XIV
Я не сразу узнал об утрате — так дологПуть к Юганским Сорам, где в печальном годуСам я, словно заправский гидробиолог,Бил пешнёю метровые лунки во льду,Жарко хекая, или, спускаясь в низовья,Под пудовою кладью в снегу утопал,Пот сгребая ладонью, и близ нерестовьяПромысловых — становье своё разбивал,И куржак на лице намерзал. КаменелаВ мутном теле усталость, и пот глаза ел,Но упорнее: «Вот оно, ствольное дело!» —Бил я лунки во льду.
А к нему — не успел!
И пылала над нами, давно ожидая,Пока мысли и хлопоты свяжутся в сны,Оперённая мёртвым огнём, истекаяЗапредельною стужею, лунка луны.И, в студёном огне, засыпал, ирреален,Цепенеющий мир…Но, должно быть, не спалВ сонных тысячах вёрст от меня иркутянин,В коем, вочеловечась, безмолвный Байкал,Как больной, рваной дрёмой спелёнут, в которомНет, казалось, ни сил, ни терпения, вдруг,Пробуждаясь, обводит измученным взоромОкружающих, превозмогая недуг.Вот одна из врачующих истин,Что надежду дают нам… Спаситель его,Не для славы, амбиции или корыстиПослуживший народу, превыше всегоСтавит равенство слова и дела, снедаемСтрастью отчую землю беречь, заодноС исполинской страной… Потому ли светаетНа душе, что в пример мне даноДвуединство судеб, кровных целей, призваний,Что и сам сибиряк, на Ямале рождён,Я, по праву рожденья, пристрастий и знаний,И к делам их, и к горестям их — приобщён,Хоть едва ли, уверен я, думал об этомНезабвенный Вануйто, когда отстоялОбречённое пастбище…
Нет мне ответаИз загробного мрака.
Но — свой Байкал
Должен быть непременно у каждого, будь тоПросто деревце, роща, лужайка, ручей,Хотя столько глаза отводящих, как будтоИ протока — ничья, и кедровник — ничей.Но грядущее прошлого не забывает,Ужаснитесь, сограждане, что же творим!Всё — на наших глазах, но киваем: «Бывает…» —А что жизнь убывает, и знать не хотим…
XV
…Ветер ставенку тронул, и, чутко помешкав,Занимается лиственный шёпот в ночи.Мне зарыться бы в книжку, сосновым полешкомПодкормив заскучавшее пламя в печи,Слушать кроткое пенье во вьюшке…На совестьРублен дом, да и мхом прошпаклёван ладом,Три окна по фасаду.
Но, Виктор Петрович,Не о том размышленья мои, не о том:Вижу ль речку в агонии или же птицу,Утопившую в нефти измученный взгляд, —Не кричу запоздалое: «Что же творится?!» —Только ясности требую: «Кто — виноват?!»
Хлещет нефть из пробитого трубопровода,И урманы на сотни гектаров горят,И понуро в замученных водахЖизнь оцепеневает… Кто — виноват?!
