Но быстро и легко добиться правды не получилось. В бухгалтерии «Бергбаутекник» ответили, что сожалеют, но документов на оплату не получали.
– Все у директора.
– А он на месте?
– Да.
Но телефон самого Бурке не отвечал. Вместо его деревянного акцента всякий раз после набора номера на том конце отзывался отличный, хоть и механический, русский – «абонент отключил телефон или находится вне зоны обслуживания». Другой наличный телефон, тот, что в приемной Бурке, демонстрировал еще меньше отзывчивости: после пяти долгих гудков без слов и предуведомлений просто громко и сипло начинал свистеть факсом.
«Надо ехать, надо ехать самому», – думал Игорь. И не хотелось, страшно не хотелось. Шахтерский Киселевск, который Крафтманн, Робке унд Альтмайер выбрали для своего русского офиса и сервис-центра – одно из самых безрадостных и тухлых мест во всей округе. Город, в котором трава никогда не бывает зеленой, а снег белым. Где все собаки – волки, а кошки – зайцы. К тому же совершенно непонятно было – когда. Все до одного оставшиеся дни недели расписаны, и все намеченные поездки не на юг, в сторону «Бергбаутекник», а в противоположную – на север: Березово, Анжерка, Мариинск.
Из тупика вывел еще один телефонный звонок, но не исходящий на Киселевск, а входящий на собственную «нокию» Игоря Ярославовича. Директор анжерского машзавода просил перенести встречу на неделю. И так четверг освободился.
Уходя домой, на лестнице Игорь Валенок столкнулся с Борисом Гусаковым. Бобок курил на полутемной площадке. Вид у него был мрачнее мрачного, и даже сигарета, единственная полоска чего-то светлого в его руках, и та была уже на две трети съедена чахоточным процессом тления.
– Будете заезжать сегодня вечером, – спросил Игорь, – или уже нашли, у кого еще перехватиться?
– Какой там, – Бобок махнул рукой, – самого перехватили. Через коленку и по голове.
– А что такое?
– Да по командировкам у меня перерасход. Две тысячи за этот месяц. Не приняли крысы бухгалтерские квитанции из частной гостиницы. Вот и теперь думай, чего же им такого заместо нарисовать.
* * *
Человек бежал прямо на Игоря и кричал:
– Убей и меня, убей! И меня задави тоже! Задави!
Его ребенок и жена лежали на полосе Игоря метрах в двадцати, там, впереди, в снежной кашице. Девятка их положившая, уже после столкновения напрасно и бессмысленно тормозя, вылетела на встречку и перевернулась там, ударившись бочиной в широкую морду троллейбуса. Его рога, утратившие правильность и параллельность, лениво бились над крышей о черные провода и друг об друга. От елки-светофора на ближайшем перекрестке, где пряталась патрульная машина ДПС, скачками, словно курортники в мешках, неслись менты – пара огромных и неуклюжих тел в зимних доспехах и ядовито-желтых жилетах с крестами белых полосок. Вывалился из своего «лансера» и ошалевший Игорь, но двух шагов не успел сделать, как человек, припавший и снова отлепившийся от двух брошенных на дорогу тел, словно нырнувши в темный омут и вынырнувши с уже помутившимся сознанием, вскочил и с ревом бросился навстречу:
– Убей и меня, убей! Задави! Давай!
Проклятая эта улица Ленина в городе Ленинске, ничего и никого не видно ни летом, ни зимой под фонарями, слишком уж далеко и резко отбежавшими от линии симметрии. Надо же было отгрохать длиннейший шестиполосный проспект там, где до сих пор по-деревенски принято дорогу как булку резать, наяривая от магазина к дому по прямой. Но вот конкретно здесь, в этом довольно светлом из-за реклам-растяжек месте, был переход. И хорошо видимый знак. Только не тому ухарю на «жиге» цвета крови с ржавчиной, который продолжал лететь по левой полосе, когда все, начиная с Игоря, две первых полосы, принялись носами упираться в ночь, тормозить, пропуская женщину с ребенком.
