даже преувеличивали. Что землю обобществят, ладно, тут Американец и ухом не повел, но, когда один человек сказал, что слышал от русских баб, будто все заберут — и лошадей, и коров, — Американец прислушался.
— Никак, и Зубра придется отдать?
— А как же! Производители в колхозе нужны.
Вот этого и хватило. Насмерть поверил Американец в будущее. Молчал, будто язык проглотил, даже ночевать не остался, хотя клиенты были еще на целый завтрашний день, а то и на послезавтра. Привел он Зубра под вечер в ольшаник Римидиса. А сам простоял на коленях почти двое суток, потому что отпущенный на волю Зубр домой тоже не скоро вернулся, побрел, правда, в сторону дома, но нашел по дороге на пастбище Милашюса подходящих коровенок и остался.
Что за чертовщина! Почему сегодня все шиворот-навыворот кажется Бенасу, все лезут в голову какие-то уродливые, опрокинутые мысли! Просмоленный крест он уже оставил позади, но все равно из головы не выходит, как все боялись везти Американца к нему домой, один только теперешний бригадир не побоялся — уложил Американца на солому, сам преспокойно расположился поверх него на доске и так в сумерках, в жидком тумане покатил по белесой дороге, насвистывая да погоняя лошадь. Бенасу из всей этой истории больше всего запомнились громыхание телеги бригадира, желтая узенькая дорога и его насвистывание… Кстати, этот самый бригадир вчера привез землемера, жалко, Бенас его не встретил по дороге, он умеет про людей рассказывать.
Ах да, можно и не спешить. Вилия и Милда вчера говорили, что этот землемер на работу не кидается и что Бенас с утра может не прибегать, если появится перед обедом, то и хорошо.
Бенас идет мимо сада Римидиса. На краю стоит его сын и показывает Бенасу красный язык.
— Вот я тебе!.. — говорит Бенас и нагибается в поисках палки, но мальчуган удирает и издали опять показывает язык. Да что с ним поделаешь, такое у него разумение. Язык — шутка по сравнению с тем, что сынок Римидиса устроил одной немке. Бродили эти немки после войны по деревням, болбоча что-то и заливая про прекрасную Германию, одна из них с девочкой попросилась ночевать к Римидисам. Обе сразу же заснули на соломе у стены, Римидене ушла доить коров, на плите варилась какая-то каша, а сынок Римидиса пригляделся к этой немке — спала она с широко разинутым ртом, вот он зачерпнул поварешкой этой каши и шмякнул, угостил, проходя мимо… Можно себе представить, каким ужасным образом оборвались сны этой немки, и можно понять, как больно лупцевала Римидене своего сыночка, ну, как последнюю собаку, а тот, когда мать устала лупцевать, отбарабанил: «А я и тебе так сделаю, раз лупцуешь!»
Вот эта ель не раз служила Бенасу для разведки. Когда пасли по соседству коров, то часто лазали с приятелями в сад Римидиса за яблоками. С этой ели было видно как на ладони, далеко ли трудятся Римидис с женой и ошивается ли рядом с ними сыночек. Старуха-то, мать Римидиса, едва яблоки начинали поспевать, всегда бывала в саду. Да толку от нее мало: уши ее не очень слышали, сон клонил на траву, и поэтому старуха вовсю храпела под одной яблоней, а Бенас с удовольствием тряс яблоки с другой — запретный плод сладок!..
Старуха и сейчас в саду, только не лежит, а бродит, задевая за траву латаной-перелатанной юбкой, сшитой — чистая правда — из рваных мешков и, пожалуй, еще до появления Бенаса на свет. Старуха доброты необычайной, и зря они, забравшись на ель, швыряют в яблоки палками стряхивая плоды и дразня подслеповатого человека, который остатки ума теряет, силясь понять, какая волшебная сила осыпает яблоки. Теперь она глядит подслеповатыми глазками на Бенаса, Бенас здоровается; что он сказал ей что-то, она понимает только по губам, набирает в подол своей мешковинной юбки с земли яблок и несет Бенасу… И все бы ничего, однако солнце сегодня взошло на западе и катится на восток, не иначе. Бенас давно знал, что с этой старухой неладное творится, но такого еще не было: идет она к Бенасу, паскудно постреливая почти без передышки, и что-то бормочет… Как возьмешь такие яблоки? А взять надо, нельзя обижать старого человека, поэтому он набивает полные карманы и благодарит.
— А как маменька, здорова? — спрашивает старуха.
— Здорова, тетушка.
— Вот и хорошо, что здорова. Честный, ох, честный человек. Дай ей, господи, хороших детей… — И плетется назад, волоча по земле свою мешковинную юбку, опять стреляя очередями и бормоча что-то. Ей, наверно, кажется, что она все это проделывает бесшумно.
Пройдя немного, Бенас вышвыривает яблоки из кармана на мокрый луг, черт бы их взял, сует руку в другой карман, но больше не выбрасывает, подумав, что нехорошо пренебречь добротой даже постреливающего человека…
Вот теперь его уж точно остановит Милашюс! Идет наискосок через луг, уже тропинку протоптал, один только по ней и ходит, никому больше она не нужна. Милашюс издалека поднимает шапку, улыбаясь поблекшими светлыми глазами, его седые усики аккуратно подстрижены. Седы и волосы, причесанные на прямой пробор.
— Здорово, Бенас, — протяжно говорит он, поглядывая то на инструмент Бенаса, который тот снял с плеча и поставил в канаву, прислонив к бережку, то на свою корзину, которая полна подсохших конских яблок. — Куда путь держишь?
— К большаку иду. Там будем поле мерить. Еще Вацюкас должен прийти и землемер.
— Ага, надо все обмерить, надо знать, что имеешь, я тоже говорю, что надо…
— А вы, дядя, что делаете?
— Я-то? Я тоже считаю, Бенас… Вот собираю и считаю, потом складываю в кучи, высокие кучи складываю, часть берет жена для свиней, но я прошу, чтобы она говорила, сколько берет, мне, видишь ли, надо знать точно, сколько списать.
— Зачем?
— Зачем знать-то? А как, Бенас, не знать, сколько чего? Надо знать… Каждый человек должен знать, каждый… Так и вы вот меряете и узнаете, какие вокруг нас участки земли. Такая же самая, Бенас, такая же самая и у меня работенка…
Ох ты, Милашюс, когда ты берешь скрипку, прижимаешь подбородком и пускаешь в дело смычок, как ты не похож на теперешнего, как тоскливо и мудро выводишь мелодию, как печально глядишь перед собой или на слушателя. Как хорошо тогда каждому, да и тебе самому, а что ты теперь делаешь, какую нелепую и смешную работу себе придумал…
— Ты слышал, Бенас? Наверное, вся деревня говорит?
— О чем?
— Что я письмо получил от Сталина.
— Нет, не слыхал, дядя…
— Как же?.. Не может быть!
Бенас слышал, десять раз слышал от самого Милашюса,
