Сейчас он выбьет бутылку из тонкой руки мальчишки, швырнет наземь Бледного и вызовет машину…
Но бутылку выбила другая рука, которая вроде бы повисла в беседке самостоятельно, без человека. Уж только вслед за ударом они увидели женщину, стоявшую в листвяном проеме входа. Она размахнулась еще раз, отвесила мальчишке выстрельную пощечину, выволокла его из Шатра и бросила через плечо:
— Подонки!
— Что она так? — облегченно спросил Леденцов.
— Не доверяет нам, — буркнула Ирка.
— Почему?
— А ты нам доверяешь? — вдруг спросил Бледный.
— Само собой.
— А мы тебе пока не доверяем.
— Это с чего? — постарался обидеться Леденцов.
— Нужна проверочка.
— Я вроде бы проверенный…
— Нужна настоящая проверка. Приходи завтра.
Леденцов молча оглядел каждого. Неужели подозревают? Ребята молчали, будто так и надо.
Выходит, что атаманом тут Бледный? Не Ирка? Разумеется, в таких группах лишь сила да наглость в цене.
— Не скисай, Желток, — посочувствовала Ирка. — Мы любого проверяем.
— Разбегаемся, — предложил Бледный. — Эта тетка может капнуть в милицию.
Артист запел под гитару:
Бежит вина живой потокЧасами, днями и годами.Безжалостен коварный сок,Которым захлебнемся сами.
7
Многотонное чудище, что-то среднее меж китом и осьминогом, копошилось в серой воде. Хотело вылезти по каменным ступенькам на берег. Да не одно, а вместе с другими, которые поменьше, но со свинячими хвостиками.
— Это… кто? — спросил Леденцов у проходившего парня.
— Катер с лодками, — улыбнулся он.
Леденцов пошел дальше, ставя ноги осторожно, будто не верил крепости гранита.
Набережная с чего-то разыгралась. Золотой купол собора покрылся волнами, как сморщился. Фонари стояли шатко, тоже сомневались в надежности гранита. Деревья росли криво. Далекий шпиль, обычно ровненький, будто аршин проглотил, сегодня, видно, этот аршин не проглотил, а ввинтился в потемневшее небо штопором. Автомобили — и смех и грех — наподдавали друг другу, точно в хоккей играли; одна шустрая легковушка столкнулась с автобусом, въехала в него и сзади выскочила.
Леденцов стал и остервенело потряс головой, чтобы уложить мысли в обычный порядок. Какая-то старушка тоже остановилась с завороженным любопытством.
— Чем могу быть полезен, гражданка?
— Ты сейчас вовсе бесполезный, поскольку труп.
— Гражданка, выбирайте выражения, — строго попросил Леденцов.
— Труп, только тепленький. Шел бы ты домой.
— Домой и иду.
Ему казалось, что он неестественно раздвоился: тело вот оно, шагает по набережной, а сознание отлетело, парит рядом птичкой, наблюдает за телом и ухмыляется, поскольку никогда это тело таким не видело. Тепленький труп. Леденцов пощупал лоб — даже горяченький.
Он свернул на улицу. Надо бы взять такси, но нет денег. Сесть в автобус — там полно народу, стыдно. Троллейбус до дому не идет. И сил мало. Полный расслабон. «Доза», «мэн», «клевый»… Его затошнило. И тогда отлетевшее сознание надоумило позвонить Петельникову, который, вероятно, еще в райотделе. Леденцов втиснулся в телефонную будку, почему-то оказавшуюся на редкость крохотной. С третьей попытки номер набрался.
— Здравия желаю, товарищ капитан!
— Кто это? — не узнал его Петельников.
— Леденцов, ваш подчиненный.
— Голос у тебя, как у древнего граммофона.
— Это от портвейна розового, товарищ капитан.
— С ними пил?
— Так точно. Бежит вина живой поток… Захлебнемся сами…
— Как себя чувствуешь?
— Противно. И зачем люди пьют?
— Эту тему мы обсудим позже. Ты передвигаешься?
— Пунктирно, товарищ капитан, но сознание ясное, и логика четкая.
— Оно и видно. Где ты?
— Где продают жареные пирожки.
— Их на каждом углу продают. Напряги сознание и назови еще ориентир.
Леденцов огляделся сквозь стекла будки:
— Кафе-мороженое «Белый мишка».
— Стой на месте и ни с кем не говори. Сейчас придет машина…
Леденцов вышел из будки и воззрился на торговку пирожками. Отлетевшее сознание научило заесть вино, чтобы пропала тошнота. Капитан запретил ходьбу и разговоры, но пирожки есть не запретил. Леденцов зашарил по карманам. В брюках, под платком, оказались два мятых рубля, видимо сунутых туда поспешно, когда пили с Иркой кофе.
