Заказ найти любого предка, попахивал аферой, но будучи человеком неглупым, Николай Евграфович от гонорара не отказался и «подходящего» предка разыскал. Им оказался крепостной крестьянин Михайло Федотов, сгинувший в солдатах еще при царствовании Екатерины Великой.
Фактически Михайло приходился Федотову двоюродным пра-пра-прадедом, но знать об этом местным категорически не следовало.
Проезжая село Павлищево Борис поддался душевному порыву и попросил завернуть к Вяземкому. Крюк в тройку верст погоды не делал. Здесь в 1915 году его дед построил дом, ставший для этой ветви Федотовых родовым. В тот год дед вернулся с германского фронта и ему, кавалеру трех солдатских «георгиев», выделили лес на строительство.
Последний раз Борис был у деда в десять лет. Но память есть память. Когда, после очередного изгиба, дорога нырнула в сырую низину, она пробудилась и буквально взревела: это моя низина! И не было в том ничего собственнического. Наоборот, хотелось со всеми поделиться красотой заурядного проселка, вьющегося в березовом окружении.
После болотинки дорога пошла вверх и почти сразу же выскочила на сосновую опушку. Отсюда открылся вид на Вяземское. Пахнуло знакомым с детства духом осенней земли. Эти воспоминания потянули за собой другие. Он услышал звуки дома, в котором по осени надоедливо стрекотал сверчок, а во дворе тяжело вздыхала корова. Пахнуло вынутой из печи пшенной кашей. С невероятной отчетливостью он увидел синие прожилки под истончившейся кожей бабушкиных рук. Рядом колобком крутился его брат. Неужели, все это не повторится!? От полноты чувств перехватило дыхание.
— Стой! — возглас вырвался неожиданно резко и хрипло, а правая рука лихорадочно свинтила колпачок с фляги.
Несколько судорожных глотков вызвали жар в животе, а левая рука протянула флягу вознице:
— Помяни! — прозвучало и приказом, и, одновременно, просьбой. — Черт бы побрал всю эту…
Отчаянно захотелось хоть кому-нибудь рассказать, как же его достала вся эта чертовщина. Сейчас парадоксы времени в своей безжалостной жестокости предстали в дьявольском обличии.
— Барин, вы, эта… — мысль возницы замерла, и лишь кнутовище выписало замысловатую загогулину, как бы говоря: «Держись, человече!»
По-новому окинув взглядом село, Борис увидел почерневшие от дождей избы. Вместо шиферных крыш, дома нахохлились толстыми шапками соломы, такой же, серой и унылой. Село было и тем же и, одновременно, другим.
Сто лет не столь большой срок. Пару домов Борис узнал, но не было единственного родного, как и не было его бабушки, его деда и его тети Маши.
— Все, Григорий, теперь в Холмы!
Решительное «теперь в Холмы», как будто бы отсекло пакостное настроение. Скрипели рессоры. Две колеи сливались у горизонта в сплошную ровную линию. Два времени, две ипостаси и только одна судьба.
* * *
После Клеменьтьво свернули налево и через семь верст на возвышении показались купола холмского храма благоверного князя Александра Невского. Деревянное сооружение было построено в самом конце XIX века. Два въезда в село и две улицы — по местным масштабам солидно.
Сплошными заборами жители были не озабочены. Трех горизонтальных жердей достаточно чтобы крупная живность не травила соседские огороды. На них, будто ласточки на проводах гроздьями свисала крикливая детвора. Появление в деревне городского экипажа явление неординарное. Не оставляли вниманием и взрослые. От каждой избы с любопытством поглядывали на возницу и седока.
Всерьез вмешиваться в жизнь предков Борис не собирался. Было здоровое любопытство и моральное обязательство. Ивана Борис планировал забрать в город и дать пареньку достойное образование. Что делать с «бабушкой» Дуней он пока не решил. Не было у него и иллюзий по поводу будущего двух близких ему людей. Скорее всего, их судьбы в этой реальности сложатся иначе.
