– Повторять этого я не стану, – сказал Лили Майк.
– Скажите ему, что я красотка.
– Правда?
– Да, объебок, правда. Как до вас не доходит-то?
– Может, мне просто надо включить динамик, и вы ему сами скажете.
– Неееет, – взвыл Джефф. Он вскинул свободную руку и закачался над пустотой.
– Она красотка, – сказал Майк.
– Только не это, – произнес Джефф. – Только не снова. – И он оттолкнулся в пространство. Никакого крика. Ветер.
– Блядь, – сказал Майк. Посмотрел, потом отвел взгляд. Не хотелось видеть, как он шмякнется. Он поежился, заранее представляя себе звук. Тот долетел от воды далеким выстрелом.
– Майк? – произнесла Лили.
Он перевел дух. В ушах у него бился пульс и звучали крики людей снизу. По рации передали код тревоги синий – все члены бригады должны оставаться пристегнутыми на местах, покуда капитан моста не оценит обстановку.
– Он перемахнул, – произнес Майк в трубку.
– Херово, – сказала Лили. – Это вы виноваты, Майк. Это не я виновата. Если б вы дали ему трубку…
– Он не хотел брать. Я не мог подобраться к нему ближе.
– Надо было заставить его самого мне позвонить.
– У него не было телефона.
– Ну какой лох станет выходить на улицу без телефона?
– Вот именно, – сказал Майк. – Сам о том же подумал.
– Ну, что ж тут теперь поделать, – сказала Лили. – Что-то неизбежно теряешь. Я этим уже сколько-то занимаюсь, и даже если все правильно делаешь, некоторые все равно улетают в рассол.
– Спасибо, – сказал Майк.
– Вы по голосу приятный, – сказала Лили. – Не женаты?
– Э-э, ну как бы.
– Я тоже. Натурал?
– Угу.
– Слушайте, у меня есть ваш номер. Ничего, если я вам позвоню?
Майк все еще не оправился от нырка Джеффа.
– Конечно.
– Я вам свой эсэмэской отправлю. Звоните в любое время.
– Ладно, – сказал Майк.
– Но отсос – штука не автоматическая, Майк. Это строго для кризисов.
– Конечно, – сказал Майк.
– Но не исключается, – сказала Лили.
– Ладно. А что вы делаете, если звонит женщина?
– Соболезную. Я умею переходить от нуля до со-бо-лез-ни со скоростью тьмы.
– Понятно.
– Мне много чего ведомо, Майк. Много чего. Ужасного, темного, жуткого чего.
– Мне, наверное, доложить об этом нужно или как-то.
– Ладно, позвоните мне, пока.
– Пока, – сказал он.
Майк снова сунул телефон в чехол, после чего добрался до вершины пилона, прицепил страховочные тросы к высоким вантам, потом сел, снял каску и запустил пальцы себе в волосы, как будто так можно было вычесать из утра хоть немного всей этой странности. Поглядел на громадный авиасигнальный огонь, сидящий в своей оранжевой стальной клетке в двенадцати футах у него над головой, на самой верхушке моста, – и небо за фонарем начало темнеть, потому что зрение у Майка стало стягиваться в точку. Он чуть было не лишился чувств, и тут из одной стенки оранжевого бакена возник женский бюст – такой же ощутимый, как будто открылось окно и женщина выглянула наружу. Вот только никакого окна там не было. Она торчала из металла, словно ростральная фигура, – женщина в белом кружевном платье, темные волосы стянуты на затылке, а над ухом к прическе приколот какой-то белый цветочек.
– Наконец-то мы одни, – произнесла она. Ослепительно улыбнулась. – Нам потребуется ваша помощь.
Майк вскочил и попятился к самым перилам, стараясь не заорать. Вдохнул – как заскулил.
4. Злоключения Мятного
Притулившись между Кастро и Хэйтом, совсем рядом с перекрестком Ноэ и Рыночной затаилась “Свежая музыка”. За прилавком стоял сам владелец – семь футов и двести семьдесят пять фунтов жилистой боли сердечной, одноименный мистер Свеж. Мятник Свеж. Во мшисто-зеленых льняных штанах и парадной белой рубашке, рукава на предплечьях подкатаны. Череп брит и сверкал, словно полированный грецкий орех; глаза сияли золотом; а вот незапаренности, которая прежде всегда присутствовала, теперь недоставало.
