Мощное сексуальное потрясение случилось с дуэтом «Антропос» весной 1992 года. В Доме Союзов мы выступали в качестве музыкального номера на «Студенческой весне» химико-биологического факультета. Почему нас взяли играть на эту весну, мне до сих пор непонятно…
Когда в кино почешешь ухо, кажется, что все слышат, так, кажется, громко, так же как если в длинном соло неправильно сыграешь пару нот из ста, и думаешь: все заметили, но только ты это знаешь, и стоит заразиться на эту тему – не сможешь играть спокойно. Мой барабанщик из-за микроошибок на концертах хочет иногда уйти из музыки. Я его очень уважаю и жалею. Маниакально-депрессивный педантизм. Мать ети. Мой принцип: делай свое дело хорошо и не заморачивайся на чужое мнение. Ибо!
В универе есть тонкое различие девушек по факультетам, и критерием выступает их толерантность по отношению к мужским домогательствам. Вкратце градация такая:
Юрфак – скорее нет, чем да;
Филологи – тонкие развратные души, нужно попроще с ними;
РГФ (иностранные языки) – типа элита, на самом деле без парней сходят с ума. Нужен алкоголь;
Экономистки – надо договариваться, но позитивные;
Педагоги – добрая душа, но могут привыкнуть;
Спортсмены – будь как они!
Историки – любят интеллект. И рестораны;
Химико-биологический – царство порока и похоти. Они ближе всего к мужчинам. Химия!
Вот на этом самом факультете мы играем. Дом Союзов. Огромная сцена. Полный зал. У нас в программе наш хит «Дорога в никуда». Длинная и сложная инструментальная тема, которую мы на двух акустиках играем в черных костюмах и с неподвижными эпическими лицами. Я соло, он ритм. Все темы минорные, отчуждение, непонимание – все в духе раннего треша 1980-х годов. Выходить нам в середине спектакля. Стоим в гримерке, ждем. Жарко. Никого не знаем, озираемся, выпили пива для храбрости на голодный желудок. Входят две девушки и, глядя на нас как на мебель, начинают переодеваться. Они были так хороши, что у нас и язык наружу, пульс на 180, пот по спине и стояк на 120 градусов. У меня тонкие брюки были тогда, как шелковые. Одна из них заметила мой немигающий сверлящий ее фигуру взгляд. Она мне мигнула, и я пропал. На два часа. Как мы играли – не помню. Моя страсть обрушилась на струны – нам хлопали. Денег мало с собой было, что я мог ей предложить кроме своей сутулой фигуры и песен? Я нашел ее через неделю, сбивчиво объяснил, что мне нужно. Она погрустнела и пошла ко мне в гости. Бабушкина квартира была почему-то свободна. Я напился. Она тоже. Над моими шутками она не смеялась, музыки не любила, английского не знала, меня не слышала на концертах. Она была как луна, а я как собака. Делать было нечего, она призналась, что я ей по душе, но она выходит замуж. Как же так? Зачем? Она невесело смеялась и дышала мне жарким дымом в лицо, я хотел провалиться в ее губы. Она оставила мне домашний телефон, по которому никто не отвечал почти полгода. Таня. Я разучил песню группы «Крематорий» с таким названием. Жаль, что она умерла. Скрипачу эта песня очень нравилась.
Мое упрямство иногда играло злые шутки со мной. Нежелание идти на компромисс часто ставило мои отношения с людьми на грань ультиматума. Но без этого так скучно. Но за один случай мне все же несколько стыдно, и, пожалуй, сейчас я бы отступил…
Когда на третьем курсе у Гита был самый сложный экзамен (патфиза), а у меня – выносящее мозг «Гражданское право», нам предложили выступить на выпускном в школе на окраине. Это было моей старой мечтой. Барабана не было – взяли пионерский. Лопнула струна – натянули, что нашли. Ништяк. Гиту родители запретили играть. Плюнули. За пять минут до концерта приехала мама Гита и потребовала ехать домой. Она стояла внизу на школьной лестнице, мы наверху. Она потребовала выбрать – Гит выбрал музыку. Меня. Она в слезах ушла. Я был горд. Мы славно оторвались. Но в ту ночь его мама не спала. Ни один концерт этого не стоит. Поклон нашим дорогим родителям за понимание.
А куда мы шли?
«Если вы уходите и вас никто не зовет обратно – значит, вы идете в верном направлении», – говорит Джим Керри.
Похоже, он прав. Никто не звал.
До отца дошли слухи, что я играю на улице и собираю деньги. Отчасти это было правдой, но деньги мы собирали на регистрацию Творческого Товарищества. Был разговор. Был запрет на занятие музыкой. Жесткий. Мама плакала. Братишка не очень понимал. Но сомнений не было.
