— Хорошо, договорились, — произношу я.
Марта говорит:
Он сам это рассказал. Сказал, как это произошло. Разговор шел о бáраке[3] и как-то сам собой перешел на способности, какими бывает наделен тот или иной человек. Эти вещи трудно объяснить, я их просто чувствую. Сначала господин Эмар сказал, что не следует особенно на все это уповать. Да-да, именно так и сказал: «уповать». И только немного погодя добавил:
— Правда, отдельные результаты…
И тогда он сказал, что владеет даром лозоискателя. Но сделал оговорку:
— Более или менее.
Это он сказал смеясь. Он добавил, что не сам это обнаружил, это выявил в нем один из его дедов.
— Точнее, двоюродный дед по материнской линии.
Сам бы он об этом и не подумал. Но его дед — тот интересовался, даже не интересовался, а страстно увлекался подобными вещами.
— Собиратель странных явлений, — пояснил господин Эмар.
«Да мы не знаем и четверти того, что происходит в мире. А из этой четверти и четверти не можем объяснить».
Так говаривал его дед. Я-то понимаю, что он под этим подразумевал. Он мог бы добавить, что и по поводу объяснимой четверти еще много чего можно было бы сказать. Но он, похоже, знал кое-что и из того, чему не было объяснений. И господин Эмар сказал:
— Он, должно быть, проверил обоснованность некоторых своих утверждений и с тех пор немало продвинулся по пути постижения тайн природы. — И, помедлив, добавил: — Во всяком случае, я ему этого желаю.
У его деда в Провансе было имение. Он разводил птицу и скот, охотился, занимался энтомологией, врачевал животных, людей и растения, и занимался всем этим у себя на ферме. Он обнаружил дар мальчика (г-на Эмара), который входил в пору юношества, и подвергнул его проверке. Проверка закончилась весьма успешно, этого отрицать нельзя. Были и свидетели.
Г-н Эмар сказал:
— После этого он принялся развивать во мне эти способности. Взял это дело в свои руки.
Он добавил:
— Барака!
И засмеялся. Он намекал на ту давнюю историю.
— Почему бы и нет? — сказал Хаким.
Г-н Эмар смотрел на него так, словно готовился парировать какой-нибудь хлесткий выпад.
— Почему бы и нет?
Ему не пришлось ничего парировать. Ни отстаивать свои убеждения, веру, какой бы она ни была. Ни тем более оправдываться.
Всякий раз, когда речь заходит о вещах не совсем обычных, мосье Эмар тоже говорит так:
— Почему бы и нет.
Он сказал «почему бы и нет» тоном, который выражал согласие, и ничего более. Просто-напросто согласие, без всякого подтекста.
Но я-то понимала, я чувствовала, что он хочет, ожидает еще и другого. Я понимала, я чувствовала, что он уже давно ждет этого. И этого чувства ожидания в нем нисколько не поубавилось, несмотря на обмен репликами, на предложение Хакима прогуляться и на все то, что он мог сказать (да и подумать тоже). Быть может, на минуту-другую оно перестало быть ожиданием — в тот самый миг, когда Хаким заговорил с ним о поездке. Но потом — я убедилась в этом без всякого удивления — он снова принялся ждать. Он продолжал ждать, как если бы все вернулось к первым мгновениям, началось с самого начала.
Он размышлял даже тогда, когда говорил. Я видела это. О чем, как не о том, что я уже знала.
Но я старалась понять. Я пыталась угадать, один ли он ждет, или таким же ожиданием охвачены все мы. Можно было только чувствовать, что что-то новое должно быть сказано — или сделано — прямо здесь, на месте. Что мы с Хакимом оба тоже этого ждем. Или же — что мы тоже думаем, чувствуем, ждем, но не говорим, не делаем, потому что у нас на то свои причины, потому что мы надеемся, что он начнет, — а этого в любом случае произойти не могло и было ему действительно противопоказано, поскольку он не знал (или по крайней мере считал, что не знает), что именно мы думаем, чувствуем, ждем, да и вообще — думаем ли мы, чувствуем ли, ждем ли… В силу неведения, в котором он пребывал, а еще потому, что он мог лишь уловить (вдохнуть) эти ощущения в воздухе комнаты, ожидая как раз того, чтобы мы ему об этом сказали. Того, на что, разумеется, были способны одни мы (или один Хаким, или одна я).
Эмар говорит:
Политика. Я объясняю это политикой. У меня ощущение какого-то подспудного брожения. Это происходит в недрах; ничего явного. Но я, по-моему, не ошибаюсь.
Я слышал, что Камаль Ваэд собирается в столицу. Значит, это серьезно. Это доказательство, которое снимает все сомнения.