Игорь запомнил этот колер еще на светофоре у автовокзала, труху, тонированную вкруговую, с желтыми ластами несоразмерных брызговиков, самолетные пропеллеры, крутящиеся внутри колесных колпаков, и голубые корабельные светодиоды подсветки во всех местах. Металлолом в парше дешевой мишуры и не подумал тыкаться в хвост двух рядов, ждущих зеленого, а просто встал, как чирий, третьим на встречке. Благо такое вздутье позволяло У-образное устройство перекрестка с большою круглой клумбой в центре. Но только резина у трехкопеечного хама такой же шикарной, как все обвесы, не была. Мужичок на серой крепкой «тойотке», стоявший прямо перед Игорем, легко ушел по свету первым и сразу, перестроившись за клумбой, зажег левый поворотник, давая знать, что будет через два десятка метров, там, на разрыве двух сплошных, нырять в межуличный проезд. Лихой ловчила на девятке у него сзади заметался, но все равно остался за серым, ход сбавляющим задком «тойоты» и пропустил волей-неволей всю вереницу тех, кого товарищами, да и вообще себе подобными, как видно, не считал. Ну, уж потом обиду выместил, уж наверстал так наверстал…
Женщина с малышом шла первой, мужичишка ее чуточку задержался на обочине, как-то неловко, по-рачьи, двумя занятыми руками, в одной пакет, в другой что-то невидимое, мелкое, пытаясь, как одной клешней, прихватить со снега санки. Но вот как будто справился, кинулся за своими, и тут же все с таким трудом подобранное уронил. Девятка так поддела мать с ребенком, что оба в воздухе, словно картонные фигурки на одной ниточке, перевернулись, при этом непостижимым, невероятным образом не расставаясь. Даже крутясь и улетая через себя вперед на грязный снег. Черными ледяными искрами врезаясь в горящий, расплавленный мозг Игоря Валенка. Два тела. В воздухе. Может быть и на земле, упав, они и там не разлучились, уже плашмя так и остались с ладонями одна в одной, но Игорю не суждено было этого узнать, хотя он и выскочил из машины. Путь преградил свихнувшийся, ставший снарядом человек.
– Чего остановился? Едь на меня! Убей и меня тоже! Задави…
Так и кричал. Мелкий, но злой и хваткий, как вся тутошняя шахтерня. Готовый рвать зубами, бодать башкой, пинать ногами, а сейчас буквально отрывая рукава куртки, пытаясь закрутить и повалить большого Игоря… Весь мир переполняя свежим, полным пузырей и жизни запахом из пищевода в желудок окончательно и полностью еще не стекшего пива. Потом Игорь увидел на снегу сизую, словно ледышка, банку в лужице разлившегося «Клинского», и понял, что помешало мужику быстрее справиться с салазками. И сохранило теперь как будто бы и на фиг ненужную жизнь.
А ему самому, Игорю, если не жизнь, то руки и ноги оставили, наверное, гаи, менты. Деды Морозы в желтых жилетах кислотной Снегурочки. Вовремя подоспевшие, куда-то отодвинувшие, умело оттеснившие обезумевшего моську, отца и мужа. Бежали от перекрестка вроде бы двое, а тут, на месте, словно размножились. Удвоились. Один из четверых, оставшийся возле Игоря, велел:
– Машину уберите с проезжей части, поставьте у обочины. Вы и вы, на «хонде». Будете свидетелями.
– Да пусть он едет, – сказал хозяин «хонды» гаю, – у меня все на видеорегистраторе… только время будет терять человек.
Гай секунду подумал и разрешил, махнул рукой.
Игорь вернулся в машину, нелепо попытался тронуться, не сняв ручник, потом заглох, совсем по-детски потеряв сцепление, завелся и наконец не столько в руки взял себя, сколько, помогая мозгу всеми мышцами лица и шеи, смог сфокусироваться на дороге и покатил. Совсем медленно, а метров через триста у магазина «Старт» опять остановился. Запарковался, притерся к свежему сугробу и замер, потому что от резкой, спазматической, дыханье перехватывающей, звенящей боли в спине даже не мог упасть ничком на руль. Так и сидел полчаса столбом, пока лицо не стало совсем уже сухим.
Убей меня, убей. Задави. И меня, и меня. Самое простое и легкое решение – всегда самое невозможное и недоступное на этом свете.
* * *
Когда это вошло в привычку? Заставлять себя жить? Утром с зубной щеткой в руках в полумраке ванной собирать день по кусочкам. По крупицам хоть что-то светлое, возможное выстраивать, как маячки за шагом шаг на взлетной полосе ночного поля. Чтобы хоть как-то, хоть зачем-то пробежать, уйти вперед и вверх в черную бездну неба, неотличимого от преисподней.
Наверное, после последней, неудачной, фатальной попытки перевести стрелку. Отвести нечто, накатывающее уже привычно, как страшный поезд. В две тысячи пятом, да, в две тысячи пятом, между ее вторым и третьим, уже последним кодированием, они решили рвануть на Поднебесные. Буквально. Опередить грядущий срыв с его обратной перспективой приближения, когда чем ближе, тем неопределенней и мутнее встречный свет, тем больше рыбьего в глазах, тины и тьмы.
Сначала Алка только качала головой.
– Да как я по горам, да я же тут хожу уже три года, как калека. Ты посмотри на мои ноги.
