выйдет так, что Света указала дом Матвея Матушкина, да еще и дрова сама подкладывала. Эх, да плевать бы на все эти пересуды, кабы не мама! Вот ее по-настоящему жалко.
Тут, будто подслушав мысли девушки, стукнула входная дверь. Полина Яковлевна, растрепанная, с вымазанным сажей лицом вошла в комнату. Ее глаза остановились на дочери. Та медленно поднялась с лавки. Мать отвела глаза и долго шарила ими по комнате. Взгляд ее зацепился за веник. Она спокойно подошла к нему, взяла в руки, глянула на дочь и вдруг, замахнувшись, бросилась на нее. Света знала, что мать накажет поркой, и решила, что стойко вынесет наказание, но чувство самосохранения взяло верх над всеми остальными. Девушка бросилась от матери, прикрывая голову руками, но та не отступала.
— Вот тебе! Вот тебе! — приговаривала мать, охаживая дочь веником.
Девушка металась по комнате, и вдруг услышала за собой скрип пружин кровати — будто на нее кинули что-то тяжелое — и сдавленные рыдания матери. Света обернулась и увидела мать, лежащую ничком на постели. Плечи ее содрогались от рыданий, она что-то причитала, но слов дочь разобрать не могла. Девушке стало безумно жаль мать, которая жизнь положила за нее, и она заревела, опускаясь рядом с ней на колени:
— Мамочка, мамочка, любимая… — шептала она сквозь слезы, но дотронуться до нее не решалась.
— Дрянь, какая же ты дрянь, — наконец разобрала девушка, — всю жизнь тебе отдала, а ты вот как отблагодарила.
Света заревела еще сильней, услышав эти обжигающие душу слова, посидела немного у кровати и выскочила из дома, только дверь за ней стукнула.
Она неслась, не разбирая дороги, к реке. Нет, топиться она не собиралась. Просто выплакаться хотелось вволю. От реки поднимался сизый туман. Он лучше всех спрячет ее от злых глаз сельчан. И ведь самое обидное, что мать ни за что не поверит, что с Яшей они лишь целовались. Полина Яковлевна даже не спросила, правду, нет ли, сказал Матвей. Сразу за веник взялась. Свете было жаль мать, а себя жальче всех. Она плакала, сидя под ветками ивы, и никак не могла успокоиться. Как теперь смотреть в глаза маме, если та ее гулящей считает? Да, больше всего обидно то, что Света ни в чем не виновата. Не спала она с Яшей, была чиста, как и прежде, да только этому никто теперь не поверит?!
Село лихорадило. Говорили о пожаре, о цыганах, о Свете. Все в ее сторону смотрели косо. И не успел опуститься вечер на землю, как вспыхнул новый пожар. На этот раз горел еще недостроенный дом участкового. Ни о какой проводке или газе разговоров уже не было.
Всем было ясно, как Божий день, что это дело рук цыган. И ведь они не стали поджигать ту сараюшку, в которой сейчас жил милиционер с молодой женой. Нет, сгорел сруб, на который оставалось лишь крышу поставить и всё — дом готов.
Участковый молча смотрел на горящий дом, его жена тихонько плакала рядом. Тушить и спасать сруб никто не спешил: нажитого годами имущества в доме не было, выносить ничего не нужно, а сруб проще новый сложить. Только эту зиму участковый, скорее всего, опять проведет в лачуге, где кроме печи да кровати ничего не помещается. Что и говорить — отомстили цыгане за смерть своего соплеменника.
Глава 6.
На следующий день, уже под вечер, Света мыла пол в избе. Весь день прошел в хлопотах: то теленок никак не хотел уходить со двора — пришлось вооружиться хворостиной и проводить его на выпаса, потом огурцы с помидорами в банки закатывала — вот и пришлось полы мыть на ночь глядя. Мать тем временем спохватилась и отправилась в сельскую пекарню за хлебом, но должна была вернуться перед возвращением стада в село. Мать и дочь не разговаривали друг с другом в течение всего дня. Ходили обе хмурые. Полина Яковлевна лишь тяжело вздыхала, глядя на дочку, а той было обидно. Ведь она созналась во всем, объяснила, а мать, казалось, больше верила сплетням, и душу обуревала обида.
Стукнула входная дверь, и Полина Яковлевна прошла с сумкой на кухню, а Света к тому времени уже принялась мыть веранду. Вдруг мать вновь появилась на пороге избы. Дочь, увидев ее босые ноги, подняла глаза. Лицо женщины было задумчиво-сосредоточенным, будто что-то спросить хочет или рассказать. Девушка оставила тряпку и выпрямилась. Их глаза встретились.
— Любишь Яшу? — вдруг тихо спросила Полина Яковлевна.
Света покраснела.
— Люблю, — так же тихо ответила она, не отводя взгляда от лица матери.
Та тяжело вздохнула:
— Тогда беги в табор. За ним прийти должны будут. Участковый и Матушкин теперь не оставят его в покое, — сказала она, а Света с каждым словом всё сильней бледнела, чувствуя, как в желудке образуется ледяная пустота.
— Кем ему приходится тот убитый? — спросила Полина Яковлевна.
Девушка судорожно сглотнула:
— Брат родной, младший.
— Значит, он мог отомстить за брата, — задумчиво, слово про себя, произнесла мать и протянула дочери сумку. — Тут хлеб, молоко… Уведешь его на дедовскую пасеку. Там пересидите дня два. А я скажу, что ты ушла к тетке в Павлёнки. Ей я уже позвонила.
Света посмотрела на мать, на сумку, которую та держала в руке, и слезы подступили к глазам. Девушка бросилась ей на шею, понимая, что мама любит настолько, что для нее в целом мире нет ничего важней счастья дочери, и именно поэтому она отпускает свою кровиночку с цыганом. А ведь, наверняка, это решение далось ей непросто, и она переступает через все свои принципы и желания. Мать как будто бы содрала с себя кожу, а такое даром не проходит. Наверное, поэтому она выглядит такой подавленной и уставшей.
— Мама… — шептала горячо Света. — Люблю тебя! Спасибо…
— Ступай, переоденься, — произнесла женщина, отстраняя от себя дочь.
Девушка посмотрела на мать. Глаза у Полины Яковлевны были сухими, но на нее будто навалилась вселенская усталость. Света только теперь заметила морщины, пролегающие через открытый лоб мамы. Взгляд был потухшим, и уголки губ опустились, а душа, наверное, стоном стонала. И, глядя на мать, Света чувствовала, какая тоска охватывает ее самого родного человека. Ей вдруг стало страшно.
— Если ты не хочешь, я не пойду, — прошептала девушка, но губы плохо
