Морозов эффектно откинулся назад и издали, сквозь очки, внимательно посмотрел на Павла.
– Да, не темните, Олег Игоревич! Что случилось-то?
– Демин погорел. Есть данные, что сегодня вечером ему взятку дадут. Тебе ехать в Лопатин и руководить операцией. В общем, возбуждай уголовное дело, задержание, обыски. Санкции я тебе дам. Надо с корнем вырывать из наших рядов эти гнилые корни, позорящие наше светлое имя…
Демин Женька, прокурор Лопатинского района был его хорошим знакомым. Когда-то они вместе пришли в прокуратуру, их направили в сельские районы. Проработав в своем четыре года как молодой специалист, Пашка вырвался в город, а вот Женька не смог, пустил корни, женился и осел в своем Лопатине – заштатном районном городишке с двадцатью пятью тысячами жителей, не известном в этом мире никому, не имеющем никакой музейной ценности, с двумя хилыми заводиками и половиной населения – хроническими алкоголиками и безработными. Тоска-а…!
Женька в последнее время, после того как его назначили районным прокурором изменился – постарел как-то, и похоже было, что начал попивать. Видно что-то сломалось в его душе – ушла молодость, а с ней и надежда на изменение своего положения. Он до последнего не соглашался на должность прокурора, мечтая уехать в город, мечтая, что вернется в большой мир, но на него у начальства были другие виды и в город его упорно не пускали, не желая оголять район. Заменить Демина – опытного следователя, универсального умного юриста и просто надежного руководителя было не просто некем, а некем в кубе.
Его таки сломали, и он дал согласие на должность прокурора Лопатинского района – этой зачуханной дыры в сотне километров от областного центра. Чем он соблазнился, как его обработали – не ведомо, да только сломался парень здорово. Поседел как-то вдруг, стал каким-то пришибленным и потускневшим, сереньким, бесцветным. Пашка понимал Демина, его самого когда-то отчаянно "рвало на родину".
Знакомство с тоской районного масштаба, такой огромной и мощной, словно неподвижное, жирное, черное болото с натянутой на поверхности рясочкой, было и у него. Тогда он решил: или-или. Чтобы вырваться, Павлуха был готов на все – даже на увольнение. Он сумел обострить ситуацию и вырвался из сельского болота, причем, ни разу об этом не пожалел.
А вот Женька Демин не смог вовремя, хотя и держался до последнего. Но…мечты не стало – вот и сломался. А пить стал? Так что ж, кто без греха в нашей-то системе? Глядя на совещаниях в пустые деминские глаза, Павел видел в них одно – близкую беду.
Масляный, распаляясь и заводя сам себя, все что-то жарко и пафосно говорил о чистых рядах, о совести, о долге, дошел до доверия Президента, которым облечен гражданин, носящий гордое имя – работник прокуратуры… и т.п. и т.д. Слушая этот тупой, пантовый треп начальника управления Сазонов почему-то подумал только об одном: как он сможет помочь Демину?
Как подать знак дураку и не сгореть самому? Материал накопало управление ФСБ. С ними не договоришься. За "палку" в отчете те и маму родную посадят – им все равно. Их пустые, ледяные и равнодушные глаза, контрастирующе выделяющиеся на добродушно улыбающихся лицах, сделавшиеся постоянной визитной карточкой гебистов, не давали поводов для сомнений в том, что они презирают иных людей, называя их "объектами и фигурантами". Любые их заверения в истинной дружбе после совместных возлияний были направлены только на одно: узнать от человека что-нибудь интересное, впрочем, его же и компрометирующее.
Эти парни не верили никому, никого не жалея. Вот и сейчас – его уведомили о начале операции за два часа до ее начала, причем час из этого времени уйдет на дорогу до Лопатина. В коридоре (он уверен) его уже ждет знакомый опер – прикрепленный гебист Константин Болонин. Улыбаясь, он будет жать ему руку, дружески похлопывать по плечу и преданно заглядывать в глаза. Он посвятит его в тайну и будет следить за Пашкой до конца операции, и вообще за ходом всего дела. И если что, – то выводы поручат сделать именно иуде Масляному. А уж тот сделает их так, как надо. "Железной метлой поганые кадры долой!". Долой, сука, за полгода до пенсионной выслуги. Сволочи!
Сазонов знал этих ребят хорошо. В свое время, когда их шарагу здорово урезали и лишили безопасность следственного аппарата, Пашка был выбран ими для расследования дел по их материалам. В том, что выбрали его они – он не сомневался.