— С чем? — спросил он лоточницу деловито.
— С рисом и мясом, горяченькие.
— Десять с тем и десять с этим.
— Тара есть?
— Тары нет.
— В чем же понесешь?
— Я не понесу.
— А куда?
— Съем.
— Двадцать пирожков?
— Мужской аппетит, — внушительно сообщил Леденцов и потер зазеленевшую скулу.
Лоточница отыскала лист картона метр на полтора, из которого вышел не кулек, а воронка, громадная и негнущаяся, как раструб из жести. Леденцов отошел к скамейке, положил груз и хотел было начать есть. Но отлетевшее сознание усмехнулось: он же не верблюд, чтобы сжевать двадцать пирожков. Если бы с чаем или с компотом. А без них только десять. С мясом, поскольку вкусней. С рисом — это, в сущности, с кашей. Но как теперь узнать, какой с чем? Путем вскрытия, то есть путем взлома.
Леденцов расставил ноги пошире, чтобы упираться в шаткую землю, и принялся за дело — разорвал первый пирожок ровно посередине. Он был с рисом. Второй тоже оказался с рисом. И третий, и четвертый, и пятый… Когда он разорвал шестой пирожок и отложил половинки в отдельный холмик, сочувственный голос поинтересовался:
— Зачем вы их так?
Рядом стоял мужчина средних лет с серьезными усиками и с интересом следил за пирожковой баталией.
— Ищу с мясом.
— А эти куда?
— Снесу домой.
— Не дойдете.
Леденцов бросил пирожки и обернулся к мужчине. За ним стояли два парня и женщина. И у всех были красные повязки.
— Здравствуйте, товарищи дружинники!
— Здравствуйте, — ответил мужчина. — Выпили?
— Портвейна розового.
— Чему же радуетесь?
— Вам, — еще больше обрадовался Леденцов. — Вы меня домой не подкинете? Квартира восемнадцать.
— Подкинем, — согласился мужчина.
— Не могу, мне приказано стоять тут.
— Кем приказано?
Отлетевшее сознание насторожилось: подростки подростками, задание заданием, а позорить родной уголовный розыск нельзя. Он всего лишь подвыпивший гражданин.
— Одним приличным человеком, — хитренько объяснил Леденцов.
— Собутыльником, — фыркнула женщина.
— Пойдемте. — Мужчина легонько взял его под локоть.
— Куда?
— Недалеко, в помещение.
— Закон есть закон, — внушительно согласился Леденцов.
Они пошли. Усатый справа, женщина слева, два парня сзади, а понурый Леденцов с неохватной воронкой пирожков ковылял в середине. Его же отлетевшее сознание струилось где-то поверху, не очень задетое таким поворотом: к дружинникам попал, почти к своим.
— Угощайтесь, пожалуйста. — Леденцов поднес воронку даме.
— Молодой человек, неужели подобное состояние вам приятно?
— Отнюдь. Между нами говоря, мутит.
— Зачем же пили?
— Я пил не для того, чтобы напиться, а для того, чтобы искоренить.
— И сколько искоренил? — усмехнулся один из парней.
— Семьсот граммов, — с готовностью объяснил Леденцов.
— Господи, о чем думают матери, — вздохнула женщина.
— Моя мама думает о нуклеинах, нуклеотидах и прочих наукоподобных.
— А впереди протокол, штраф, вытрезвитель…
— Гражданка, только не надо песен, — осадил ее Леденцов.
Милицейская машина почти на скорости прижалась к поребрику. Из нее суетливо выскочил майор — тот самый, дежурный, который все знал. Леденцов смотрел на него хитренько, но неузнавающе.
— Вот он мне, голубчик, и нужен. Где взяли?
— У кафе, — оторопел старший дружинник.
— Давно за ним бегаем. Полезай-ка, милый.
Майор бережно подсадил Леденцова, стараясь не порушить куль.
— Рецидивист? — спросил один из парней.
— Разберемся. Продолжайте дежурить, товарищи.
— Он что-то в пирожках искал, — вспомнила женщина.
— Все осмотрим, — заверил майор.
— Мясо! — успел крикнуть Леденцов…
Через полчаса он шагнул в свое парадное, в переднюю. Лимонные волосы прилипли к влажному лбу. Белое, обычно незагораемое лицо облила ровная, какая-то ошпаренная пунцовость. Зеленовато-полосчатая скула казалась малахитовой. Взгляд был бездонным, точно Леденцов смотрел издалека, из космоса, и никак не мог понять, что за планету он видит. Правая щека флюсоидно вздулась, ибо за ней лежал недожеванный пирожок, — между прочим, опять с рисом.
— Что это? — тихо, одними губами, спросила мама.
— Десять с рисом, десять с мясом.
