На краю тротуара, прямо напротив моего парадного, собралась небольшая толпа. Даже не толпа, а так себе — толпушечка. Люди интересовались машиной, довольно редким джипом, огромным, широким, громоздящимся на мощных колесах как на лапах. Он производил жутковатое впечатление своими размерами и танковой мощью. По чистой случайности (кокетничаю) я знала, что это «хаммер», а «хаммер» по карману только американской армии. И что делает представитель Пентагона в нашем районе? Я сделала еще пару шагов… Хозяин «хаммера» стоял рядом с машиной, небрежно облокотившись о капот, и явно кого-то высматривал поверх голов, не обращая внимания на людей вокруг. В общем, я не слишком удивилась, узнав в нем Владимира Ильича. А вот он меня узнал далеко не сразу: сначала вгляделся повнимательнее, затем брови его взлетели вверх, и хотя он, как вежливый человек, сразу же взял себя в руки и направился ко мне с ослепительной улыбкой, я поняла, что выглядела вчера еще смешнее, чем думала.
— Я не мог до вас дозвониться, — сказал он вместо приветствия.
— Я рада вас видеть… — Может, это и невпопад, зато правда, а правду говорить легко и приятно.
— Вы сегодня потрясающе выглядите.
И я позволила себе снисходительно улыбнуться.
* * *
Мой старательный ангел-хранитель, видимо, решил полностью компенсировать нанесенный в течение дня моральный ущерб. И начал он с того, что прокатил меня на машине, к которой я питаю маленькую слабость.
В принципе легковые машины оставляют меня равнодушной, и я искренне сожалею, что лошадей нынче можно увидеть только на ипподроме или в кино; но два автомобиля можно считать исключением из общего правила: ошеломительный «крайслер-лебарон», в котором быстро забываешь, что вообще куда-то едешь, так деликатно и мягко он передвигается, и мощный вездеход «хаммер», для которого нет никаких преград. В какой-то момент кажется, что он не катится, а шагает на могучих лапах, — его колеса на независимой подвеске легко преодолевают препятствия. И ощущение такое, будто сидишь в комфортабельном танке. Ехали мы, правда, странно, как грабители или шпионы, уходящие от преследования. Впрочем, у каждого свои привычки. Я не стала акцентировать на этой мелочи внимание.
На коленях у меня лежал прелестный букет из белых и голубых асфоделей, которые, по определению, могут существовать только в стихах Данте, но не в цветочных магазинах. Правда, Владимир Ильич — на сей раз элегантный уже до неприличия, прямо как рояль, — выглядел несколько растерянным, помогая мне забраться на сиденье рядом с водителем. Оглядываясь на пустой салон сзади, я невольно думала, что там должна сидеть бригада телохранителей.
Затем был Оперный — мы вдвоем занимали царскую ложу, и оркестр оказался в ударе, и певцы пели на вполне европейском уровне. Из театра я вышла потрясенная удачным спектаклем, чего давно уже не случалось в моей жизни. А потом мы отправились в китайский ресторан.
Сие злачное место я люблю всеми фибрами своей души. Объясню почему. Это зрелище, которое превосходит любой театр по всем статьям; и даже знаменитый Дэвид Копперфильд может часами порхать у меня перед носом, когда я любуюсь поваром-китайцем, который готовит крохотные, с ноготок, пельмени со сверхзвуковой скоростью, — на фокусника я даже не обернусь. Ловкость пальцев у китайцев невероятная: стуча ножом так, что лезвие сливается в глазах в широкий луч света, один режет тесто на квадратики размером два на два сантиметра; второй с молниеносной скоростью начиняет их фаршем и запаковывает, а третий, сделав из обычной суповой ложки катапульту, перебрасывает пельмешки по одному в котел с кипящей водой и специями: раз, раз, раз… В глазах рябит. Еще один повар готовит лапшу: берет кусок теста, растягивает его, складывает вдвое, снова растягивает, снова складывает. Стороннему наблюдателю кажется, что он ритмично хлопает в ладоши, но уже через две-три минуты китаец выкладывает на стол гору тонюсеньких поворозочек и обрубает их по краям широким тесаком. Лапшу варят в кипящем масле, посыпают приправами и подают с овощами и мелко нарубленной курицей. Аппетитно шипят на противне моллюски, щедро поливаемые пряным соусом; источает упоительные запахи белоснежный рис (даже не рис, а горка отдельных лоснящихся, пухлобоких рисинок), расцвеченный розовыми, бежевыми и желтыми кусочками осьминогов, мидий, крабов и рыбы. И томится на блюде знаменитая утка по-пекински с апельсинами, после которой пресловутые нектар и амброзия олимпийских богов перестают вызывать зависть. Крохотные пирожки на плоских тарелочках, каждый на один укус, вызывают бешеное слюноотделение, их причудливая форма напоминает цветок, а эта золотистая хрустящая корочка, о-о-о…
Адаптировавшиеся к нашей действительности мудрые китайцы, не спрашивая, положили на стол и традиционные палочки, и обычные столовые приборы, завернутые в белоснежную салфетку. Предусмотрительно и весьма тактично — не акцентировать внимание на неумении большинства пользоваться палочками и не ставить посетителей в неудобное положение. Европеец, впервые пытающийся есть как китаец, — зрелище смешное и жалкое. Не менее смешно, хотя и не так нелепо выглядят те, кто освоил эту сложную науку, заседая в ресторане.
