Фрайманн смотрел молча. Железяка железякой: у таких-то и бывают где-нибудь в глубине сердца особенно больные места. Наверняка невротик, хотя не заметно.
Николас улыбнулся.
– Через неделю праздник, – сказал он, – пятилетняя годовщина Революции… Вы будете со своим батальоном?
– Нет. Я выдал им увольнения, всем, кроме тех, кто на боевом дежурстве. Я думаю, это лучший подарок к празднику.
«Вот те раз», – подумал Николас. В принципе, чего-то подобного стоило ожидать от человека вроде Чёрного Кулака. Чего-то вроде проявления человечности – доброй, лучшей природы.
– А вы? – спросил он.
– Я останусь с дежурными.
– Знаете что? – Николаса вдруг осенило. – Приходите к нам. В Управление соцобеспечения. У нас весело. Девушек много, будут танцы.
При этих словах Фрайманн как-то странно и чрезмерно смутился, и Николас мысленно поставил галочку: разузнать о личной жизни товарища Чёрного Кулака. Тот её, мягко говоря, не афишировал. Может, здесь и укоренилась колючка невроза, ахиллесова пята железного великана… Фрайманн был одного роста с Николасом, но тому всегда казалось, что он выше.
– Хорошо, – ответил Эрвин вполголоса. Глядел он куда-то в сторону. – Спасибо… Николас.
Планета Циалеш. Земного типа, не терраформировалась, открыта четыреста лет назад.
Мы живём в семнадцатой сфере обитаемого мира. На границе цивилизации. Дальше – внешние пространства, редкие колонии с населением в пару тысяч человек. Кое-где изношенная техника отказала лет сто назад, связь утрачена, население одичало и вымирает либо вымерло совсем; вольный разведчик в поисках миров, пригодных для жизни, всегда может наткнуться на такой могильник. Сувениры с мёртвых колоний хорошо берут антиквары.
Что значит, собственно, «циалеш», никто не знает. Выдвигаются предположения, что первооткрыватель был какой-то редкой национальности и слово принадлежит забытому балканскому диалекту, от которого не осталось даже словарей. Но это маловероятно. Ещё допускают, что это анаграмма или аббревиатура (расшифровки есть самые разные, в том числе неприличные). В народе думают, что первооткрыватель был на радостях пьян в сосиску и, занося планету в реестр, то ли опечатался, то ли вбил первую попавшуюся комбинацию клавиш, и хорошо ещё, что не вбил чего похуже.
Там, где вероятность найти старую колонию становится нулевой, начинается Белая Вселенная.
Поговаривают, что туда систематически летают мантийцы, зачем – неизвестно. Мантийцев не интересуют необитаемые планеты, даже пригодные для жизни. Им нужно человечество, а не пространство для расселения. Точно дьяволу, им нужны наши души…
Мантийцы пришли на Циа одновременно с Неккеном. Сначала их никто не замечал. Их никто никогда не замечает. Заметил их Доктор. Я помню, как он злился. Это было ещё до того, как прежнее правительство влезло в долги к Неккену. До революции оставался год.
Тогда-то я с ним и познакомился. Вернее, тогда он меня заметил.
В заводоуправлении устроили маленький фуршет по случаю дня рождения директора. Директором был товарищ Кейнс, а я работал в отделе кадров. Все наклюкались и говорили о политике. Доктора я сначала принял за какого-то вояку не в чинах: он явился в солдатской полевой форме, стриженный под ноль. Директор был страшно рад его видеть. Обычно невозмутимо-унылый и какой-то тяжёлый, будто отлитый из свинца, при виде Зондера он начинал суетиться, улыбаться и задирать брови так, что вся лысина шла складками.
Я сидел в дальнем конце стола и улавливал отдельные реплики. Шум стоял знатный, но это было несложно, потому что Зондер периодически начинал орать.
– Я не буду пить таблетки, – говорил директор.
– Ты не будешь пить таблетки, – соглашался Зондер.
– И никакого гипноза.
– Я этой дрянью вообще не занимаюсь. Эш, не дури, хуже будет. Знаю я, что ты боишься таблеток, я тебе достану таблетки с Сердца Тысяч, безо всяких побочных эффектов, их топ-менеджеры Неккена пьют…
– Иди к чертям, я не буду пить таблетки.
– Ну хорошо. Тогда я с тобой поговорю.
– Сразу бы так.
– Не сейчас, потом.
– Потом.
А Морелли в это время рассказывал, как он летал на Лайю. Его слушали.