Птиц не слышим и ядами дышим, забылиПро песчаные плёсы у ясной реки,Ровно не было их…
Сибирь наводнили,Оттирая её сыновей, чужаки.И клеймят их, да без толку, ведь и понынеОн, пришелец, — варяг по природе своей…Но куда как размашистей шкодят иные,Эти, винтики номенклатуры, страшней,Потому что сильней фонды, техника, слава«Нефтяных королей»…Хоть призывы «Быстрей!Больше нефти!» — прогоркли, но дали им правоПерекраивать край по блажи своей,И какою ценой!В просвещённом-то векеВыжигают деревни в бездумных кострах,Душат в сточном дерьме нерестовые реки,Громоздя свинокомплексы на берегах.Я тайгу первородной мальцом захватил ещё —Тем страшнее, что ряской озёра цветут,Да и водохранилища — «водогноилища»,Как писали Вы, Виктор Петрович, зовут…
По живому — к сомнительной славе, к червонцамПрут, вбивая природу в забвенье. Азарт!Всё страшней нарывает инфарктами солнцеВ чёрных дырах озона. Кто — виноват?!Сотни видов животных повыбиты, вмятоНа глазах полгербария в небытие,Мы туда же сползаем… Так все — виноваты,Что прощали, а чаще — молчали?Не все! —Я не стану в обоймы парадные брать их…Беспощадно, огнём затекая в труды,Опалило сознание старших собратьевОщущение враз подступившей беды.И меня не уверить, что неодолимоЗаскорузлое зло, — отвердела во мнеВера в их правоту, ибо неоспоримо,Что так необходима прозревшей странеРечь прямая собратьев моих! — ведь недаром,Подвигая Сибирь на большие дела,Но, с тревогою глядя в грядущее, с жаром,Словно службу спасенья, она позвалаИх — кто взят воспалённою совестью в судьи,Но кого — чаще учителями зовут,Кто надсадной душою постиг, что по сутиБытие — совестливый, мучительный труд,Чтобы выразить невыразимое, с больюПрорываясь к сознанью сограждан, платяЗа надрыв не покоем, а чаще — собою…
XVI
…Потемневшей кирпичной трубой бороздяПо-ночному приземисто небо, — гнездовье —Сокровенно храня назначенье своё,По сюжету? — врастает в поэму зимовье(Поправляет замшелый чалдон: «Зимовьё…»).Первый снег выпил сумрак, дохнуло зимою.Упоённо таращится в полдень окно,Первозданною, мощной — с утра, белизноюОплеснуло… И — повеселело оно…Сонно выглянет лист увядающей меди,Да проклюнется дерзкая клюквинка… СнегВ отпечатках унтов — по всему, здесь намедниСобирался куда-то с утра человек.(Почернели, скукожились уголья в печке,Разметалось тепло под тулупом…)
А онСпорым шагом и валит по снегу вдоль речки,Свет её подоспевшей шугой притемнён.Сыро хохлятся ранние сумерки, сильноТянет холодом от присмиревшей воды,И на белом — лосиные, видно? — обильноУ понурой воды табунятся следы.Человек раскрывает рюкзак, щедрой пястьюСыплет соль на лесины и камни, покаНе насупилось, небо задёрнув, ненастье…
…Обессилев, устанет бороться река,Юным льдом покрываясь… Затишью не веря,Зябко нюхая воздух, укромной тропой,Оступаясь в колдобины, чуткие звериОсторожно потянутся на водопой.Снегопад их следы ухоронит, прилежен,И они до рассвета, чьи зори грядут,Замирая сторожко, с камней и валежинДо крупинки целебную соль подберут.
…Захлебнулся во тьме огонёк хилой свечки…У оконца, тулуп до сомкнувшихся век,Плотно ступни прижав к остывающей печке,Углублённо, натруженно спит человек.И бесплотно сквозь заиндевелые двери,Тонкий чад табака, что луной позлащён, —Невесомые, снегом несомые звери,Наплывая, бесшумно вливаются в сон…
XVII
Сколько ж, Божье подобье, природе во зло,На земле прозябаешь ты?!
Словно повительНа бесплодных, слепых пустырях, пророслоВ наши будни — мурло. Временщик… Покоритель.Он уже для семьи и прогресса погиб,В лютой, ржавой щетине, взгляд водкою выпит,Лоб — в полпальца под чёлкою?.. Нет, этот типВытерт, словно задёрганный, дохлый эпитет…
Продираясь из масс, утверждаясь как вид,Обжигая накалом страстей — чем не кратер?! —Вбит ли в ватник, в дублёнку ль завидную влит,Обживается накрепко — новый характер.Крепко травленный временем, не дилетант,Он не комплексовал, а — гляди! — изловчился:Обтекая соперников, в первый десантНе куда-нибудь — на «севера»! — просочился…Как он гнал, с искушеньем кромешным борясь,Увязая в соблазнах, и — не за «туманом»,А за жирным, густым ясаком, тяготясь,Прямо скажем, заштопанным, тощим карманом.Его запахи спорой добычи вели,И с досадой смотрел он: под северным солнцем,В лёгкой, ясной реке не рубли —Пламенея, без пользы мерцают червонцы,Зарывался ль в насупленный, пасмурный лес,Бил ли «профиль», за дичью ли гнался — не тающ,В уши — «Мягкое золото… Золото!!!» — лезШепоток драгоценных мехов, искушающ.И вломился он в отчие чащи — войной,Только золото — золото!!! — перед глазами…Закричала река, истекая икрой,Словно кровью, густою, живой, — под ножами,И тайга-то от боли зашлась. А потом…Что рассказывать? Нужно увидеть — такое,Как с дороги его, с перебитым хребтом,Уползает в забвенье и ужас — живое!
