Руки Яши потянулись обнять любимую, и она почувствовала через тоненькую ночную сорочку прикосновение его холодных пальцев. Он прижимал ее к своей груди. И в этом объятье было столько отчаянья и боли! Он уронил голову ей на плечо и, уткнувшись лицом в волосы, заплакал. Девушка замерла, осознав: Руслан умер. Комната вдруг поплыла перед глазами. Память услужливо нарисовала красивое и гордое лицо младшего брата Яши. Не улыбнется больше Руслан, не полетит больше над полем его чистый голос, который со временем обещал стать таким же сильным, как у брата!.. Света гладила любимого по черным кудрям и оплакивала вместе с ним его безмерное горе.
Глава 5.
Село гудело, как пчелиный рой. Из двора во двор передавали новость об убийстве цыгана. Матвей Матушкин смотрел на односельчан исподлобья. Едва он подходил к кому-нибудь, люди тут же замолкали, а потом, уж больно демонстративно, расхваливали нынешний урожай. Матушкин понимал: его осуждают.
Так кто же знал, что получится всё именно так? Ведь он просто хотел припугнуть молодого цыгана вилами, да только древко стало скользким во влажных ладонях и вырвалось из рук. И никто из этих людей, провожающих его тяжелым взглядом, не знает, что и теперь перед глазами Матвея стоит вмиг побледневшее лицо парня. А пока мужик бегал за участковым, раненый исчез. Матушкин только потом понял, что за участковым он побежал не для того, чтобы покаяться в содеянном, а чтобы показать: вот, мол, я был прав — цыгане воровали лошадей! Ведь старый конюх тихо сидел в засаде, дожидаясь, когда Руслан выведет лошадь из конюшни, и лишь когда тот появился, ведя под уздцы красавицу-кобылу, выскочил с вилами в руках.
Тела так и не нашли, хотя искали долго и упорно. По сути, искать нужно было в таборе, но участковый туда не пошел: струсил. А нет тела — нет и дела. А что трава да земля в крови испачканы, так не всё ли равно, отчего. Тем более, что под утро прошел дождь, и от убийства цыгана не осталось и следа. А может, и выжил цыган?! Да только в это никто не верил, и в первую очередь, сам Матвей. Да и цыгане на время исчезли из села: хоронили соплеменника.
Света на похороны не пошла. Яша ее не звал, а сама напрашиваться не стала. Он появился на третий день. Она была очень ему рада, но он мало говорил и уж тем более не пел. Просто сидел рядом, держал ее пальцы в своих ладонях и думал. А думы были не светлыми. Глаза так и горели лютой злобой и теплели, лишь когда смотрели на любимую. Цыгане вновь появились в селе, спокойно расхаживали по улицам, и лишь по тому, как они исподтишка поглядывали на русских, было ясно, что цыгане ничего не забыли. В воздухе пахло грозой, и она скоро должна была разразиться…
— Пожар! Горим! — ворвалось в окно Светланы. Та подскочила в кровати. Комната была освещена заревом пожара. Девушка, путаясь в рукавах халата, вылетела из дома, столкнувшись в дверях с матерью, которая тоже наспех одевалась. На той стороне улицы, через три дома от избы Светланы, полыхал пожираемый безжалостным огнем дом Матвея Матушкина. Света с матерью бросились туда. Люди бестолково толкались у горящей избы. Жена Матвея, прижимая к себе ревущих детей, выла под забором соседей. Сам Матушкин с опаленными волосами и бровями сновал с ведрами в руках. Лицо у мужика было красным от жара, да одна щека уже пузырилась ожогом. Серые губы были плотно сжаты.
Огонь хлестал из открытых окон дома, от жара плавилось стекло. Люди с ошалелыми глазами бегали с ведрами в руках, пока кто-то не выстроил цепочку. Ведра плыли из рук в руки, но спасти дом так и не удалось, зато смогли отстоять баню с летней кухней, да дом соседей, на крышу которых сыпались горящие угли. Под утро приехала пожарная машина из райцентра. К тому времени тушить было уже нечего, но бравые пожарники полили тухлой водой останки дома, баню да соседнюю избу.
Матвей с обезображенным после пожара лицом в окружении соседей стоял перед тлеющими руинами собственного дома, потом посмотрел на притихших перемазанных сажей людей, и его взгляд зацепился за тоненькую фигурку Светланы. Глаза налились лютой злобой, а соседи всё перешептывались рядом:
— Как же это? Отчего загорелось?
— Да, поди, проводка старая…
— Прям, старая. Дом-то новый. Всего лет пять-семь стоит.
— Значит, сгнила.
— Сам ты сгнил. Э-эх, последние мозги пропил. С чего проводке сгнить-то?
— Да поджог это! — вдруг рявкнул Матвей, не сводя глаз со Светланы.
Соседи замолчали, кто-то охнул.
— А кто поджег-то?
— А это у ей спросить надобно, — глухо ответил Матушкин, кивнув на девушку.
Все головы разом повернулись к ней. Люди зашептались, и Свете этот шепот показался змеиным шипением. Она стояла под немилосердными взглядами односельчан и чувствовала себя нагой.
Полина Яковлевна, стоявшая рядом с дочерью, коршуном налетела на Матвея:
— О чем толкуешь, Матвей? Девочка-то тут при чем?
Мужик, услышав это, запрокинул голову и разразился диким хохотом, который перешел в кашель, едва не сваливший мужика с ног. Сельчане, навострив уши, ждали, пока Матвей прокашляется и объяснит, что к чему. Тот поднял злющие глазищи на девушку.
— Цыгане это! Больше некому! — рявкнул он. — А эта, — и его грязный палец ткнул в Свету, — спуталась с ними, прошмандовка! Девочка, тоже мне! Да к ей каждую ночь цыган в окно лазит. Сам видал. Мать спать, а этот — шасть к дочери в койку.
Полина Яковлевна бросилась на мужика с кулаками, но тот увернулся и плюнул в девушку. Плевок угодил Светлане в грудь. Та постояла пару секунд и, развернувшись, ушла, чувствуя на себе липкие взгляды сельчан. Она слышала, как мать кричит на соседа, но слов разобрать не могла, да и не хотела.
Дома она села на лавку и стала ждать возвращения матери. За окном вставало солнце. Ходики мерно отстукивали минуты. Девушка сидела, не двигаясь, лишь жилка на шее отчаянно пульсировала.
Вот и всё. Теперь односельчанам рот не заткнуть. Все будут только и судачить о Свете и цыганах. К сказанному сегодня приплетут, кто что придумает, и