Я смотрела, как ловко Владимир Ильич управляется с едой, даже не прикоснувшись к ножу и вилке, как необычно складывает он длинные, тонкие пальцы, и проникалась уверенностью, что его-то учил настоящий китаец. И не просто китаец, а мастер. Потому что один раз, хоть и на долю секунды, он повернул и взял палочки, как сюрикэн*. Случайность? Навряд ли. Такие случайности, если верить теории вероятности, не должны происходить в первый же вечер.
* Сюрикэн — заостренные метательные пластинки или металлические стрелки. Это оружие получило наиболее широкое распространение в Японии.
Боюсь, он думал обо мне то же самое, пристально рассматривая мою постановку пальцев своими огромными синими глазищами.
Вопрос не по существу: зачем мужчине такие глаза и такие ресницы?
Еще одна деталь потрясла меня немного позже, когда мы, поужинав и мило проболтав о всякой всячине (японской поэзии «веселых кварталов» и ордене убийц-ассасинов, о Модильяни и Родене, а также о преимуществах китайской и французской кухонь, хоть и считается, что за едой говорить о еде неприлично), вышли из ресторана и подошли к машине. На сей раз я оперлась на его правую руку гораздо доверчивее и позволила себе взять его чуть выше запястья — люблю красивые руки и тонкие изысканные запястья. И вот под рукавом я нащупала твердый и плоский предмет, прикрепленный к телу сложной системой ремешков. Я не стала делать круглые глаза и наивно спрашивать: «Что это?» — а притворилась, что ничего не заметила.
Ибо это был пружинный механизм, который крепится на предплечье, от кисти до локтя, и достаточно единственного отработанного движения, похожего на небрежный взмах, чтобы он выбросил нож прямо в ладонь. Эта система гораздо эффективнее и надежнее, чем простые выкидные ножи, но зато и требует гораздо большей ловкости и мастерства. Новичку с такой игрушкой делать нечего — можно серьезно искалечить самого себя. Я знаю это наверняка.
У меня на антресолях, в рыжем маленьком чемодане, забитом кучей всякого ностальгического хлама, должна лежать такая же.
Глава 3
Игорь вошел в свой кабинет, насвистывая «Песню Сольвейг». Это был верный признак того, что у него хорошее настроение, и подчиненные моментально расслабились на своих рабочих местах. Вот если бы шеф исполнял «Искушение Дон Жуана», тогда дело другое. Тогда — спасайся, кто может.
Подобное мнение широко распространилось, что вызывало удивление, потому что Игорь Разумовский был интеллигентнейшим человеком, грубостей и вольностей себе не позволял, а его железный характер проявлялся исключительно в действии, а не в бытовых конфликтах. Тем не менее доблестный коллектив боялся шефа до дрожи в коленях и легких судорог, но уважал и любил беззаветно, что в нынешние времена — редкость. Но все сорок семь сотрудников частного детективного агентства «Ахилл» твердо знали, что шеф их не сдаст ни при каких условиях, что ему можно доверять как самому себе, и это самое важное. К тому же Разумовский был баловнем судьбы: ему всегда шла карта, ему фартило, ему подыгрывали обстоятельства. Называйте как угодно, но Игорю везло, и везло тем, кто находился рядом с ним. Поэтому даже в самые трудные времена агентство не жаловалось на нехватку высокооплачиваемых заказов и деньгами сотрудники обижены не были. В определенных кругах сложилась неплохая репутация, и потому Разумовского со товарищи передавали уже как эстафетную палочку — людям влиятельным, проверенным и в некоторой степени порядочным.
Правда, кристально чистым может быть только горный хрусталь, а неподкупно честным — неродившийся младенец, но таких требований к клиентам в «Ахилле» никто не выдвигал.