Вот ещё про Морелли… До революции начупр финансов, пожалуй, был успешней нас всех. У него был собственный космический флот. Три грузовика и маленький круизный лайнер. Картина останется неполной, если умолчать о том, что все эти корабли лет десять назад списали в утиль где-то во внутренних сферах и летали они на честном слове… Морелли возил с Лайи на Циа коньяк и сигары, возил с Циа на Сердце Тысяч сельхозпродукцию и был в курсе того, что творится в большом мире.
– Лайя в полном дерьме, – говорил он. – Каждый лайец, от новорожденного до свежего покойника, должен Неккену двести двадцать тысяч единиц. Одно неверное движение, и экономика Лайи в прахе. А схема одна: Неккен приходит на планету и строит плюс-заводы. Поначалу все прекрасно, производство расширяется, штат растет. Потом внешнее правление начинает закручивать гайки: снижать зарплаты, штрафовать за брак, отменять соцпакеты. Люди возмущаются, начинаются забастовки. В определенный момент Неккен предлагает выкупить заводы, заявляя, что им нужна только продукция, а дела пусть улаживает кто-то другой. Но у планеты нет нужной суммы, правительство берет кредит. А штука в том, что абсолютно все транспланетные банки принадлежат Неккену. И заводов у Неккена много. И, выдав кредит, Неккен прекращает закупки под предлогом низкого качества. Валюты нет, экспорта нет, долг возвращать нечем, сумма растет, и в определенный момент все, что есть на планете, включая пломбы в зубах народонаселения, принадлежит Неккену… Они делают это уже в двадцать третий раз. Связи между мирами внешних сфер настолько слабые, что одна и та же схема прокатывала двадцать два раза.
– Слава тому, кто придумал возить бухло звездолётами, – пробурчал Зондер. – Бухло объединяет. А что думает по этому поводу население?
– Неккен платит правительствам и содержит армии, – сказал Морелли. – Это очень небольшие расходы по сравнению с прибылями корпорации. Население тянет лямку.
– У меня плохая новость, – вдруг сказал молчавший до сих пор Кейнс. – Наши идиоты уже берут этот кредит.
– Что? – Морелли заморгал.
– Неккен уже предложил выкупить заводы, – директор коротко повёл рукой вокруг себя. – В министерстве уже обсуждают условия кредита.
Все затихли.
– Это же… – Морелли привстал. – Эш, нас продают в рабство! Это… Это нужно…
– Остановить? Как же. Все куплены.
– Неккен торопится, – неожиданно сказал Зондер. – Не успеют они – успеет Манта.
– Манта?!
– Мантийцы приступили ко второму этапу инфильтрации. Начали пропаганду своей системы воспитания.
– А первый когда же начался? – оторопело спросил Морелли.
Зондер покачал головой.
– Первого не замечал ещё никто и никогда.
– Что значит второй этап?! – пискнул кто-то.
– После того как Тикуан их вздрючил, они действуют скрытно, – сквозь зубы проговорил Зондер. – Сначала внедряют своих людей на ключевые посты, потом вводят в моду особые методики воспитания детей. Лет через десять детям начинают делать операции. Через двадцать лет планета становится клоном Манты. Теперь догадайся, почему Манта называет свой Верховный Совет Мировым правительством… Я в курсе того, что происходит в моей области знания. И некоторых смежных.
Зондер покопался за пазухой и швырнул на стол журнал – отпечатанный на глянцевой бумаге, красивый и яркий. На обложке были изображены идиллические мать и младенец.
– К этой гнили, – сплюнул он, – приложил руку мантиец. Она рассчитана не на человеческих детей.
Над праздничным столом повисло молчание.
– Мы, господа, тоже в полном дерьме, – тихо заключил Кейнс.
…Оставался год. Через год Неккен прекратит закупки, зарплаты в валюте исчезнут как класс, и людям, набравшим в кредит импортных товаров – машин, планшеток, биодомов, – станет нечем платить. Начнутся волнения. В системе появятся корабли Манты, во внутренней сети Циалеша – мантийские агитаторы, на улицах городов – правительственные войска.
Морелли спросит, что мы будем делать, и Эшли Кейнс – товарищ Кейнс – ответит: «Надо делать революцию. Революция всё спишет».
– Лев, – сказал Николас, – что вы знаете о личной жизни Эрвина Фрайманна?
Шукалевич поднял глаза от экрана монитора.
– Всё, – ответил он, – абсолютно всё. А почему вас это интересует?
Николас помедлил. Начупр внутренней безопасности смотрел на него с благожелательным, немного ироничным интересом.
– Он производит странное впечатление, – наконец сказал Реннард. – Он мне подозрителен.
– Вот как? – Шукалевич встал, прошёлся по тесному пятачку между окном и собственным креслом. – Подозрительные люди – это по части моего ведомства, Николас, вы пришли по адресу.
