Прейзинг поразвлек Пиппу историями про разные свадьбы в кругу своих знакомых, а она, не желая отставать, в красках описала ему собственную свадьбу. Как они тогда с Санфордом, с самого начала категорически не допуская даже намека на буржуазность в намеченном мероприятии, решили гулять свадьбу в культурном центре Лафборо-Эстейт, в социальном жилом квартале Брикстона. В бетонном бараке, выстроенном под сенью гигантских многоквартирных домов всего лет за десять до того, но уже обшарпанном, провонявшем мочой и заношенным тряпьем. В зале с ярко выкрашенными стенами, которому назначалось, по замыслу градостроителей, в перспективе стать центром оживленного мультикультурного района, где летом жители многоэтажек устраивают праздничные вечера и потчуют друг друга пакистанскими, карибскими, ганскими, ирландскими яствами, но который иногда использовали только банды местной молодежи как подходящее помещение для группового изнасилования, а каждый первый вторник месяца — Армия спасения для раздачи одежды. Жители высоток, дивясь, что в эдаком интерьере празднуют свадьбу, покачивали головой и шли мимо. Мальчишки, темнокожая мелюзга на велосипедах, прижимались носом к стеклу и пялились на необузданные пляски. Специально нанятый тибетский повар пытался предложить гостям цампу и часуйму, но те, отдавая предпочтение обильным запасам пива, всем скопом очень скоро напились, потому что, кроме цампы, никакой еды не было, а солидарность с тибетским народом так далеко все же не простиралась. «Преимущество, — пояснила Пиппа, — состояло в том, что мы вскоре остались в компании с друзьями, так как вся родня — родители, бабушки-дедушки, тети и дяди — покинула праздник до наступления темноты, небезосновательно опасаясь, что их зарежут и ограбят по пути к машинам».
Прейзинг устроился на скамейке поудобнее. Я бы с удовольствием продолжил прогулку, но ведь он прав. Куда нам тут идти? Разве только вдоль желтой стены до того конца, где сторож подозрительно пялит на нас глаза из своей стеклянной будки. А потом назад, к другому концу, или по дорожке, по разровненному гравию, мимо кустов шиповника с глянцевыми ягодами, мимо фонтана, чтобы опять упереться в желтую ограду. К тому же он, сидя на скамейке, куда быстрее поспевал со своей историей, ведь ему не приходилось делать многозначительные остановки и устремлять меланхоличный взор в непостижимую даль, скрытую от нас высокой стеной. Так что я не стал его трогать, а сам елозил ножками стула по гравию до тех пор, пока стул не перестал качаться. Прейзинг, скинув тапку, положил на колено ногу в лимонно-желтом носке и старательно растирал ступню, причем обнажилась — вообще-то, по его понятиям, обнажилась почти до неприличия — бледная икра, от которой мне с трудом удалось отвести взгляд.
Он продолжал рассказ, массируя пятку:
— Вот уж мы с Пиппой посмеялись вдоволь, я как почувствовал, что надо бы отблагодарить ее за искреннее, полное самоиронии описание собственной свадьбы, и рассказал ей историю с моей юртой в Биаррице. Ты ведь знаешь эту историю? — И вопросительно взглянул на меня.
— Да, знаю, — подтвердил я, — юрта в Биаррице и камерный оркестр. Никогда в жизни не забуду.
— Во всяком случае, Пиппа очень веселилась, а я позволил себе отметить, сколь приятно бывает с высоты нашего возраста благодушно взирать на прегрешения собственной юности. «Нашего возраста!» — воскликнула она в порыве кокетства. Уж ко мне, якобы сохранившему молодость, это никак не относится. Я с благодарностью принял комплимент и легким движением его вернул. Кажется, она тоже обрадовалась.
И вернулась к литературным темам, она обладала восхитительно глубокими познаниями в арабской литературе. Как завороженный внимал я ее рассказу об устных традициях, о Мохаммеде Чукри и как их там еще звали, о Поле Боулзе, который в Танжере записывал сюжеты этих авторов на пленку, а потом переписывал на бумагу, закусывая гашиш-мармеладом из горшочка. Вскоре мы уже попивали воду из одного стакана, как старые знакомые, ведь я не догадался прихватить собственный стакан.
Тет-а-тет с интересной англичанкой резко прервался: пружинящим шагом вверх по ступеням на террасу поднялся Санфорд, муж Пиппы. Неожиданное появление сухопарого мужчины в белой рубашке и шортах цвета хаки заставило Прейзинга вскочить с ложа, и он тотчас понял, что выглядело это так, будто поза его компрометировала, на деле же просто сработал рефлекс, обусловленный тем обстоятельством, что Прейзинг знавал когда-то одного не то социолога, не то этнолога — точно не вспомнить, — чьего острого языка боялся больше, чем молодых людей в синтетических тренировочных костюмах, которые в подвальном помещении напротив головного офиса Prixxing занимались спортом, именуемым Ultimate Street Fight[8].