Можно иметь большие звезды прокурора, осуществляющего независимый и неусыпный надзор за следствием и оперативно-розыскной деятельностью, быть мэром или губернатором во власти, разглагольствующим под объективами прессы, толстым и удачливым предпринимателем, только одного нельзя никогда забывать – кто в этом "доме" хозяин.
Серенькие, улыбающиеся люди с ледяными глазами на то и поставлены, чтобы ты, сука, знал свое место и не зарывался, не хапал больше, чем тебе разрешено и не копал там, где тебе не положено копать. А впрочем, может это все отголоски вколоченных в наших дедов энкавэдистскими сапогами истин тридцать седьмого года? Как знать, как знать.?.. Но шутить с этим радостным народцем Пашке никогда не хотелось.
Вместе с фээсбешником Болониным, дружески предложившим пройти в здание их управления, для обсуждения намечающейся темы, Пашка решил зайти в свой кабинет за бланками протоколов. На двери криво висела приколотая бумажка: "Не входить, идет допрос", чего никогда в их конторе не практиковалось. Заинтригованный Павел, естественно толкнул дверь и несколько опешил, затормозив у порога.
На стуле возле Сереги сидела молодая и страшно сексуальная женщина, этакая блестящая богатенькая стервочка, а-ля "Рублевка.ру". Видимо – вдовица замоченного недавно мутноватого банкирчика Никифорова, в известном миру звавшегося когда-то Леша Пробитый.
Она была в короткой юбке и элегантной легкомысленной блузке, расстегнутой, пусть несколько смело, но очень умело. Не было видно почти ничего, но все угадывалось мгновенно. Нога ее в изящных туфельках и телесных чулочках покачивалась в такт с Серегиной ручкой с обгрызенным концом. Легкая кожаная курточка и сумочка были небрежно брошены на Пашкин рабочий стул, а в окно был виден ее серебристый "Лексус RX300".
Оба странно молчали. Их головы, внимательно и заговорщически склоненные друг к другу, напоминали склоненные головы апостолов на картине "Тайная вечеря". Заговорщики. Интим. Двое. Пашке захотелось немедленно уйти, но сука Болонин напирал на него сзади и, вытягивая голову, любопытно разглядывал посетительницу.
Она медленно повернула свою красоту в их сторону и оглядела их с видимым презрением и сочувствием, присущим людям высшего общества. От ее взгляда обоим захотелось немедленно проверить пуговицы брюк, и руки сами дернулись книзу. Вслед за женщиной также медленно блеснули тяжелые очки Сереги, и аналогичный взгляд вонзился в их глупые и сексуально озабоченные физиономии.
Было понятно, что здесь сейчас происходит не допрос, а сеанс черной магии, эротическая дуэль, борьба под одеялом и еще черт его знает что. Кто-то кого-то хочет развести, и исход этой разводки совсем не известен заранее. По сведениям Сереги, бабенка эта требовала признания ее потерпевшей по делу, чтобы иметь доступ к материалам, а тот упрямо этого не хотел, отрабатывая версию, что заказ на Пробитого исходил от нее. Многое, очень многое указывало именно на это.
Пашка интеллигентно крякнул и, не здороваясь, молча, взяв со шкафа несколько бланков, тихо вышел из кабинета, таща за собой Болонина. Сереге он не завидовал. На сегодняшнем допросе будут пытаться поколебать, а может даже уронить многие непокобелимые принципы Серегиной жизни. Его, Пашкины, принципы были давно убиты и похоронены такими вот женщинами-стервами, коих он только и замечал среди других, и кои умело превращали его жизнь с ними в ад. А Серегина стерва была всем стервам стерва, это Сазонов как спец по бабской части мог сказать безошибочно.
Коридоры управления безопасности встретили пустотой и загадочностью. Веяло тайнами, интригами, пыльными доносами, шуршащими пленками звукозаписей телефонных перехватов и встроенными видеокамерами.
Павел дернул дверь Самохина, начальника отдела должностных преступлений и без стука вошел в просторный кабинет полный оперативного люда.
– Вот, товарищи, и областная прокуратура, – Игорь Самохин, по кличке Братец Кролик, встал из-за стола, – Пал Андреич Сазонов, если кто не знает, – следователь по особо важным делам. Здорово, Паша, проходи, сейчас обсудим перспективу и наметим рамки операции.
– Давай наметим, вываливай, – Пашка знал Игоря Самохина давно. "Братец Кролик" его звали только свои за аналогичное обращение к подчиненным: "братцы кролики". Опером тот был резвым и хватким, умел и сам добыть информацию, и анализировать чужую, и удачно реализовать ее. Много дел они своротили с ним вместе.
