Какая голова, какой талантъ!
Все, что онъ говорилъ, его мысли, его слова, такъ легко было понять, онѣ трогали каждаго и никого не ставили втупикъ, это были самыя доступныя либеральныя истины, почерпнутыя изъ стортинга, изъ разныхъ собраній и газетъ. Онъ говорилъ, дѣлая рѣзкія движенія, голосъ его былъ полонъ вѣры и вдохновенія, — его пріятно было слушать. Прямо учишься, слушая этого радикальнаго человѣка, который говоритъ такъ смѣло. Вотъ какой должна быть вся молодежь Норвегіи.
Ораторъ просматриваетъ свои замѣтки, ему остается сказать еще нѣсколько словъ. Онъ долго и задумчиво крутитъ свои красивые усы. Какъ утомительно все-таки говорить такъ долго стоя! Его уважаемый противникь воспользовался случаемъ, чтобъ подтрунить надъ жалкимъ положеніемъ правительства; за это онъ хочетъ поблагодарить своего достоуважаемаго противника — въ этомъ пунктѣ они оба согласны, потому что онъ очень далекъ отъ того, чтобы защищать правительство, — наоборотъ, онъ всѣми силами старается его низвергнуть. Но онъ хочетъ спросить своего достоуважаемаго противника, что же общаго между бѣдственнымъ положеніемъ страны и лѣвой?
— Вѣдь, кажется, ясно всѣмъ, что лѣвая не согласна со взглядами правительства, въ особенности, со взглядами министра Іоганна Свердрупа, этого человѣка, бывшаго когда-то большимъ талантомъ, но теперь идущаго къ закату.
Правительство измѣнило, продало себя, или, можетъ быть, оно спало. (Знаки одобренія.)
Пора, наконецъ, снять съ лѣвой отвѣтственность за жалкое положеніе правительства! Именно лѣвая всѣми силами содѣйствуетъ низверженію правительства, и совершенно напрасно ожидаютъ, что она перестанетъ это дѣлать; такъ называемая либеральная партія черезчуръ ужъ много оскорбляла принципы прогресса и демократіи. Заключительными словами оратора къ собранію будетъ горячій призывъ подняться, подняться противъ этой кучки «измѣнническихъ душъ» въ Норвегіи и законными средствами низвергнуть ихъ.
Бондезенъ сошелъ съ каѳедры подъ долго несмолкавшія рукоплесканія.
Нѣтъ, Шарлотта и Софи никогда бы не повѣрили, что въ его словахъ заключается столько силы.
Эти «измѣнническія души», — какъ своеобразно это звучало!
Ноздри Шарлотты трепетали, и она тяжело дышала, слѣдя за нимъ взглядомъ.
Когда онъ вернулся къ ней, она радостно кивнула ему и съ улыбкой посмотрѣла на него. Бондезенъ тоже улыбался.
Онъ говорилъ цѣлыхъ четверть часа и былъ еще разгоряченъ. Онъ провелъ нѣсколько разъ платкомъ по лбу. Но вотъ опять раздается голосъ предсѣдателя:
— Слово принадлежитъ господину Карлсену.
Господинъ Карлсенъ поднимается и говоритъ лишь нѣсколько словъ. Онъ хочетъ взять свои слова обратно относительно лѣвой, какъ радикальной; но такъ какъ господинъ Бондезенъ въ заключеніе своей превосходной рѣчи не высказалъ ничего, съ чѣмъ не была бы согласна лѣвая, то ему остается только высказать свою благодарность господину Бондезену.
Господинъ Карлсенъ садится.
— Теперь слово принадлежитъ господину Хой… Хой…
— Слово, по всей вѣроятности, принадлежитъ мнѣ,- говоритъ какой-то человѣкъ и поднимается около каѳедры. — Хойбро, — прибавляетъ онъ.
Бондезенъ прекрасно зналъ, почему этотъ медвѣдь Лео Хойбро хочетъ говорить. Онъ сидѣлъ около каѳедры и все время въ продолженіе рѣчи Бондезена смѣялся; онъ хотѣлъ отомстить ему за то, что ему повезло, онъ хотѣлъ блеснуть и затмить его въ присутствіи Шарлотты. Да, онъ это зналъ. Маленькій успѣхъ Бондезена не давалъ Хойбро покоя.
Хейбро никто не зналъ, — предсѣдатель не могъ даже разобрать его фамиліи, и когда онъ поднялся, всѣ въ залѣ начали выказывать нетерпѣніе. Предсѣдатель вынулъ часы и сказалъ, что теперь онъ будетъ давать для рѣчи только десять минутъ. Этого требовало собраніе.
Дагни, долго молчавшая, шепнула Линге
— Боже мой, какой онъ черный! Посмотрите, какъ блестятъ его волосы!
— Я его не знаю, — отвѣтилъ равнодушно Линге.
Хойбро началъ говорить со своего мѣста, не всходя на каѳедру. Его голосъ былъ глухой, замогильный, говорилъ онъ медленно и такъ неясно выражался, что часто было трудно понять, что онъ хочетъ сказать.; онъ самъ извинялся — онъ не привыкъ говоризъ передъ публикой.
Совсѣмъ лишнее ограничивать его время, — ему, вѣроятно, не понадобится и десяти минутъ. У него только одна просьба ко всѣмъ строгимъ людямъ, просьба быть снисходительными ко всѣмъ тѣмъ несчастнымъ, которые не принадлежатъ ни къ какой партіи; къ тѣмъ безпріютнымъ душамъ, радикаламъ, которыхъ не можетъ принять къ себѣ ни правая, ни лѣвая. Сколько головъ, столько и умовъ, — одни шли быстро, другіе медленно; были такіе, которые вѣрили въ либеральную политику и республику и считали это самымъ радикальнымъ въ мірѣ въ то время, какъ другіе уже пережили эти вопросы и теперь были далеко отъ нихъ.
