убивать римлян — в Олину придут их когорты. Зверю так или иначе придет конец — и когда раскроется, что он сын Сегомара, судьбу рикса нетрудно будет себе представить. А ведь для многих Зверь все еще символ борьбы за свободу — если объявить о его появлении, бедные кварталы могут подняться на еще одну безнадежную попытку восстания. И тогда не будет уже ни Олины, ни Сегомара, ничего.
— Вы понимаете, — тихо проговорил Сегомар. — Он забывает себя. Иногда не узнает родных. Разговаривает сам с собой, разговаривает с Адиегой. Я боюсь за его душу, — едва слышно закончил рикс.
Став римлянином, Марк научился верить, что продолжения у земной жизни не будет. Жить так было и проще и веселее. Истовая и всеобщая вера галлов в перерождение душ его злила и немного пугала — он же сам рождён галлом, а вдруг его и правда будет вечно волочить по другим телам? Да ещё если где-то там, в холодном нижем мире, под землёй, где царят эти черви поганые… бррр! Но если Сегомара заботит душа сына…
— Из мира нижнего, через мир средний, в мир верхний наш путь, и боги ведут по нему все души, — Марк вспомнил подходящие слова из друидской молитвы, знакомые с детства.
Сегомар встрепенулся, его глаза зажглись.
— Вы, — задыхаясь сказал он. — Вы сможете?
Марк медленно и важно кивнул. Душа Зверя могла упокоиться хоть в Тартаре, но для него главное сейчас — убедить Сегомара.
— Его телу ничем уже не поможешь, — веско роняя слова, сказал он. — Но душа… душу можно спасти. Очищение…
— Лурий уже предложил провести очистительные жертвы в священной роще, — резко ответил рикс. — Он не понимает, что этим сам толкает нас на восстание. Если я, вдобавок к слухам о Звере, поведу верубриев в рощу, город точно поднимется на римлян!
Марк понимал его. Сегомар очутился между молотом и наковальней — не выполнить требования римлян означало потерять их доверие, на завоевание которого Сегомары положили столько сил; выполнить — значит взорвать всю еще сохранившую лояльность прежним богам бедноту — да и не только бедноту. Друиды прокляли тех, кто помирился с Римом и ушли в леса, но их голос все еще громко слышен, и ясно, как люди воспримут возвращение в священную рощу.
— Лурий боится, — мягко сказал Марк.
— Да! И я боюсь!
Новеллий ждал. Сегомар посмотрел по сторонам, подошел к дверям и выглянул наружу. Какое-то время смотрел, словно ждал кого-то. Потом вернулся к гостю.
— Совет я уговорю. Но сегодня будет собрание. Приходи туда, Марк Новеллий. Попытайся убедить народ верубриев провести очищение, а не начать войну!
Марк склонил голову.
— Я, Петрокорий Дунноброгиас, — медленно сказал он. — Попытаюсь сделать это. Быть может сам, быть может не сам. Во имя народа верубриев, во имя мира, чтобы не лилась кровь на этой земле.
Сегомар слушал, чуть наклонив голову.
— И еще я постараюсь помочь твоему… человеку. Если что-то можно сделать — все это будет нами, — Новеллий выделил последнее слово, чтобы Сегомар точно его расслышал и понял, — сделано. В уплату я возьму деньги.
Рикс кивнул, его глаза горели.
— Ты… я принимаю то, что ты сказал. И даю слово, — он коснулся лба пальцами, — что плата будет и она будет щедрой. Если ты сделаешь так, как обещал. Но, Петрокорий Дунноброгиас, — он помялся, — твой род известен верубриям. Мы не забыли Бодуомата. И ты понимаешь… вы понимаете, не стоит…
— Все сделанное будет взвешено судьбой и богами, — торжественно сказал Марк. — Судить лишь им.
Сегомар наклонил голову.
— Пусть будет так, — прошептал он.
* * *
Народ топтался на земле. Народные собрания в Олине проводились нечасто, Сегомар предпочитал решать все дела сам или через Совет. Сейчас он выделил для собрания один из своих заливных лугов и лишь морщился, глядя, как верубрии трамбуют первую весеннюю травку. Сам он, в окружении десятка вооруженных крепкими дубинками слуг сидел на риговом стуле, на возвышении, рядом с ним на скамье сидели два барда.
В любом другом случае Сегомар через своих клиентов и слуг просто заставил бы собрание принять устраивающее его решение. Но не в этом. Возвращение в священную рощу без друидов, да ещё по указке римлян, было опасным нарушением правил, издревле установленных богами. Это не мост построить или стены подновить. Сейчас Сегомар не был уверен ни в ком из своих сторонников. Он даже в самом себе не был уверен.
Римляне без жалости уничтожали священные рощи, не без основания полагая, что именно оттуда друиды разжигали пламя восстаний. Иные полагали, что так они вырвали сердце галлов. Другие полагали иначе, но все же священная роща Олины сохранилась благодаря клятве о том, что никогда более ни один друид не войдет под ее сень. Клятву дал Сегомар Старший, она была подтверждена его сыном и неукоснительно выполнялась.
В Олине не было друидов. К добру ли, к худу ли, но не было. А священная роща осталась, там жили боги, и они хранили Олину. Многие считали, что именно это помогло уберечь город во время последней страшной войны. И сейчас очень многие страшились того, что может последовать за возвращением людей в рощу, да еще и едва ли не по приказу римлян. Вдруг боги разгневаются? Или совсем уйдут! Что будет с Олиной, что будет с ними со всеми?
А теперь еще и Зверь. Слухи вырвались на волю, а ведь для очень многих он был последним шансом, надеждой на победу. Они приходили из мрачных северных лесов и болот, из страны белгов. Никто в точности не знал, что с ними там творили — друидов, проводивших страшный обряд, сторонились даже свои. Поговаривали, что выживали очень немногие, а до полей сражения добрались лишь единицы — страху нагнали, но решить дело в пользу галлов так и не смогли. Но надежда, пусть и призрачная, жила.
Сегомар сидел и слушал выступление Моркана. Спокойный, размеренный во всем, небогатый, но крепко стоящий на ногах бородач, зарабатывавший на жизнь разведением лошадей. Он шел по той же дороге, что и Сегомар, он делился с ригом своими планами, и тот всегда считал его своим надежным сторонником. Но сейчас Моркан толковал лишь о мести, о ненависти к Риму, о скверне, что расходится от этих голоногих мерзавцев. И его слушали, не перебивая.
Вдруг зычный голос Моркана прервался. Через секунду умолк и гул, непременно сопровождающий любое скопление людей. Сегомар поднял голову, напуганный наступившей мертвой тишиной.
По утоптанной траве луга шла высокая фигура. С ног до головы она была скрыта
