но нельзя же запретить ему рассказать одиннадцатый.
— Так вот, я написал письмо в оборонительное министерство или как оно там называется, и мне ответили, что покамест ничего не знают, где пропал мой сын, тогда я написал самому Сталину, долго писал, несколько месяцев, загляни как-нибудь, покажу, я копию оставил, такие бумаги составлять умею, еще в царской школе учился. Ваше высокоблагородие… И так далее. И пришел ответ из канцелярии Сталина, и он установил, где погиб сын, он даже не погиб, а умер в больнице от воспаления легких. Все-таки своей смертью лучше, правда, Бенас?
— Наверно…
— Что и говорить, что и говорить… И, когда все окончательно узнал, значится, вырыл у дома могилку, Бенас, наложил вот этих высохших картофелин, знаю даже сколько — сколько сыну лет было, — аккуратно холмик насыпал, крест сколотил и поставил… Да ты иди, Бенас, не надо время терять, у каждого своя работенка, ты иди, Бенас…
Через какое-то время Бенас оборачивается, Милашюс уже у себя во дворе, уже кружит, крестясь, вокруг могилки. Боже ты мой, что делает с человеком любовь, когда он не умеет относиться ко всему, как к чему-то неизбежному!
В условленном месте никого еще нет. Бенас ставит на землю инструмент и ложится навзничь. Пригорок вообще-то небольшой, но с него хорошо виден не только большак, по которому проезжает один, а потом и другой велосипедист, но и шоссе вдалеке, за кустами, за ручьем, за тем малинником, в котором еще совсем недавно… Ах! Пускай. В этом малиннике они остановились, он набрал много малины, а Вилия и Милда, да и он сам перепачкали малиной лбы.
Маленькие белые тучки медленно-медленно ползут высоко по небу и в глазах Бенаса — путешествуют с запада на восток, то разбегаясь, то снова догоняя друг дружку… Даже странно, ведь их гонит ветер, не сами же они плывут, как же одни могут мчаться быстрее, а другие медленнее? Может, они не на одной высоте — только снизу, с земли кажется, что на одной, — потому-то и летят неравномерно? Все кругом так успокоилось, успокоилась и душа Бенаса, чувства тоже спокойные, кажется, все за тебя устроит кто-то другой, пальцем шевельнуть не придется, рядом находится мудрая и могучая сила, подбрасывающая жаворонка в небо и велящая ему опуститься, выгоняющая старуху Римидене в сад и заставляющая… Вот Милашюса она заставила собирать эти яблоки, Американца — навеки прославить кусты Римидиса, а сыночка Римидиса — таким образом оборвать сны немки…
— Привет, — слышит Бенас над собой голос Вацюкаса. Вацюкас растягивается рядом.
— Привет, — отвечает Бенас. — Как дела?
— Хорошо, Бенас. Когда сюда шел, видел землемерок, как уезжали.
— Кто вез?
— Бригадир.
— А…
— Что а?
— Да ничего, Вацюкас, просто так. Думал, может, кто другой.
— Милда все время смеялась.
— Бригадир шутить умеет.
— Это уж точно… А Вилия чего-то грустная была.
— Она всегда такая… Помрачнее.
— Да где уж всегда! Выходила в поле и давай петь. Даже у нас на хуторе иногда слышно было. Моя мама говорит, у нее голос какой-то интересный.
— Когда поет?..
— Всегда… Бенас? — помолчав, спрашивает Вацюкас.
— Ну?
— Какая из них тебе больше нравится?
— А тебе, Вацюкас?
— Смеешься?..
— Нет, я всерьез.
— Мне-то Вилия…
Бенас молчит. Ведь он тоже мог бы сейчас в шутку сказать, что и ему больше нравится Вилия, но никто не хочет говорить вслух о сокровенном, мы хотим оставить это для себя, для утра или вечера, для радости или горя, чтобы осталось на что положиться и чем согреться.
