этом тебе – сосунку? Но я понимаю, что такое
честь, что такое талант, и ложного вида делать не хочу.
Роман, всё ещё тряся головой, чтобы прогнать туман из неё, не верит тому, что слышит.
– Другое твоё достоинство, – продолжает Махонин, – в полном отсутствии авторитетов. Другим
это вдалбливать надо, а тебе изначально дано. Это чувство в каждом сидит, через него ещё
переступить надо. У твоих сотоварищей надо сначала с полянки души все ромашки да незабудочки
повыщипывать – всё толстым слоем дёрна зарощено, фиг докопаешься, а у тебя (несмотря на
твою тягу к агрономии) весь этот дёрн одним дуновением срывает. Срывает так, что под ним один
чёрный душевный кариес остаётся. Ты пошёл на меня так, будто я вообще никто: конкретно на
поражение – убить это ничтожество, и всё. Почти все методы психофизической подготовки бойцов
строятся на способности раскрыть свою бездну и пустоту, выпустить наружу своего внутреннего
зверя. Твоего же зверя дрочить не надо, – он сразу готов, и даже с перебором. Эта внутренняя
энергетическая пустота в тебе совсем рядом – только ковырни. Длины штыка сапёрной лопатки
хватит. Такое ощущение, будто ты изначально весь на бездне стоишь. Уж не знаю, отчего это так,
да только так оно и есть.
Некоторое время они сидят, переваривая слышанное и сказанное. Роман считал, что в
прапорщике много внутренней темноты, а прапорщик говорит сейчас, что в нём самом этой
темноты ещё больше. Странно…
– Скоро мне разрешат свою команду формировать, и я взял бы тебя в неё, несмотря на твою
молодость, – продолжает Махонин. – Пожалуй, ты занимал бы у меня самое почётное место.
Всегда впереди, как Пересвет в битве на поле Куликовом. Твоё новое прозвище было бы
«Пересвет» (я люблю романтику), хотя и Справедливый неплохо. Ты до армии нигде не
занимался?
– Где мне заниматься? Просто мой отец по молодости был в деревне первым драчуном. Ростом
он низенький, но с ним и большие мужики не связывались. Этот большой только замахнётся, а у
самого уже вся сопатка в кровищи. Я видел один раз – сам удивился. Ну, и меня отец наставил
чуток, дал несколько уроков. А больше ничего.
– А способному большего и не надо. В способном, как в хорошей пашне, прорастают и хилые
семена.
Однажды, наблюдая за его тренировкой, Махонин выдаёт длинное задумчивое рассуждение:
– Мой великий учитель, помогавший мне постигать мудрость боя, говорил, что в восточных
единоборствах не случайно такое разнообразие стилей с подражанием животным. Каждый человек
индивидуален, каждый чем-то похож на того или иного животного. Он считал, что каждому из нас
следует проявить собственный, неповторимый стиль, даже без оглядки на то готовое, что уже есть.
Я тогда удивлялся, как удаётся ему в новичке сразу разглядеть индивидуальность, а вот сейчас,
наблюдая за тобой, понимаю, что в великом бойце этот стиль проявляется сам – не заметить его
нельзя. Так вот, название твоего стиля – «Тающий Кот». Это выдают все твои движения, все твои
повадки. Тебе должно быть свойственно мгновенно, но мягко проявляться, наносить удары и тут
же становиться невидимкой, таять. Вот какой образ тебе следовало бы шлифовать.
– Вы сказали «великий боец». Это про кого? – не поняв, спрашивает Роман.
– Про тебя. Но про того, каким ты мог бы быть в перспективе. Однако, как видится мне, ты им не
станешь. Твоё поле борьбы иное.
– Какое же? – удивлённо спрашивает Роман.
– Вся жизнь. С ней-то ты и будешь махаться. Но кулаками её не взять, и всей нашей наукой –
тоже. Вряд ли твой Путь бойца (если назвать его так громко) станет успешным. Только этого уже не
предотвратишь и тебя уже не повернёшь. Ты, Рома, по натуре авантюрист и флибустьер. Ну, не
такой, конечно, авантюрист, как например, Остап Бендер. Ты, скажем так, положительный
авантюрист. Сама жизнь заставит тебя им быть. Потому что жизнь наша слишком уж затхлая. Мы
ведь почему воюем-то? – говорит он, опять же кивнув в сторону границы. – Да для того, чтобы хоть
встряхнуться немного, застоявшийся воздух их лёгких выпустить…
Непонятные вещи говорит прапорщик. Непонятные, как всякие пророчества. Роман, конечно, и
сам видит, что это армейское умение мало связано с его главными целями жизни – ну, разве что
где-то потом за себя постоять. Не более того. Просто есть какая-то внутренняя тяга, и он ей не
перечит. А лучше бы сажать в жизни другие семена. Настоящим его делом будет своё село, земля,
пашня. Задевают его как-то слова прапорщика о его тонком духовном слое, которое он с зелёным
дёрном сравнил. Вот он и будет его наращивать в себе самым духовным, что есть в жизни –
работой на земле.
Пустыня, хоть и имеет, конечно же, какую-то собственную жизнь, но ведь если её сравнивать с
10
нормальной землёй, тоже похожа на бездну. Вот если бы всю пустыню планеты плодородной
почвой одеть! Да ведь на такой богатой земле уже никакие границы, армии и войны не
потребовались бы. Странно, что почему-то главные запасы нефти находятся там, где жизни
меньше всего: пустыня, тундра… Почему-то органика ушла внутрь в этих местах. А вот если бы
произвести с этой нефтью нечто обратное, превратив её в почву! Это было бы куда полезнее, чем
перегонять её в бензин и солярку, заливая потом баки танков и других военных машин. Но всё это,
конечно, мечты и фантазии, которые Люба, например, слушает теперь, с удивлением вытаращив
свои замечательные глаза.
Короче, дома ему предстоит немало. И кандидатом в члены партии на последнем году службы
он становится в соответствии со своими первыми преобразовательными планами в селе,
постепенно выработанными в переписке с другом.
– Как? – удивившись, перебивает его Люба. – Ты станешь членом Коммунистической партии?
Ты? Такой молодой? А Витя, конечно, тоже?
– Нет, у него какие-то другие планы. А я хочу вступить потому, что мне хочется как-то
посерьёзней, что ли, относиться к жизни. Чтобы иметь какой-то вес.
– А Витя, выходит, не хочет его иметь?
– Знаешь, не могу тебе врать, – с неловкостью признаётся Роман, – но когда у нас на собрании
комсомольской организации обсуждали его как кандидата в члены партии, я сам проголосовал
против.
– Против? Но вы же друзья!
– Потому-то я и должен был поступить честно. Я прямо и открыто говорил ему обо всём до
собрания, сказал и на собрании. Раньше он всё время заявлял, что партийным просто легче жить,
легче квартиру получить, легче в институт поступить и всё такое. Мы с ним много об этом спорили.
Как же я
