Спать Валерий Федорович лег в наушниках. В обнимку с радиоприемником. Но в ту ночь по радио опять передавали только музыку.
– Люблю послушать музыку в субботний вечер, – объяснил он свое необычное поведение жене. – Ты же не любишь. Дай спокойно послушать.
– Слушай, слушай. Только потом не жалуйся. Я тебя предупредила. Мне придури не надо.
В воскресенье утром Валерий Федорович купил батарейки и вставил их в радиоприемник. Ему показалось, что самое интересное и важное по радио передают именно в тот момент, когда он переносит приемник из кухни в спальню и обратно. Теперь радиоприемник работал непрерывно.
В воскресенье вечером Валерий Федорович опять заснул в наушниках и в них же проснулся.
– Продолжаешь? – поинтересовалась жена. – Зря.
Когда в понедельник Валерий Федорович вернулся с работы, радиоприемника на кухне не было. Не было его и в спальное. Только в десять вечера, перед сном, мужчина нашел сломанный корпус своего друга в помойном ведре. Там он обнаружил и все его внутренности: чудесные диоды, волшебные транзисторы и ослепительной красоты микросхемы. Нежные синие и розовые проводочки были частично оборваны. Наушники превратились в две раздавленные карамельные конфеты. Очевидно, что жена топтала наушники каблуками.
– Валера, я тебя предупреждала, а ты не послушал, – сказала женщина. – Пеняй на себя.
Валерий Федорович почувствовал недомогание, у него повысилось давление, из носа потекла кровь. Он подумал, что так, наверное, чувствовала себя царевна-лягушка, когда идиот царевич сжег ее шкурку. Однако свою жену Валерий Федорович царевной не считал, он взял со стола кухонный нож и отрезал ей голову.
Когда за мужчиной пришли милиционеры, они застали странную картину: Валерий Федорович в трусах и окровавленной майке, стоял на коленях, рядом с кухонным столом; на кухонном столе лежала тарелка, а в ней стояла (именно стояла, а не лежала) голова жены.
Создавалось впечатление, что Валерий Федорович ждет, когда же голова заговорит, а он не хочет упустить ни слова. Даже ухо приложил к ее губам.
– Не шумите, – попросил Валерий Федорович милиционеров, – она говорит очень тихо.
6. Чужие мысли
В детстве я был необычным ребенком. Я умел читать чужие мысли.
Впервые я догадался, что у меня есть такой дар в последнее лето перед школой, в шесть лет и десять месяцев. Это я знаю точно, потом что в этот день у отца был день рождения. Но мы с матерью в тот раз об этом забыли.
Дело было так.
Мать купила мне футбольный мяч и насос для него. Радуясь подарку я чисто случайно разбил отцовскую пивную кружку с выгравированной на ней надписью «За волю к победе. Отличнику боевой и политической подготовки Александру Вощюку». Кружка стояла на буфете.
В принципе, кроме надписи в кружке не было ничего ценного. Стандартная полулитровая кружка из толстого стекла. Даже без ручки, она откололась еще до моего рождения. Но отцу кружка была дорога как память о годах проведенных в спортроте, когда, по его словам, он подавал большие надежды как легкоатлет.
– Это мой талисман, – сказал отец. – Теперь он разбит.
– Ой, подумаешь, купим новую, и надпись сделаем не хуже прежней, – мать попыталась сгладить ситуацию.
– Папа, ты же ей никогда не пользовался, – я тоже не понимал, в чем ценность этой старой кружки.
– Не пользовался, потому что берег, – сказал отец, и больно ударил меня по затылку.
Я заплакал.
– Папа, ты – дурак.
– Эдик, я тебя просил никогда не называть меня дураком? Просил?
– Просил, но я забыл. Папа, прости меня.
Но отец не простил, стащил с меня штаны и отшлепал рукой фрезеровщика мою голую задницу. Как-то очень-очень больно. Аномально больно.
Этот стресс, как я сейчас понимаю, запустил во мне какие-то механизмы, видимо, я очень хотел понять, за что меня так побили. То есть, имело место гипертрофированное детское любопытство.
Отец тоже заплакал и обнял меня. И я вдруг ощутил себя его частью. Вместе со всеми его мыслями. Мысли были такие: «Анну Каренину» я не читал, поэтому меня не приняли на филфак, я остался без высшего образования, жена не любит, про мой день рождения все забыли, хотел выпить пива, но теперь не из чего». Все мысли отец думал одновременно. Но главной на тот момент была мысль, что сын его не уважает и смеется над ним. Эта мысль была передана, так сказать, прописными буквами.
Мать, опомнившись, оттолкнула отца и прижала меня к себе.
– Ты что творишь, скотина?
