потом Барт поднялся, нетвердой походкой добрался до пианино и остановился рядом с Ланой, глядя на золотистый разлив ее волос и порхающие над клавишами пальчики. Пианино было расстроено – два года назад один рабочий пульнул в него из револьвера, по ошибке приняв в драке за противника.
– Очень было приятно, мисс Хартман, – изрек Барт, дослушав очередную песенку, и сунул руку в карман, из которого извлек и положил на клавиши джутовый мешочек размером с кулак.
Пианистка подняла мешочек и подержала, определяя вес, на ладони. Развязала шнурок, заглянула внутрь и увидела тусклый блеск пыли и крохотных самородков – долларов, пожалуй, на двести.
Она посмотрела на Бартоломью и покачала головой.
– Нет-нет, смотреть на вас было для меня в этом году самым большим удовольствием! Вы слишком хороши для этой дыры…
Пакер протянул было руку к плечу Ланы, но остановился. Он никогда до нее не дотрагивался. Но зато мужчина позволил себе задержать взгляд на ее лице, самом мягком и нежном из всех, что когда-либо украшали собой улицы этого городишки.
После этого Барт вернулся на свое место у стойки.
– Еще один – на холодную дорожку домой, – сказал он барменше.
Та вылила из бутылки последние капли, а Лана снова заиграла.
Допив виски, Бартоломью положил на стойку еще один мешочек.
– И веселого Рождества тебе, Джосс.
Мэддокс взвесила мешочек на ладони, словно этого могло и не хватить, улыбнулась и наклонилась к нему через стойку.
– Ты ведь любишь ее, да? – спросила она тихо.
– Извини?
– Чудной ты мужик. Приходишь сюда каждый вечер, как будто тебе и пойти больше некуда. Слушаешь это ее бреньканье…
– Эй, это же не значит…
– Да успокойся ты, Бартоломью, и слушай! Человек не знает, какой ему срок отмерен. Мой приходит весной, а тебе я скажу так – надеюсь, ты не уйдешь из этого мира с сожалением о несделанном.
– Не понимаю, что ты…
– Прежде чем уберешься отсюда, сделай то, что ты всегда хотел сделать с тех пор, как положил глаз на эту кобылку.
– Какого черта…
– Я хочу, чтобы ты ее поцеловал.
– Не могу.
– А что такого она тебе сделает? Отвесит пощечину? Уверена, тебе такое не впервой. Черт, попробовал бы ты что-то такое со мной, я бы тебя пристрелила, но с ней тебе это не грозит. По-моему, ты любишь ее, и это мой рождественский тебе подарок. Возьми и поцелуй, когда будешь выходить.
Барт сполз с табурета и направился к двери. Надел пальто, шляпу. Взялся за ручку.
Остановился. Повернулся. И пошел к пианино. Его слабое сердце колотилось, как бешеное. Он наклонился и поцеловал Лану в щеку.
Она перестала играть и опустила голову. Обоих трясло.
– Извините, – пробормотал Пакер. – Просто я…
Он не договорил и поспешил к выходу.
Хартман перевела дух и посмотрела в окно через улицу – на женщину, сидящую у эркера на втором этаже постоялого двора.
Через дорогу доносились звуки веселья. Там, в танцзале, собрался на празднование Рождества едва ли не весь город. Пианистка еще раз вздохнула и заиграла «Тихую ночь» на расстроенном пианино.
Джосс достала из-под стойки свечку, подошла к печи, открыла дверцу и поднесла фитилек к пламени, а потом поставила зажженную свечу на подоконник за баром и осталась у окна, вглядываясь в темень и бушующую за стеклом вьюгу. Увидят ли ее сигнал в такую непогоду?