Впрочем, если оно что-то и снимает, то обильную жатву вопросов. Вскоре станет ясно, в чем тут дело.
Ожидание — вот и все, что есть явного.
Дни сменяются днями, и ничего не происходит. Если не считать того, что Камаль Ваэд по-прежнему остается вне досягаемости, несмотря на то что он жив-здоров и снова в городе.
Как узнать? Прошло время наших дискуссий. Наших прогулок. Совместных визитов. Визитов друг к другу. А ведь в эти не столь уж давние времена, какими они кажутся, но теперь как никогда далекие, я чаще бывал у него, чем у себя. Наших собраний у доктора Бершига.
Си-Азалла не больше моего знает, в чем дело. Не то чтобы у него не хватало объяснений. У него их всякий раз, пожалуй, находится даже слишком много. Нет, его ужимки богомола (насекомого, не человека!) не способны развеять то тягостное чувство, что я испытываю от этого отлучения. С его помощью мне не продвинуться ни на йоту. Слишком есть слишком.
Воспоминания иной раз представляются нам столь призрачными, столь лишенными правдоподобия, что кажется, будто они извлечены из кучи хлама. Я вижу, как Камаль Ваэд, раскачиваясь с носка на пятку, подражает хриплой скороговорке уличного торговца. Почему? Почему именно в тот миг? Почему мне на ум пришло именно это? Это было на вилле доктора Бершига. Но когда?
Подходите, дамы-господа.Подходите!Пяток за десять франков!
Он изображает, будто показывает игрушки стоящим слева и трава.
Десяток за пятнадцать!Стоит вам выигратьХоть одну куклу,Одного человечка,И вы заохаете,Закричите: чудесно!Волшебно! Великолепно!И скажете: спасибо,Огромное спасибо вам,Сработано на диво!
Он как будто заводит механизмы игрушек, потом нагибается и пускает их.
Смотрите сами, дамы-господа!Смотрите, как они танцуют,Как прыгают, как говорят.Вам на потехуЗапустим их еще на круг:Достаточно лишь завести ключом!
Он выбрасывает вперед руку с вытянутым указательным пальцем.
— Движения! Пусть все движется! Скачет, вертится! Таков закон! Если над моими игрушками хорошенько поработать, они начнут и есть из ваших рук. Главное — не давать им опомниться: столько-то оборотов в минуту — вертитесь! Поразмыслите над этим: люди — это всего лишь сырье, которого всюду навалом; интереса они достойны лишь такими, какими их сделают. Так и мои человечки: каждому из них я определяю его роль и освобождаю от самого себя. Обратите внимание! Настоящее, должно служить только для подготовки будущего. Вы ищете того, кто делает будущее? Я к вашим услугам.
Улыбаясь, он наклоняется влево, вправо.
— Сейчас это вам будет продемонстрировано. Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно непостоянство человеческой натуры, так не позволяйте же своей собственной поддаваться капризам и беспорядку. Эффективно приспособить свою натуру к будущему и внедрить это будущее в текущий момент — вот что я вам предлагаю. Опережение времени, будущее в настоящем — величайшее открытие века! И это не пустые слова, сейчас вы сами в этом убедитесь. Хотите, я попробую поставить опыт на вас, мосье? Я перенесу вас в будущий век, мой метод гарантирован от ошибок и запатентован.
Да, мы все собрались тогда на вилле д-ра Бершига. Стояла ночь. Под нашими взглядами он тотчас принялся петь, безбожно фальшивя:
Сплошная динамика —Вот как должны рассматривать вы жизньСегодня.Закиньте свою человеческую сущностьНа чердак,В ней больше нет нужды,Она отслужила свое!И поспешите,Чтоб не оказаться в хвосте.
Тут в его голосе снова появляются интонации уличного торговца, и он, как раньше, делает вид, будто показывает кукол:
Посмотрите на них,Разве бывает что-нибудь потешней?Забавляйтесь, ведь вы не знаете,Когда настанет ваш черед.
И, обращаясь к куклам:
Сейчас тебе паясничать, дружок!За ним готовься ты, красотка!
Потом к нам:
Когда дойдет черед до вас.Не думаю, чтоб с этим справились вы лучше!А пока что веселитесь от души,Большего от вас не требуется.Веселитесь, пока не поздно!Сам Господь в своем раюДля вас лучше б не придумал.На удачу всяк имеет право!Куклы, человечки,Ученые мартышки,Одни шагают прямо,Другие — пятясь задом…
Камаль пятится сам и, споткнувшись, падает на руки одному из друзей доктора. Он растерянно озирается, и трудно сказать, от чего он никак не может опомниться — от того ли, что оказался на коленях у этого человека, от своей ли клоунады, от выражения ли лиц зрителей. Доктор Бершиг хлопает в ладоши.