Едва она коснулась меня, внутренний телеграф отстучал теперь уже ее мысли: «Нет, надо разводиться, видно, чувствует, что мальчик не его, сама давно хотела грохнуть эту кружку о голову Александра».
Когда скандал улегся – мать решила все-таки не разводиться, ей пришлось сходить за пивом для отца, а потом и за водкой – я спросил:
– Мама, а кто мой папа?
– Как это кто? – мать побелела, но голос ее не дрогнул. – Пойди, полюбуйся, в соседней комнате пьяный лежит, день рождения с чертями празднует (отец что-то кричал во сне).
Мать заплакала. Я прижался к ней, чтобы утешить, и узнал, что с высокой долей вероятности моим отцом мог быть учащийся местного профтехучилища, будущий закройщик. «Но почему у него такой вопрос, кто может об этом знать? Наверняка даже я не могу сказать, самой интересно».
Я понял, что для того чтобы принять мысли другого человека, с ним надо вступить в физический контакт. Прикоснуться, погладить по голове, пожать руку. В принципе можно было получать сообщения и через одежду, образно говоря, слегка соприкоснувшись рукавами, но в таком случае много постороннего шума, помех. Вот более точное ощущение – как если бы телеграмму набирал школьник – мало того, что не очень грамотный, но и медленно набирающий текст.
В школе, без крайней необходимости, я не пользовался своими способностями. Точнее – пользовался, но не афишировал. Не хотел выделяться, понимал, что это опасно, и могло быть приравнено сверстниками к воровству. Может быть, в какой-нибудь столичной математической школе чтение мыслей через рукопожатие и прибавило бы мне очков, но только не в нашей, сельмашевской.
Не знаю, были ли другие подобные мне люди? Скорее всего, были. Но раз мы о них ничего не знаем, то они тоже поняли, свои способности лучше держать в тайне.
Чужие мысли помогали мне избегать конфликтов с одноклассниками и выигрывать в карты в пионерском лагере, куда однажды, несмотря на мое сопротивление, отправила меня мать.
По большому счету своим даром в личных интересах я воспользоваться лишь однажды, когда меня – пятиклассника – стал встречать после уроков местный хулиган по кличке Рыжий. Встречал он не только меня – всех пятиклассников. Цена встречи – десять копеек, их мы бросали в его фуражку-аэродром.
Рыжий при этом кланялся и говорил:
– Покорнейше вас благодарю, сударь. Что такое десять копеек по нынешним временам? Здоровье дороже.
Но однажды отцу – впервые в его жизни – дали путевку в дом отдыха у моря, на два лица, на две недели.
Родители оставили мне почти полный холодильник еды, консервы и два рубля (на школьные обеды), которые я, сразу же потратил на черный железный автомат (полтора рубля) и пистоны к нему (пятьдесят копеек). Очень уж я хотел такой автомат. Мать считала игрушку роскошью, тем более, что у меня уже был пистолет с пистонами.
– Ты что, Эдик. Два рубля – это половина базарной утки, – говорила мать.
Когда в понедельник Рыжий подставил мне свой «аэродром» для взноса, я пробурчал что-то типа, родители уехали, денег не оставили, прошу войти в мое положение и простить.
– Это не дело, сударь, – ответил Рыжий и ударил меня в челюсть. – Завтра принесешь двадцать копеек. Место встречи изменить нельзя – школьный двор.
Вместе с ударом я узнал, что это Рыжий украл маленький телевизор «Юность» из кабинета литературы. После пропажи приезжала милиция, но ничего не нашла, мол, действовал опытный и наглый преступник: надо же, телевизор украл. И, мало того, что украл, еще и незаметно вынес. Ну, и отпечатков пальцев в кабинете литературы слишком много, заподозрить в краже можно практически любого ученика, не говоря уже об учителях.
Во вторник Рыжий дал мне в глаз, я узнал, что телевизор он отнес к себе домой и теперь смотрит его вместе с дедом. Как раз в те дни показывали «Место встречи изменить нельзя».
Домой я возвращался в слезах, размышляя, что же ждет меня в среду и в ближайшие две недели. Шел, не поднимая глаз, смотрел только себе под ноги. И нашел две копейки. Это была цена одного телефонного звонка участковому – его телефон был написан на информационном стенде в школьном вестибюле.
На следующий день к Рыжему приехал милицейский бобик, телевизор вернули в школу, а моего обидчика отправили в колонию для несовершеннолетних. Кстати, оказалось, что у Рыжего родители погибли в автомобильной катастрофе, и его воспитывал дед, как видим, не очень хорошо. Дед затосковал без внука и вскоре умер. Вот такая была история, с трагическим оттенком.