— Почему не говоришь?
— Мне обе нравятся, Вацюкас…
— Навряд ли…
— Правда, обе.
— Чудно… А по мне, Милда такая злая, кажется, будто ненавидит кого-то…
— Неправда это, Вацюкас. Она такой человек, и все.
— Может.
Вацюкас приподнимается, садится, оглядывается вокруг. Оттуда, где раньше было поместье, по холму приближается какой-то человек, по походке вроде и чужой.
— Бенас, кажется, землемер идет.
— Ну и что? Пускай идет.
— Вот чешет, даже полы пиджака развеваются.
— Опаздывает, вот и приходится спешить.
Вскоре уже слышны мощные шаги, человек идет, кашляя и отплевываясь. Вацюкас невольно встает, а Бенас продолжает лежать, хотя поворачивается на бок и теперь видит незнакомца.
— Привет, мужики! Наверно, мои помощники? — без вступлений начинает землемер.
— Наверно… — отвечает Вацюкас, а Бенас между тем лениво садится и смотрит на пришельца. Не успевает рассмотреть его как следует, а землемер снова спрашивает:
— Кто из вас мой главный помощник?
— Оба, — отвечает Бенас.
— Оба так оба, но кто из вас будет таскать эту чертяку? — показывает он на лежащий аппарат.
— До сих пор носил я, — неохотно, сквозь зубы отвечает Бенас.
— Кто я? Имя?
— Бенас.
— А ты? — спрашивает у Вацюкаса.
— Вацюс.
— Чудесно. А я Теофилис и прошу, кавалеры, называть меня только так… Ну, как там эта штуковина, не кокнул, не ударил о камень? — Теофилис подходит к теодолиту, вынимает из ящика, разглядывает.
— Может, и кокнул, — сердито отвечает Бенас.
— Ну, ну, будет петушиться, Бенас. За инструмент отвечаю я.
— Конечно.
— Что ж, — говорит Теофилис, посмотрев на свои исцарапанные часы, — работа не сбежит, можем еще минутку отдохнуть.
Он растягивается на спине, подложив руки под голову, грязные штанины задираются, обнажив заросшие рыжей шерстью икры и пыльные темные носки. Один карман пиджака оттопырен, в нем виднеются пачка «Памира» и исчирканный коробок спичек. Бороду землемер отпустил густую и рыжую, как медвежья шкура. Бенас видит, как по этой бороде уже ползут, раскачиваясь на волосках, два крупных коричневых муравья. Один добрался до губы, видно, пощекотал, потому что Теофилис сплевывает:
— Тьфу, гад…
Вацюкас фыркает.
— Что за смех?
— Да ничего…
— С девками, Бенас, тебе, наверно, веселей было? Эх, ну и барышни! Упитанные, загорелые, мечтательные… Веселей или нет?
— Может, и нет… Вы такой интересный человек, — срывается у Бенаса, и в его голосе Теофилис улавливает нотку, которая ему хорошо понятна.
— Ничего, ничего, Бенас. Через неделю они вернутся, поработаем денек-другой вместе, а потом я опять отсюда подамся… Сам не знаю куда. Просто подамся, как говорится, поискать счастья. Эх, мужики вы, мужики!..
— Так и не знаете, куда? — уже спокойно спрашивает Бенас, обрадовавшись, что Теофилис подтвердил то, что он и раньше знал, и немного огорчившись, что этот Теофилис еще поработает денек-другой вместе с Вилией и Милдой, а он такой какой-то страшный, ну, опасный, что ли… Как будет выглядеть рядом с ним Вилия?
— Куда? Наверняка в город, братцы мои, наверняка! Там я больше чувствую себя человеком. Кажется, и люди там лучше, и все, никто не пялится на тебя во все глаза, ты никому не нужен, если хочешь, хоть вешайся…
— Там хорошо, где нас нет, — говорит Бенас и