Неофитов плодя, на крови — каждый факт…А как хлынула нефть, а как планы взвинтили,А как густо дохнуло червонцами — фарт
Подмигнул покорителю. Мигом скрутили,Знать, уверовав в свой непреложный талан,Нашу землю… И что, мол, кедрач иль проточка,Если «спущен» — и принят безропотно — план,И надбавки, и россыпи премий, и — точка?Да не точка, а — крест на земле!Как тут быть?!Как внушить новосёлам: земля эта — дар вам?Но, с ухмылкою: «Здесь моим детям не жить…» —Ещё злей он в урманы вгрызается, варвар…
Оккупант!Я ведь про милосердье кричал…Только что мог надорванный голос мой, еслиЯ его — многоликого! — всюду встречал:За баранкою МАЗа, в солиднейшем кресле?И любой, если я напирал, тяжелоТасовал объективные с виду причины,На условия криво кивал, но — мурлоПрорастало, клянусь, из-под тесной личины.Усмехнётся табунщик Никифоров: «Сброд!..»
А вокруг, совладать не умея с натурой,Упоённо толпятся слагатели од,Не авгуры — жрецы конъюнктуры.Помогли сбить природу — сообщники! — с ног,Заслонясь от того, что, как воздух, нам нуженОстрый взгляд на проблему, что промышленный смогВыжигает каверны и в лёгких, и — в душах,Что народец-то — местный, исконный — зачах,Что в помбуры бегут его хилые дети,Что всё чаще в бетонных безликих домахНас шатает почище, чем в знойном Ташкенте,Что пустыни за нами — кромешней, что яд,Не вода — в наших реках, мазутных и ржавых,Что — за тонною тонна — в рынок сырья,Вырождается, почву теряя, держава.Что ж, служили на совесть… Видать, и они«Просочились» в родную словесность по хватке,По нахрапу — своим же героям сродни…Наши судьбы до скудости, Господи, кратки.Не казни вырожденьем наш страждущий род!И вот тут (застонал под надгробием Нобель…)Упования наши на свет и доброВыжег ночью распадным дыханьем Чернобыль.Всё земное пустив под огонь и под нож,Мы зарылись в бетон и — «Помедлите трошки…» —Мы несчастных детей не пускаем под дождь,Чтоб потом не пришлось собирать головешки.Не оставь нас в золе осквернённой земли!А что дети, которым призывы приелись,Затоптали осинник, собаку сожгли—Не казни несмышлёных! — на нас нагляделись.У корыстных забот — нестерпимый исход…
А нужны ли им монстры индустрии илиПоворот измождённых, безропотных водПо сановной указке, у них не спросили.
…Помертвел, в непролазных дымах, небосвод,Вне бедующих птиц… Под измученным небомВоспалённое время набрякло огнём,И набрякла душа запалённая гневом.Плод раздумий, иллюзий развеянных плод —Он бледнее казённых восторгов, негромокВ толчее восклицаний… Но, знаю, поймётЭто честное, чёрствое чувство потомок.И не он ли сурово сдирает печатьС пересохшего рта?
Не молчи виновато,Потому что за нищее право молчатьВсё больнее и неискупимее плата…
XVIII
