О боже.
«О боже» на очень разных уровнях. Во-первых, он думает, что напугал меня. (Напугал, но это не потому, что он страшный.) Во-вторых, он считает нужным извиниться, и от этого мне нехорошо. В-третьих, что мне теперь делать?
Секунду подумав, я дописываю ниже:
«Нет, это ты меня извини. Это со мной что-то не так. А не с тобой. Одри».
– Феликс, – прошу я, – сходи отдай это Линусу. Линусу, – повторяю я, встретив его полный недоумения взгляд. – Другу Фрэнка. Линус! Большой мальчик!
Феликс берет листок и внимательно его осматривает. Затем сворачивает, кладет в карман и начинает играть с поездом.
– Феликс, иди, – подталкиваю его я, – отдай бумажку Линусу.
– Но она входит в карман, – возражает он. – Это будет моя карманная бумага.
– Она не твоя. Это записка.
– А мне нужна карманная бумага! – Братишка кривит лицо, собираясь разреветься.
Господи боже. В фильмах записки даже собакам на ошейник цепляют, и они послушно относят – без вот этого всего.
– Хорошо, Феликс, будет у тебя карманная бумага, – раздраженно говорю я, – что бы это ни значило. Вот. – Вырвав страницу из журнала, я засовываю его брату в карман. – А теперь отнеси ту бумажку Линусу. Он в игровой комнате.
Феликс наконец уходит, а я совсем не уверена, что записка достигнет своего адресата. Куда вероятнее, что братишка выбросит ее в мусорное ведро или засунет в дивиди-плеер, либо просто забудет о ее существовании. Я прибавляю громкости в телевизоре и стараюсь об этом забыть.
Но через две минуты снова появляется Феликс с запиской и восторженно требует:
– Читай! Читай карманную бумагу!
Я разворачиваю листок – Линус дописал еще одну строчку. Мы как будто с ним в «чепуху» играем.
«Фрэнк мне объяснил. Нелегко тебе, наверное».
Разгладив листок на коленке, я продолжаю:
«Все нормально. Хотя нет, ненормально. Но как есть. Надеюсь, вы выиграете».
Я снова отправляю записку со своим чудо-псом Феликсом и снова поворачиваюсь к экрану. Хотя передачу я уже вообще не смотрю. А просто жду. Ничего подобного со мной целую вечность не происходило. Я не общалась ни с кем за исключением родственников и доктора Сары уже… и не знаю сколько. Несколько недель. Месяцев. Феликс возвращается очень быстро, и я выхватываю у него листок.
«Мы танкуем. Фрэнк ругается, что я пишу. Одри, ты на меня дурно влияешь».
Я смотрю на написанное им мое имя. И чувствую некоторую близость. Как будто Линус чем-то во мне завладел. Я пытаюсь услышать его голос. Одри.
– Рисуй слова, – велит Феликс. Он целиком вжился в роль посредника. – Рисуй слова. – Он тычет пальцем в листок. – Слова!
Эту записку я уже не хочу отдавать Феликсу. Мне хочется ее свернуть и спрятать, чтобы можно было снова посмотреть на нее наедине с собой. Изучить его почерк. Подумать о том, как он с помощью ручки вывел мое имя. Одри.
Я беру новый листок формата А4 со столика, на котором валяются все мои школьные принадлежности, чтобы я могла «нагнать учебу» (ага, это целая отдельная история), и пишу.
«Ладно, рада была пообщаться или как это назвать. До встречи».
Снова отправляю записку с Феликсом, и через полминуты приходит ответ:
«До встречи».
А я все еще держу в руках первый листок, на котором мое имя. Подношу к лицу и вдыхаю. Кажется, мне удается уловить аромат его мыла, или шампуня, или что там у него.
Феликс тоже прижимается носом к другому листку и смотрит на меня поверх него своими огромными глазами.
– Твоя карманная бумага пахнет какашками, – объявляет он и разражается хохотом.
Да уж, четырехлетка всегда может испортить настроение.
– Спасибо, Феликс, – говорю я, взъерошив ему волосы. – Ты отличный гонец.
– Рисуй еще слова, – отвечает он, хлопая по бумаге. – Еще слова.
– Мы договорили, – объясняю я, но братишка все равно берет карандаш и подает его мне.
– Делай красный слова, – приказывает он. – Нарисуй «Феликс».
Я пишу его имя, и Феликс смотрит на него с любовью, а я снова прижимаю брата к себе, потому что это меня поддерживает.
Я как будто оживилась. И в то же время чувствую себя опустошенной. Может показаться, что я чрезмерно остро реагирую, но если до вас еще не дошло – я королева чрезмерно острых реакций.
