Она смотрела, как внучка маленькими пальчиками старалась крошить лаваш, но лаваш не поддавался, он был не совсем высохший, его надо было рвать на маленькие кусочки, а не крошить.
– Дай-ка я тебе помогу.
Вскоре похлебка из мацони и мелких кусочков лаваша, заправленная тархуном и солью, была готова.
– Татик[1], а ты не будешь?
– Нет. Аппетита нет. Кушай, кушай.
Нуник начала хлебать похлебку и подумала: «Аппетита нет, разве так бывает?».
Вечером по городу слышались выстрелы, иногда они становились интенсивными, но чаще раздавались одиночные, а это означало, что еще одного, наверняка, достала пуля.
– Татик, это кто стреляет, турки или наши?
– Все стреляют, разве разберешь?
Послышался скрежет давно не смазанных петель калитки. Бабушка подошла к окну, подняла край занавески:
– Отец идет. Иди, встречай.
Нуник бросилась к дверям, выбежала встречать отца. Он вошел, неся на руках дочь, обхватившую его шею. На лице, покрытом пылью, резко обозначались складки, делавшие лицо суровым и задумчивым.
– Что такое происходит? Так много стреляют.
Он опустил Нуник на пол, сел на вблизи стоящий стул и начал развязывать шнурки ботинок.
– Налей в таз воды, ноги хочу помыть. Но сначала лицо.
И встав, направился к тазу, стоявшему в углу комнаты. Бабушка маленькими струйками лила ему на голову воду, он чертыхался от удовольствия, водил обеими руками по волосам, шее, иногда сам себе приговаривая:
– Мы еще им покажем… Ничего, ничего…
Нуник стояла чуть поодаль и детским чутьем старалась угадать настроение отца.
– Балик джан[2], принеси отцу полотенце, – сказала бабушка. – На полке, в шкафу.
– А где Сирануш?
– Она у соседей, просили помочь. И Ашот вместе с ней. А дети уже спят.
– Кликни их, пусть придут. Дело есть.
– Дело? Какое дело?
Бабушка накинула платок и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
– А ты почему не спишь Нуник? Сестра спит, а ты…
– Они маленькие, а я большая.
– Ты и вправду большая, но спать и тебе пора. Иди, умойся и ложись, а то утром вставать нам всем надо рано.
Чуть свет Карс погружался в тревожный сон. Стояла ранняя осень и деревья, еще не совсем пожелтевшие, выдавали гамму разбросанных красок. Казалось, неведомый художник обходит их в ночное время, чтобы вместе с зарей представить эту яркую красу жителям этого небольшого, но и не совсем маленького южного города.
Нуник прошла к тахте, сняла покрывало, перевернула подушку и, раздевшись, скользнула под теплое овечье одеяло. Ей нравилось лежать на животе, уткнувшись в мягкую перинную подушку, мысленно обозреть прошедший день, чуточку помечтать и впасть в сладкий сон.
Вот и сейчас, она стоит и смотрит, как отец ловко орудует мотыгой, потом он поднимает голову и просит воды. Она бежит к кувшину с холодной водой, он там, на краю поля, закрытый овчиной, чтобы сохранить вкус и свежесть воды, наливает в большую алюминиевую кружку и бежит обратно, к отцу. А его там нет… Она стоит недоуменно с кружкой в руке и вдруг слышит голос отца, оборачивается – отец шагает к ней, держа в руках большой ломоть хлеба с сыром.
– Возьми, поешь, – говорит он.
– Не хочу.
– Бери, бери, раз я говорю, – приказывает отец. Потом слышны выстрелы то ли во сне, то ли наяву.
– Нуник, вставай, – услышала она голос мачехи. Она открыла один глаз, потом другой, не хотелось выходить из теплой, нагретой постели.
– Вставай, вставай, быстро одевайся, отец велел, он запрягает подводу, скоро тронемся.
– Куда поедем?
– В Дзор, турки ходят по домам, надо скорее уходить.
– А дед и бабушка с нами пойдут? – спросила Нуник.
– Нет, они останутся. Они старые, их не тронут.
Сестер помогала одевать бабушка. Они уже были одеты, когда дверь отворилась и, не входя в комнату, отец сказал:
– Давайте выходите, устраивайтесь, сейчас тронемся.
Все молча вышли. Когда подвода тронулась по еще темной улице, Нуник увидела, как дедушка и бабушка стояли у калитки дома и молча смотрели вслед медленно и со скрипом удаляющейся подводе. Могла ли она предположить, что с этого дня для нее начиналась жизнь, полная ужаса и скитаний по чужбинам?
Пройдя по своей улице, они вскоре свернули на другую дорогу, ведущую в Дзор. Здесь уже были и другие подводы. На обочине блестели лужи от вчерашнего дождя, и вол потянулся к воде, но отец подхлестнул его плетью, и тот, екая селезенкой, выскочил на сухую дорогу. И тут прозвучал первый выстрел.
Отец сидел на подводе, свесив ноги в обшарпанных, старых башмаках, горбясь и безучастно глядя по сторонам. Под накинутым пиджаком острыми углами выступали его лопатки. Нуник, сидевшая позади отца, видела давно нестриженные крупные завитки черных волос, скользящих из-под сбитой на затылок кепки, его смуглую, опаленную солнцем, широкую шею, засаленный воротник пиджака.
Ей стало жалко отца, особенно его лопатки. Когда прозвучал выстрел, отец бросил поводья и быстрыми шагами пошел вперед. Выстрелы вскоре перешли в беспорядочную пальбу. Движение остановилось. Нуник, забравшаяся вперед на место отца, вдруг заметила, как их вол начал медленно и тяжело валиться на бок.
– Падает, падает! – закричала она.
– Кто падает? – отозвалась мачеха.
Она соскочила с подводы, вол уже распластался на земле, его большой живот тяжело поднимался на мокрой земле, а широко расплюснутый нос жадно хватал ноздрями ночной свежий воздух, под шеей показалась струйка крови. Она стекала к речушке, огибая мелкие камешки на пути, окрашивая их в грязновато-розоватый цвет.
Мачеха завопила во весь голос. Подошли мужчины с соседних подвод.
– Вол – не жилец, пуля угодила в шею, – сказал, наклонившись над распростертым животным, один из них. Остальные кивками головы подытожили увиденное.
– Надо убрать с дороги. Его не обойти. А где хозяин?
– Пошел узнать, что там впереди и как раз в этот момент… о, господи.
– Надо прикончить животное. Ему не поможешь. А идти надо, скоро рассвет, ждать нельзя, – снова сказал тот же мужик.
Нуник заметила отца, тот шел широкими шагами, размахивая руками, перепрыгивая через бесконечные ямы, разбросанные на дороге. Подошел медленно, словно предчувствуя неладное, остановился, посмотрел на распростертого, тяжело дышащего животного, спросил:
– Как это случилось?
– Мы сами не поняли, вдруг начал валиться и… – начала, было, мачеха.
– Пуля шальная, – прервал ее тот же мужик. – Хорошо, не в дитя! – стараясь смягчить обстановку, добавил он.
– Да, вот дела. Как раз этого не хватало.
Он вынул из внутреннего кармана пиджака револьвер, подошел к изголовью животного, обернувшись к Нуник, сказал:
– Ну-ка, закройте уши.
Нуник закрыла уши, Анаит и Астхик спали. Она закрыла уши, но выстрел, прозвучавший рядом, показался ей как удар грома, ударившего где-нибудь вблизи. Ей стало страшно.
Животное вздрогнуло и застыло, только мелкие судороги иногда пробегали по телу к ногам.
Его тянули пятеро мужчин, ухватившись за ноги и голову. Чертыхаясь и ругаясь, они с трудом дотащили огромную тушу до оврага и столкнули ее вниз.
В Дзор они вошли, когда уже настало утро. В центре этой небольшой армянской деревни скопились беженцы из окрестных армянских сел и деревень. Деревня располагалась в двух-трех часах ходу от Карса, поэтому, когда ближе к вечеру пришла весть о том, что Карс контролируют турки, что в городе спокойно и не стреляют, большинство вновь прибывших решили возвратиться в свои дома. Ближе к вечеру двинулись обратно. Нуник и сестер разместили на подводы, а взрослые шли пешком. Нуник всю обратную дорогу спала, забившись в угол подводы, положив голову на картонный ящик американского происхождения. Добрались до города, но, даже не сговорившись, все двинулись в сторону заброшенных коровников. В этой людской тесноте и сутолоке, во всеобщем ощущении тревоги, люди искали и находили утешение и спасение среди своих сородичей.
Нуник не помнила родную мать, она умерла от какой-то болезни, когда ей было всего два года. Отец воевал с турками, будучи в русских войсках, поэтому она жила с бабушкой и дедом, опекали ее также четыре сестры отца. Отец, вернувшись с фронта, женился вторично, и у Нуник появились две сестры – Анаит и Астхик.
И вот теперь они все оказались в заброшенных коровниках.
Отец ходил мрачный. Иногда мужчины собирались группами, оттуда слышались крики, наверное, не сходились во мнениях, как поступить дальше. Но Нуник не понимала, почему они не идут домой, тем более что дома остались дед и бабушка.
– Айрик[3], я хочу к бабушке, домой, – говорила она отцу.
– Надо подождать, – отвечал он и отходил в сторону.
Когда вдалеке послышался приближающийся цокот копыт, головы людей почти одновременно повернулись в ту сторону. Показались всадники, то были аскеры. Они остановились, обведя толпу полукругом.
