— Ты, Дипломированный Психолог, Прекрасно Знаешь Проявления Лидерских заморочек! — и уже спокойнее, но все еще с нажимом продолжил. — Дмитрий Павлович, научись себя контролировать, иначе у нас ничего не получится. Совсем ничего. Даже в бизнесе.
Расстроенный Федотов с минуту молчал. Махнул рукой и не понять, то ли отогнал полудохлую осеннюю муху, то ли ответил своим мыслям, а влив в себя «любимое вино Наполеона», скривился:
— И как они пьют эту гадость?!
В величие Иосифа Виссарионовича он тоже не сомневался. Мало кто из современников Сталина смог бы вытащить страну из задницы, в которую она вляпалась. Вот только «задница» эта была делом рук не только «царских сатрапов». В том пакостном дельце отметились все. Не был исключением и будущий вождь мирового пролетариата, но говорить сейчас это Звереву не стоило.
В мире Федотова экономика являлась синоним выживания. Достаточно было разрушь экономические связи, и на обывателя обрушивался хаос и тотальное уничтожение.
К концу XX века данное обстоятельство в России осознали и не дали очередной генерации «борцов за свободу» развернуться во всю их антипролетарскую ширь.
Здесь же такого понимания не было и в помине, да и индустриальным местный патриархальный уклад называть было преждевременно. Может быть, и по этой причине ни одна партия сторонников перемен об экономике даже не заикалась, а осторожные высказывания прозорливых… так кто же в России обращает внимание на чудаков?!
В этом смысле, будущий лидер СССР был не более чем продуктом своей эпохи. Свершится революция. Как и все революционеры, он будет наивно ждать плодов раскрепощения труда. Мечтать о разливе по миру всеобщей революции. Пройдут годы до осознания необходимости насилия над людьми, без которого неистово трудиться обыватель не в состоянии. Только тогда Сталин начнет продвигать законы, обеспечивающие бешеные темпы развития индустриального уклада, строить предприятия. Все это будет протекать в рамках недоразвитой парадигмы строительства социалистического государства. Путающиеся под ногами, мечтающие о мировой революции или о мягкой индустриализации, сгорят в горниле адского пламени. Вот когда страну по настоящему тряхнет от отсутствия разработанной теории строительства социалистического государства. Первый удар будет нанесен с началом гражданской войны, но самые тяжелые потери Россия понесет позже, примерно через 15…20 лет после Октябрьского переворота. Так казалось Федотову.
Слава богу, что Сталин не отринет идею Троцкого о создании трудовых лагерей, позже оформленных в ГУЛАГ. Этот способ получения почти дармового труда существенно поможет стране Советов выкарабкаться из стагнации экономики. Вот только ни одно доброе дело в подлунном мире без последствий не остается. Отдать страшный долг страна просто не успеет, зато получит реакцию в виде яростной неприязни к идее коммунизма со стороны существенной части населения.
В необходимости репрессий Федотов не сомневался и сопли по этому поводу не размазывал. Не верил он и в сказку о добром царе и плохих боярах. Сталин знал все и являлся организатором этого кошмара. Федотова же интересовали лишь детали. Были ли репрессии следствием только насущной необходимости или тут примешались отклонения в психике, присущие всем революционерам? Были они чрезмерными или являлись предельно минимизированными? Какова доля в этом апоплексическом угаре ошибочности ранних представлений о социалистическом укладе и до какой степени вождь был вынужден следовать массовому бессознательному своего окружения. Вопросов было так много, что следовало признать — реальную картину Борис представлял себе весьма смутно. В таком случае, что он мог предложить, кроме пошлости доброхота? Получалось ничего. Скорее всего, и по этой причине его так вывела из себя зверевская настойчивость.
— Ты знаешь, такое впечатление, что везде вилы. Поддержишь большевиков — получишь жопу, правда, знакомую. Приткнешься к «временным» опять получишь жопу, но непонятного размера. О Дворе даже говорить не хочу, — брезгливость на лице Федотова ставила крест на фамилии Романовых.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А Сталин, — Борис неопределённо покрутил в воздухе рукой, — ну Сталин и Сталин. В ближайшее время поеду к своим в Можайск, потом поговорим.