Я обожал отца и часто подшучивал над ним, что не позволялось никому, но держать в руках гитару стало для меня абсолютной необходимостью. Ситуация была сложной: семья против, электрогитар нет, барабанщика нет, времени нет, да и средств, чтобы все это достать, не было вовсе. Гит погряз в медицинской изматывающей сессии. Папа перекрыл маленький денежный краник. Лето 1992 года не сулило ничего приятного. Трое студентов против всей махины провинциальной упорядоченной, зарегламентированной жизни. Музыка стала нашим духовным путем, и мы уже шли по нему. Призвание.
Глава 6
Мы на концертах никогда не играем на заказ. Табу. Но иногда могут попросить а-ля бандиты или просто друзья родственников, которым отказать неудобно. Я объявляю в этом случае, что песня стоит 500 тысяч рублей. И люди отказываются. Ни разу не заказали еще. Но и я не отказал. А вот если бы Роман Абрамович был на концерте, он бы точно не поскупился, и мы бы купили барабанщику новую машину. Было бы очень кстати ему. Он бы возил барабаны и детей в этой рок-машине. Почему он не приходит?
Зато часто приходит опустошение, когда в зале много мертвяков. Это такие люди, вроде и приличные, и даже не особо страшные, руки, ноги, дети даже есть, они отличат попсу от рока, скажут пару слов при случае, но их внутренняя жизнь кончилась, дух испарился, а физически они еще не умерли. Просто от них веет ужасом, пустотой, вялостью и безмерным скрываемым безразличием. Они доживают свою жизнь, играть для них – просто мучение для меня. Пытка. А их как-то все больше и больше. Как в сказке, я всегда борюсь с ними на всю катушку, стебусь, издеваюсь, пытаюсь их вывести из зала, но иногда не выходит… И если их на концерте больше 15—20%, бывает трудно справиться с их желанием жить за твой счет. Вечная борьба.
На первом курсе универа у меня появился товарищ, которого можно было бы назвать старшим другом. Добрый, сильный, большой, с явными криминальными ненавязчивыми наклонностями. Папа его цыган, мама с Кавказа, а он – смесь доброты и яростной агрессии. Нежный с друзьями и невыносимый, до тошноты, с врагами. Чистый Кавказ. Которого я давно не чувствую вокруг. Он меня как-то особо выделял, гордился мной, наши родители были знакомы, но это было совсем не главное. Все неформальные вопросы на факультете можно было решить через него, старшие курсы его побаивались. Когда мы были в колхозе, дружба наша окрепла в походах за девушками в соседние деревни. Он брал арбуз и бутылку, я гитару и улыбку, он стучал в дверь, пил водку с красотками с других факультетов, я играл Битлов на гитаре и произносил тосты-самопалы, он разбивал бутылку и ложился на осколки, я с гитарой вставал на него. Типа он как Куклачев, а я – поющая и говорящая кошка. Представление закончено. Завороженные его статью и мужественностью, они шли за нами. Некоторые мужчины обладают ярким и быстрым обаянием, ему трудно противиться, но им нужна красивая рамка, некая прелюдия перед тем, как оно начнет действовать, и в то же время нужен контраст, на фоне которого это обаяние будет усиливаться. Моя роль странного толкового контраст-парня при нем вызывала порой недоумение у его взрослых товарищей, но его привязанность ко мне переваливала их скептицизм. Благодаря его поддержке мне удавалось вести себя свободно и вызывающе. Он был моим тылом.
Он знал, что мне нужны деньги на электрогитары и барабаны, и мы поехали фарцовать в Польшу. Три 17-летних парня поехали на автобусе продавать дрели, фотоаппараты и сверла, чтобы купить там дефицитные шмотки и, продав их, заработать. Было весело. Я спас от самоубийства девушку во Львове, вытащил из окна общаги; нас с другом (другим) сильно избили в Польше; вещи мы не продали; водители-жулики хотели порезать нас на вокзале, так как мы не давали им обирать женщин из нашего автобуса; ко всему прочему я купил очень красивую майку для себя, а она оказалась женской. На плечики я почему-то не обратил внимания. Бизнес не задался. Поляки не особо приветливые ребята.
Но мы с ним не сдавались уже тогда. В июле 1992 года он предложил мне поработать на очистных сооружениях. Его мама устроила нас на эту высокооплачиваемую халтуру. Работа была простой: в 9 утра в яму с грязными рыжими камнями, кидаешь их лопатой в бадью, она поднимается, потом вниз – и так весь день. Перерыв – час. Оплата – около 250 долларов в месяц, по тем деньгам – реально много. Стипендия – 10 долларов. То есть в день – одна стипендия. Он много пил тогда, я с ним, но несколько меньше. С похмелья выходили в шахту, через пот алкоголь выходил, от столовской еды начиналась изжога, но я точно понимал, что если не будет бас-гитары – группе не быть. Ну никак. Мы с ним сильно сошлись тогда. Он меня многому учил, объяснял, как деньги легкие делать, показывал, как обходиться с людьми, как нужно кадрить девушек. Мы ездили на странные встречи с грубыми людьми, которые постоянно грызли семечки и часто сидели на корточках. В общем, я на этих «стрелках» молчал и много думал.