Мятник держал конверт альбома Колтрейна “Мои любимые вещи”[5] за края и всматривался в лицо Трейна, ища в нем подсказок, куда могла схилять незапаренность. За спиной у него сам виниловый диск вращался на механизированной алюминиевой вертушке, походившей на марсоход и весившей как супермодель. Он надеялся, что ноты вернут его в данный миг – из прошлого или будущего, из тревоги или сожалений, но “Летняя пора” Гершвина[6] заскользила по диску следующей, и он просто осознал, что не сумеет принять то будущее прошлое, какое вызовет эта мелодия.
Он рыдал ей в голосовую почту.
Трейн что, действительно взглянул на него с конверта пластинки, опустил сопрано-саксофон и сказал: “Жалкая это срань какая-то, ты же сам знаешь, правда?” Ведь мог бы.
Свеж поставил конверт на пластиковую стойку “Сейчас играет” и как раз делал шаг назад, чтобы поднять тонарм, – и тут заметил, что мимо витрины по улице мелькнул профиль остролицего латиноса. Инспектор Ривера. Умереть не встать – Ривера к нему в лавку зашел. Слишком круто. В последний раз, когда он разговаривал с Риверой, Преисподняя явила себя городу в виде кошмарных тварей и хаос едва не одолел весь известный мир, но то было в прошлом, а сейчас – умереть не встать.
Когда Ривера переступил порог, Свеж нагнал на себя холоду. И далее…
– Ох черт, да ни за что! Тащите свою задницу вон отсюда.
– Мистер Свеж, – кивнув, произнес Ривера. – Думаю, мне потребуется ваша помощь.
– Я не работаю на полицию, – ответил Свеж. – Я уже двадцать лет безопасностью не занимаюсь[7].
– Я больше не полиция. У меня книжный магазин на Русском холме.
– Книгами я тоже не торгую.
– Но по-прежнему продаете сосуды души, не так ли? – Ривера повел подбородком в сторону запертой пуленепробиваемой витрины, где виднелась случайная с виду подборка пластинок, компакт-дисков, кассет – и лежала даже парочка старых восковых цилиндров.
На глаз Мятника Свежа, все предметы в этом шкафу тлели тускло-красным огнем, как будто их нагрели в печи: так проявлялись человечьи души, в них заключенные, – но для всех остальных, кроме Торговцев Смертью, они смотрелись как… ну, в общем, случайная подборка носителей звукозаписи. Про Торговцев Смертью Ривера знал. Впервые в лавку он пришел с Чарли Ашером, когда дерьмо поперло – когда Торговцев Смертью по всему городу принялись истреблять, а их магазины обшаривать и забирать сосуды души; делали это Морриган – “сточные гарпии”, как называл их Чарли. Но теперь и сам Ривера стал одним из них, Торговцем Смертью, – и поэтому мог это сияние видеть. Мятник сам послал ему почтой “Большущую-пребольшущую книгу Смерти”.
Свеж сказал:
– Вы же, это… читали книжку, а значит, соображаете, что вам тут быть и разговаривать со мной не положено. Сами знаете, что случилось в последний раз, когда Торговцы Смертью начали друг с дружкой разговаривать. Идите к себе в лавку и просто, как и раньше, собирайте предметы, когда те возникнут у вас в ежедневнике.
– В том-то вся штука: я вообще не собирал сосуды души.
– Чё это за херня еще – вообще не собирали сосуды души?
Мятник Свеж сделал руками такое движение, словно что-то выравнивал – разглаживал, например, воображаемую скатерть спокойствия на прилавке, выстроенном из современного хипежа. Добившись слаженности движений и понизив регистр голоса, он уточнил:
– Никогда?
– Я купил ежедневник и карандаш номер два, – ответил Ривера, стараясь подчеркнуть хоть что-то положительное. Улыбнулся. Фоном Колтрейн импровизировал боповый игривый рифф на сладкую томительную мелодию “Летней поры”. – Имена и цифры в ежедневнике возникали, как в “Большущей книге” и говорилось, так? Но я с ними ничего не делал.
– Нельзя просто не выполнять работу. Кто-то должен ее делать. Вот почему это и вставили в книгу – в самом начале, там же, где говорится, что нельзя выходить на связь с другими Торговцами Смертью. Если просто не обращать на “Большущую книгу” внимания, тут такая ебанина сраная подымется…