— К своим?
— Моему деду сейчас двенадцать. Еще в июне его нашел стряпчий.
Очередная смена интереса морпеха вновь поставила Федотова в тупик:
— Борис, давно хотел тебя спросить, кто такой Горбачев?
— Дурак.
Уходя, Федотов оставил метрдотелю записку для Семен Семеновича.
* * *
Можайск встретил Федотова лужей на привокзальной площади. Казалось бы, что удивительного? — стоит себе и стоит. Асфальт еще не придумали, и главная лужа привычна для любого городка России-матушки. А вот «нате вам»! Это украшение благополучно дожило до начала XXI века и, мало того, что раскинулось в том же месте, но было еще и примерно такой же конфигурации. Плевать той луже на время, на асфальт, и на ливневую канализацию! Чертыхнувшись, Борис отправил носильщика за извозчиком.
Вокруг площади громоздились все те же одноэтажные домишки. Исчез уродливый бетонный параллелепипед банка Возрожденияс вечными конкурентами «Пятерочкой» и «Дикси».
На возвышении справа из безбожного небытия, сама собой восстановилась церковь. Насколько Борис помнил, здесь всегда стояли уныло-серые коробки пятиэтажек. Без них город русской славы 1812 года выглядел куда как нарядней.
По материнской линии Борис происходил из западных славян. В его генах мирно сосуществовали русские и поляки, русины и чехи, а одна из прабабок разбавила эту смесь еврейским колоритом. Отец был родом из-под Можайска. Отсюда в федотовские гены влился мощный поток русской, правильней сказать классической москаляцкой крови, присущей конгломерату восточных славян с «привкусом» фино-угров и татаро-монгол.
Погода стояла по-осеннему прохладная, но солнечная. Добираться предстояло до села Холм, что располагалось примерно в тридцати верстах к северо-востоку. В аккурат, средний дневной пробег для гужевого транспорта. Хотелось уложиться в трое суток вместе с дорогой.
Со спуска к Ильинской слободе открылся вид на одноименную церковь. Здесь в его мире покоились Федотов Иван Гаврилович и Федотова Евдокия Степановна. Каждые два-три года Борис навещал предков. Сначала с родителями, а позже сам, но Ильинская церковь всегда вызывала ощущение запустения. Сперва своим непрезентабельным видом, а с девяностых состоянием перманентного ремонта. Сейчас же взор радовала чистота линий и гармония красок.
— Григорий, давно ли храм стоит?
Возница, мужичок примерно тридцати лет, был подпоясан по моде красным сатиновым кушаком. Он оказался человеком сведущим:
— Каменную церковь, барин, построили в канун крымской кампании, а в третьем году достроили по проекту самого Владимира Константиновича Филиппова. Сказывают умнейший человек. Желаете посетить?
— Пожалуй, не стоит, — Борис опасался увидеть занятым место, где в его мире покоились близкие.
Поездку он планировал давно, но жизненные коллизии долго мешали осуществить замысел. Борис не знал точного места рождения деда, но бабушка, урожденная Колотушкина, была родом из деревни Холм. Логично было предположить, что там же или рядом проживал и ее будущий муж.
Сведений было немного, но были две существенных зацепки. У деда Ивана Гавриловича был родной брат близнец Максим и родинка, такая же, как у Бориса. Назвав близнецов своими племянниками, Борис еще в мае послал человека, навести справки о предках.
Поверенный адвокатской конторы оказался человеком дотошным. В округе он разыскал три семейства Федотовых, связанных родственными узами, но только в одном были двенадцатилетние двойняшки Максим и Иван.
Родство Борис обосновал просто — якобы лет восемьдесят тому назад один из Федотовых оказался в дальних краях и даже немного разбогател, а его потомки так и вообще вышли в люди. Борис дал понять, что надо бы порыться в церковных записях. Поговорить с настоятелем церкви «Введения во храм Пресвятой Богородицы», но общего предка семьи с двойняшками Иваном и Максимом найти. Любого.