Хотя на самом деле, если с новыми людьми вообще не знакомиться, то навык теряется. И когда вдруг приходится это делать, на это уходят все силы. Доктор Сара меня об этом предупреждала. Что даже крошечные незнакомые шаги или дела будут меня утомлять. И, хотите верьте вы, хотите нет, от этой короткой переписки я действительно устала.
Но было приятно.
МОЕ БЕЗМЯТЕЖНОЕ ЛЮБЯЩЕЕ СЕМЕЙСТВО – РАСШИФРОВКА ФИЛЬМАИНТЕРЬЕР. РОУЗВУД-КЛОУЗ, 5. ДЕНЬ
Камера наезжает на закрытую дверь.
ОДРИ (за кадром):
А это папин кабинет. Он там работает помимо своего офиса.
Какая-то рука открывает дверь. Мы видим ПАПУ: он лежит на столе и тихонько храпит. На экране машина «Альфа-Ромео».
ОДРИ (за кадром):
Пап! Ты спишь?
Папа подскакивает и поспешно закрывает монитор.
ПАПА:
Я не спал. Я думал. Ты подарок для мамы завернула?
ОДРИ (за кадром):
Я поэтому и пришла. У тебя есть оберточная бумага?
ПАПА:
Да.
Он достает рулон бумаги и отдает Одри.
ПАПА:
Посмотри, что у меня еще есть!
Он извлекает белую коробку из кондитерской, открывает, и в ней оказывается большой торт. На нем большие белые цифры «39». Повисает пауза.
ОДРИ (за кадром):
Пап, ты зачем написал «тридцать девять» на торте?
ПАПА:
Такой торт в любом возрасте можно сделать.
(Он подмигивает в камеру.)
Уж мне точно можно было бы.
ОДРИ (за кадром):
Но маме не тридцать девять.
ПАПА (озадаченно):
Тридцать девять.
ОДРИ (за кадром):
Нет.
ПАПА:
Да…
Папа ахает. Он охвачен ужасом. Он переводит взгляд на торт, затем снова в камеру.
ПАПА:
Боже мой. Она будет недовольна? Нет. Разумеется, она будет довольна. Всего какой-то год, не велика разница…
ОДРИ (за кадром):
Папа, она будет ОЧЕНЬ недовольна.
Папа в панике.
ПАПА:
Нужен новый торт. Сколько у нас времени?
Внизу хлопает дверь.
МАМА (за кадром):
Я вернулась!
Папа перепуган.
ПАПА:
Одри, что делать?
ОДРИ (за кадром):
Можно поправить. На тридцать восемь.
ПАПА:
Чем?
Он берется за «корректор».
ОДРИ (за кадром):
Нет!
Раздается стук в дверь, входит ФРЭНК.
ФРЭНК:
Мама пришла. Когда чай с тортом будем пить?
Папа снимает колпачок с маркера.
ПАПА:
Тогда так.
ОДРИ (за кадром):
Нет! Фрэнк, иди на кухню. Нам нужна какая-нибудь глазурь. Что-нибудь съедобное, чем можно писать. Но чтобы мама не узнала.
ФРЭНК (ошарашенно):
Съедобное, чем можно писать?
ПАПА:
Быстро!
Фрэнк исчезает. Камера фокусируется на торте.
ОДРИ (за кадром):
Как ты мог перепутать возраст? Как?
ПАПА (хватается за голову):
Не знаю. Я целый месяц писал финансовые прогнозы на следующий год. И уже настроился на него. Наверное, я где-то год потерял.
Фрэнк влетает в комнату с бутылкой кетчупа.
ОДРИ (за кадром):
Кетчуп? Ты что, серьезно?
ФРЭНК (обороняясь):
Я же не знал!
Папа хватает бутылку.
ПАПА:
Можно «9» переделать на «8» кетчупом?
ФРЭНК:
Я бы не стал ее так накалывать.
ОДРИ (за кадром):
Перепиши кетчупом всю цифру. Будет торт с кетчупом.
ФРЭНК:
А зачем вам кетчуп на торте?
ПАПА (поспешно рисуя кетчупом):
Мама его любит. Все нормально. Все просто отлично.
О’кей, вот вам жизненный урок. Не пытайтесь переделать торт с помощью кетчупа. Даже корректор был бы лучше.
Когда папа его вынес, у мамы отвисла челюсть. Не от радости. Если белый торт полить кетчупом, он начинает напоминать последствия резни бензопилой. Мы излишне громко запели хором «С днем рожденья тебя», и как только закончили и мама задула свечу (единственную), папа сказал:
