Практически уничтожив запасы пива и мёда, сотня успокоилась к полуночи, и то, только тогда, когда я вышел на крыльцо и крикнул:
— Спать всем. Завтра в дорогу.
* * *
От Твери до Новгорода ехали значительно дольше. Ехали почти шагом. Два дня погуляли в Торжке, ещё два в Волочке, оставляя в корчмах наличные и слухи о богатом княжиче с лихой полусотней воев. С десяток человек мне пришлось оставить в Твери, охранять новое подворье. Погода стояла сухая. Привалили под открытым небом.
К Великом Новгороду мы прибыли на десятые сутки. Накануне, разбив лагерь у городских стен торговой стороны, я послал гонца к князю Шемяке, сообщить, что прибыл боярский сын Михаил Телятевский с грамотой от Великого Князя Московского Василия, путать его своими новыми титулами я не стал.
На следующее утро в наш лагерь прибыл гонец от князя Дмитрия и объявил:
— Просют пожаловать.
Взяв с собой для важности двоих стражей, я отправился вслед за гонцом в город. Ворота и торговый городок проехали спокойно. С взгорка открылся вид на мост через реку, крепостные стены кремля, а за ними — белокаменные стены новгородского Софийского собора.
Река Волхов была не более ста метров шириной. Этот берег был намного круче, чем противоположный, и к мосту спускалась довольно крутая дорога, проходившая через ещё одни крепостные ворота. Мост, деревянный, в две подводы шириной, дугой нависал над быстрым потоком реки. По реке шло активное движение плавсредств, подходивших и отходивших от крутого берега торговой стороны.
За воротами кремля нас остановил привратник. Гонец куда-то исчез, а нас провели в привратную комору.
— Сабельки, засапожники, кистени, всё ложте сюды, — сказал главный вратарь, показывая на раскрытый сундук. Потом пошарил по нам руками, осмотрел грамоту и её футляр, понюхал.
— Степан, проводи, боярича, — сказал он, возвращая футляр с грамотой мне.
* * *
— Здрав будь, Великий Князь, — приветствовал я, Шемяку, войдя в княжьи палаты.
Князь сидел в деревянном невысоком кресле, покрытым бархатными покрывалами.
— И ты будь здрав, коль не шутишь. С чем пожаловал?
— Грамотку привёз от Князя Василия Васильевича, — ответил я, и передал одному из стоящих рядом со мной стражнику футляр с грамотой. Тот принял его не склонившись и передал князю.
Вскрыв печати и прочитав письмо, Шемяка хмуро посмотрел на меня.
— Знаешь, что писано?
— Откель? Мы — людишки простые. Что государи меж собой решают, нам не ведомо.
— Да ладно… Ты ведь к князю Ивану допущен, мог бы и знать.
— То — Иван, а то — Василий. Сказано — передать, я передал. Могу идти?
— Тут писано, ответ с тобой передать. Токма… Не знаю, как пишется слово «***». Через «у» или через «йу». Оно татарское, ты должен знать. Не подскажешь?
Я невольно улыбнулся хорошей шутке, но быстро согнал улыбку с лица.
— Татарским словам не обучен, княже.
Шемяка смотрел на меня прищурив левый глаз, и я чувствовал спинным мозгом, что он выбирает, сразу на кол меня посадить, или сперва шкуру содрать.
Я стоял ровно и спокойно, глядя ему в глаза. Его прищур почти полностью закрыл левый глаз, и мне ещё больше показалось, что он в меня целился своим правым, черным глазом.
— Наслышан я про тебя, боярыч. И под Кокшенгой проявил себя, и с Иваном сошёлся, и князя Микулина уложил, — с угрозой в голосе сказал он. — Не больно шустрёр ты для лет своих? Скокмо тебе сейчас?
— Шоснацатый пошол, — «валяя ваньку» прошепелявил я.
Князь удивлённо вскинул брови, а потом рассмеялся.
— Шоснацатый…
Отсмеявшись, он сказал:
— Знаешь, что Василий, воровством у меня Москву забрал? Что татар привёл и должен сейчас им мзду великую?
— Слышал.
— Веришь?
— Мне всё одно. Я решил к литовцам податься. Сотня у меня справная, мошна полная. Тут срач чужой разгребать и голову сложить? Увольте. Наш князь с московским поручкался, а не понимает, что, после тебя, следующим будет, — вдруг эмоционально бросил я. — А мне чо, разорваться? Отпусти меня, княже. Поеду я дале. Пока с орденом ливонским свары нет — проскочу. Учиться хочу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Шемяка изумлённо смотрел на меня и слушал, раскрыв рот, потом резко его захлопнув, сказал:
— Ну, ты, паря, удивил. Всего ждал, но такого…
Он искоса смотрел на меня.