Тревога оказалась напрасной. Санфорд обрадовался, что жена нашла собеседника. Тем самым успокоив свою совесть, хотя оставил ее одну на целый день ради осмотра руин древней крепости в пустыне. Обменялись несколькими вежливыми фразами, англичанин с восторгом рассказал про свою экскурсию и немедля пригласил Прейзинга наутро отправиться с ним в следующую поездку. «And of course, I still hope, you will join us, my dear»[9], — добавил он, обращаясь к жене. Но пора уже было переодеваться к ужину. Не хотел бы Прейзинг составить им компанию? За длинным столом, конечно, найдется свободное местечко, они же оба, сказал он, искоса взглянув на жену, будут счастливы обрести сотрапезника, им не совсем чужого.
Вчера же, по словам Санфорда, он за столом с изумлением внимал долгому рассказу: соседка — ей годам к тридцати, брокер — с эпической широтой живописала ему счастливейший день своей жизни. Суть состояла в том, что ей удалось в Цуффенхаузене (насколько ему известно, это на юге Германии) забрать прямо с завода спортивный автомобиль, который она смогла себе позволить благодаря, по ее выражению, annual performance[10] выше среднего с соответствующим бонусом, и двинуться по немецкому автобану без ограничения скорости в сторону Англии, а это, как она считала важным подчеркнуть, стало настоящим приключением. С ума сойдешь: гнать на огромной скорости машину с правым рулем по дороге с непривычным правосторонним движением; не раз лишь благодаря ее исключительно здоровым, отточенным многими напряженными часами в трейдинг-рум реакциям ей удавалось удержаться на волоске от смерти. К счастью для Санфорда, он способен выслушивать такие истории с профессиональным интересом, относя их к разряду изучения социальных групп. В научном смысле всякая форма предубеждения сомнительна, но тут его абсолютно потрясло, сколько энергии готовы отдать эти люди ради соответствия любому клише.
Прейзинг, к собственному сожалению, от приглашения отказался, так как должен был ужинать с Саидой. Но пошел вместе с ними через пальмовую рощу к белым шатрам. Санфорд вышагивал первым, его спортивные сандалии вздымали облачка пыли, и та оседала в рыжеватых волосках на его голых икрах.
— У себя в шатре, — говорил Прейзинг, — внутри нисколько не напоминавшем палатку и сверху донизу убранном дорогими берберскими коврами, я взялся наконец разбирать чемодан, проклиная при этом свою экономку — о, эта простая душа!
Поглаживая большим пальцем руки свой желтый носок, он на миг замолк, чтобы мысленно вернуться к экономке, а после заговорил снова:
— Она уложила мне в багаж только светлые вещи! В основном практичную одежду песочного цвета. Содержимого моего чемодана хватило бы на обмундирование всего Африканского корпуса Роммеля. В самом низу я обнаружил слегка помятый костюм из жатого ситца в бело-синюю полосочку — наряд плантатора, некогда подаренный мне одной доброй подругой для летней вечеринки в Хэмптоне. Совершенно неподходящий костюм для ужина в тунисском оазисе, но, по крайней мере, я не буду выглядеть так, будто вышел непосредственно из «Английского пациента». К тому же и выбора другого не было: на базаре в Тунисе я купил экономке и секретарше в качестве знака внимания по флакону розовой воды, один из них пролился у меня в чемодане по пути в Чуб и украсил все остальные пиджаки неприглядными розовыми пятнами.
Прейзинг побрился и нарядился в свой плантаторский костюм. Подобрал белую рубашку с крахмальным воротничком, где розовая вода только сзади оставила след. Затем, встав перед зеркалом в восточной раме, он раз пять расстегнул-застегнул вторую сверху пуговицу рубашки и всякий раз оценивающе себя оглядывал, пока не добился исполнения этого сложного движения с закрытыми глазами и левой рукой, предоставив случаю решение вопроса о том, будет ли пуговица в итоге расстегнута или застегнута.
Покинув шатер, Прейзинг пошел через пальмовую рощу, уже окутанную тьмой и лишь скудно освещенную несколькими фонарями. К кожаному аромату его одеколона для бритья подмешивалась приторная сладость розовой воды. Седые волоски на его груди выбивались из-под расстегнутого воротничка. Даже издалека слышался громкий смех молодых людей. Он обливался потом.