Дом предков открылся после второго поворота налево. Стоял он особняком. Довольно крутой пятистенок на фоне окружающих изб. Крыша увенчана узорчатым «скворечником». Такой же был в доме деда Ивана. От этого узнавания в душе что-то екнуло. На изгороди два паренька и девочка лет пяти. Стоило коляске притормозить, как троица отпрянула. Смотрят настороженно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Так, — вспоминал Федотов, — среднюю сестру деда звали Прасковья, уменьшительно — Паша. Младшая была Настя. Похоже, что это она. Была еще третья, старшая, но имя ее я не помню. Вот, блин, засада!»
— Вы к кому? — по-федотовски хмурясь, пропищала пигалица.
А была, не была, авось угадаю:
— К тебе Настёна, к тебе! Прямиком из Америки, — судя по ответной реакции, Борис не ошибся. — А ну-ка, держи конфеты.
Испуганное: «Ой, мамочки!» сменилось полным восторгом. Ручонки еще только тянулись к заветной коробке, а егоза уже всем тельцем повернулась к дверям, чтоб завопить:
— Мамочка, тятя! Ко мне приехал дядя из соседней Америки!
* * *
В деревенской жизни приезд самого дальнего родственника событие чрезвычайное. Будь он хоть трижды американец. Внука деда Михайлы встретили приветливо, хлебосольно и, конечно же, с любопытством. В этом времени чтили родную кровь. Отголоски той давней культуры, Федотов всегда ощущал со стороны своей подмосковной родни.
Для солидности, он предъявил паспорт, бумаги из клементьевского храма. Как полагается, выложил подарки. Прабабушка, Елизавета Васильевна, еще молодая, смешливая женщина, не скрывала своего восхищения фарфоровой столовой посудой. Сорокалетний прадед, Гаврило Матвеевич, получил новую упряжь. А плотницкий инструмент из крупповской стали, достался прапрадеду, Матвею Платоновичу.
Весть об «американце» разнеслась без всякого радио. От двоюродных и троюродных родственников, в избе стало не протолкнуться. Благо, что по совету стряпчего, подарков было взято с большим запасом. Кому платочек, кому набор стеклянных стопочек. Здесь даже обычное стекло почиталось за признак достатка.
Явился и батюшка местной церквушки, тоже родственник Федотова. При служителе культа Борис провел «генетический анализ», продемонстрировав полную идентичность своего и Иванова родимых пятен.
Если до этого у кого-то и были сомнения, то теперь они начисто испарились. А двенадцатилетний дед не отходил ни на шаг от своего сорокапятилетнего внука. Вот только забрать Ивана с собой так сразу не получилось. В принципе, все соглашались, что дядька-американец прав, что мальчика надо отпустить на учебу, но материнское сердце… Ситуацию разрулил отец Феофан. Он посоветовал «Лизавете» съездить с Ваней на Рождество в Москву. Убедиться на месте, что «мальчонку там никто не обидит», а там уж — по ситуации.
Уехать через день тоже не удалось. Не отпустили. Впрочем, и скучать было некогда. Днем Борис с малолетними дедами бродил по окрестностям, благо сельские работы были окончены до весны. Вникал в мелочи крестьянского быта. Как-то набрался смелости дать пару «мудрых» советов. Но тут случился полный облом: его «недюжинный» опыт дачного огородничества из далекого будущего был в этом времени неприменим — масштабы не те. Зато выяснил, что надо будет непременно прикупить. Пообщался плотнее с отцом Феофаном. Тот еще помнил разговоры дедов о Михайле Федотове. Оказывается, «предок» был еще тем забиякой. Любил помахать кулаками и не только стенка на стенку. Возиться со строптивым пассионарием, стыдить, поучать — а кому оно надо? Такого проще отдать в солдаты или продать.
Вечерами, за самоваром, Борис на равных общался с патриархами клана Федотовых, о которых в той жизни не довелось даже слышать. Семья не из бедных, но и богатой ее назвать было трудно. По классификации Сталина, классические середняки. В хозяйстве коровка, лошадка. В хлеву мягко переступали копытами пара овечек. Похрюкивал свинтус по имени «Борька», которого вот-вот должны были заколоть. Предки долго стеснялись назвать «родичу из соседней Америки» имя нежвачного парнокопытного.
Основой жизни служил семейный надел размерами с полгектара и часть общинной земли, взятой в аренду у местного барина. Того самого, у которого до реформы 1861 года Матвей Платонович числился в крепостных.