— Я поручение выполнил, — пояснил я. — Про то, что ответ доставить, уговора не было. Своим гонцом ответ шли, княже. Далее я свободен в своих помыслах и делах. Обязанности служить у меня нет. Невесту отняли. Батька всё одно сёдня-завтра помрёт. Чо мне тут делать? — Сказал я, и из глаза скатилась слеза, которую я склонив голову, попытался скрыть.
— Отпусти меня, князь. Я тебе дурного не сделал. Казнишь меня, горя не сделаешь никому, кроме батьки мово. А ты его знал, молвят.
— А я тебя не казню, — сказал князь бодро. — Я тебя у себя оставлю.
— Отпусти меня, князь, на коль я тебе?
— Так… О житье-бытье поговорим, что на Московии деется, скажешь… Скажешь ведь? — Он с улыбкой посмотрел на меня.
— Скажу, чо не сказать? С меня слово не брали.
— Вот и славно… Скамью княжичу! — Приказал он громко.
* * *
Мы проговорили с ним долго. Он расспросил меня про свадьбу Ивана, про мои сны, про Василия, про стояние под крепостью, про батюшку, проверил мои познания в греческом. Допрос он вёл так грамотно, что не будь и я неплохим специалистом в этом деле, не понял бы, как получилось так, что я раскрылся перед ним полностью. Я рассказал ему даже про свои черные мысли, посещавшие меня, когда я охранял княжича Ивана у Кокшенги.
— А он знал, что ты по ней сохнешь? — Он неожиданно спросил меня после возникшей на какое-то время паузы.
— Кто, «он»?
— Василий.
— Знал, как не знать. Батюшка давно сговорился с князем Борисом обженить меня на его дочери. Не важно на какой. А когда эта малявка… мне понравилась, сильно рад был. Сватовство Ивана на Марии отца моего и сломило…
— Политик, — сказал со значением князь Дмитрий, с ударением на последнем слоге.
— Понимаю, но мне каково?
— Знаешь, я отпущу тебя, — сказал он, внимательно вглядываясь в моё лицо.
— Спаси тебя бог, Великий Государь.
Я увидел, как он вздрогнул.
— Это по-гречески.
— Я знаю…
Он помолчал.
— Так вот. Я бы посоветовал тебе вернуться в Московию и подождать, пока я верну её себе взад. Ждать недолго. Месяц-два. Скоро подойдут ливонцы. По зиме и двинемся на Москву. И Тверь станет моей. Ивану голову срубим… И обженю я вас с Марией Тверской… А можно всё и быстрее сделать, — сказал он со значением в голосе.
— Как? — Вырвалось у меня.
— Потрава. Скорми обоим князьям порошок, что я тебе дам, и всё, Мария твоя. Она ведь ещё не порченая. Мала. До её пятнадцатилетия можно и пережениться, если Ивана не будет. А я вам вотчину отдам… Тверь возьмёшь?
Я стоял, поникнув головой. Потом поднял взгляд на Дмитрия.
— Слово даёшь?
— Даю.
— Не обманешь?
— Нет.
Я стоял, сложив опущенные руки перед собой и смотрел ему в глаза. Глаза не врали.
— Я верю тебе, князь, — сказал я, надавил пальцем на камень перстня, и сделал маленький шаг к нему, чуть выдвинув вперёд свою правую руку раскрытой ладонью вверх.
Он поднялся с кресла и подошёл ко мне. Посмотрел на мою ладонь, и уверенно пожал её. Яд из моего перстня смочил ему ладонь.
— Не волнуйся так, — сказал он, растирая мой «пот» другой ладонью. — Вот это и есть «политик». Искусство договариваться.
* * *
— Согласен. Это и есть настоящий «политик», — подтвердил я его слова и свои мысли, тщательно смывая яд с тонкой силиконовой перчатки «под натуральную кожу». Хотя я и принял противоядие, но гигиену никто не отменял, да и пригодиться ещё может сей «реквизит».
Фамильный перстень князей Телятевских, отданный мне дедом Михаилом, я переделал «на всякий случай» ещё там, в двадцать первом веке и заполнил димексидом, смешенным один к трём с весьма распространённым здесь «долгоиграющим» ядом.