Человѣческая душа съ трудомъ укладывается въ разныя числовыя величины: она состоитъ изъ нюансовъ, изъ противорѣчій, изъ сотни извилинъ, и чѣмъ современнѣе душа, тѣмъ больше въ ней оттѣнковъ.
Но такая душа съ трудомъ можетъ найти постоянное мѣсто въ какой-нибудь партіи. То, чему учили и во что вѣрили эти партіи, давно уже пережито этими одинокими душами.
Онѣ — блуждающія кометы; онѣ шли своимъ путемъ и оставляли позади всѣхъ другихъ. И вотъ за нихъ-то онъ ратуетъ; вообще, это были люди съ волей, сильные люди. У нихъ была одна цѣль — счастье, какъ можно больше счастья, и одно средство: честность, абсолютная неподкупность и презрѣніе къ личнымъ выгодамъ.
Они боролись на жизнь и на смерть за свою вѣру; изъ-за нея они способны были сломать себѣ шею, но не могли вѣрить въ непоколебимыя политическія формы, — вотъ почему они не могли принадлежать ни къ какой партіи; но они вѣрили въ благородство души, въ благородство натуры. Ихъ слова были жестоки и суровы, ихъ оружіе очень опасно. Но они были чисты сердцемъ.
Ему кажется, онъ видѣлъ, — въ политическихъ партіяхъ души людей темны, — вотъ почему онъ хочетъ сдѣлать маленькое предостереженіе лѣвой, которая, разумѣется, ближе всѣхъ ему, чтобы она неполагалась на людей, лишенныхъ благородства души. Нужно остерегаться, осматриваться, выбирать…
Таково было содержаніе его лепета. Было еще очень корректно со стороны собранія, что ему не свистали. Никогда еще въ этой залѣ не говорили такъ слабо, а между тѣмъ здѣсь не одинъ бѣдный парень высказывалъ свои мысли. Хойбро, дѣйствительно, не везло; онъ стоялъ, неподвижно вытянувшись, дѣлалъ длинныя паузы, бормоталъ въ это время что-то про себя и шевелилъ губами, заикался, запинался, останавливался, и его рѣчь была полна смущенія и повтореній. Никто не понималъ его. Несмотря на это, у него была потребность высказать эти мысли, шепнуть это скромное предупрежденіе, тяготѣвшее у него на душѣ. Видно было, что онъ вкладывалъ всю душу не только въ каждое сбивчивое предложеніе, но даже и въ паузы.
Бондезенъ, бывшій въ началѣ къ нему снисходительнымъ, потому что онъ такъ плохо справлялся со своимъ дѣломъ, сдѣлался теперь въ высшей степени нетерпѣливъ. Въ отрывочныхъ словахъ Хойбро онъ почувствовалъ то тутъ, то тамъ уколъ, и это его, дѣйствительно, глубоко оскорбляло. У него хотятъ отнять даже его радикализмъ. Онъ былъ оскорбленъ и крикнулъ:
— Къ дѣлу! къ дѣлу!
Къ нему присоединилось все собраніе, и всѣ кричали:
— Къ дѣлу!
Казалосъ, нуженъ былъ именно этотъ перерывъ, это маленькое противорѣчіе, чтобъ разгорячить Лео Хойбро.
Онъ насторожилъ уши. Онъ узналъ этотъ голосъ, зналъ, откуда онъ идетъ, онъ улыбнулся неудовольствію, которое онъ вызвалъ, и бросилъ своимъ глухимъ голосомъ нѣсколько фразъ: онѣ были какъ искры, какъ молніи. Прежде всего, онъ хочетъ сдѣлать маленькое замѣчаніе о господинѣ Бендезенѣ, какъ о радикалѣ.
— Радикализмъ господина Бондезена очень великъ, онъ намъ объ этомъ самъ заявилъ, но онъ хочетъ сказать, что собраніе не должно преувеличивать его значенія.
Не нужно его бояться, потому что, если бы господину Бондезену пришло въ голову въ одинъ прекрасный день предложить радикаламъ свой радикализмъ, тѣ отвѣтили бы ему: — Да, мы когда-то занимались этимъ вопросомъ, но, впрочемъ, это было очень давно, это было еще тогда, когда мы конфирмировались…
Бондезенъ не могъ больше сдерживаться. Онъ вскочилъ и крикнулъ:
— Я знаю… я знаю этого человѣка, эту блуждающую комету; я не знаю, можетъ ли онъ вообще говорить о какихъ-нибудь политическихъ вопросахъ, но въ политикѣ Норвегіи онъ такъ же много смыслитъ, какъ любой ребенокъ. Онъ не читаеть даже «Новостей»! (Смѣхъ.) Онъ говоритъ, что «Новости» надоѣли ему, и онъ потерялъ къ нимъ всякій интересъ. (Взрывъ смѣха.)
Хойбро улыбается и продолжаетъ: — Тѣмъ не менѣе пусть ему разрѣшатъ разобрать еще одну мысль, высказанную сегодня…
Предсѣдатель вмѣшивается:
— У васъ больше нѣтъ времени.
Хойбро оборачивается къ каѳедрѣ и говоритъ почти умоляющимъ голосомъ:
