— Я — из московской группы, от дяди Васи…
— Мы от Димы…
— Из отряда «Мститель»…
— Из отряда «Смерть фашизму»…
Летом сорок второго года, когда в Белоруссию попали Таня и Наташа, фашистское командование расквартировало там резервные охранные батальоны. На них было решено взвалить основную тяжесть опасной борьбы с партизанами. Представители «высшей расы» — немецкие фашисты — занимали в этих формированиях лишь командные посты.
Как знать, возможно, фашистские охранники испытали даже чувство некоторого облегчения, когда вызвавшая их подозрения девушка сумела эти подозрения быстро рассеять и они смогли вновь благодушествовать под оградой пивоваренного завода, не опасаясь хоть в эти минуты партизанских козней.
Но от Тани эти несколько минут потребовали напряжения всех сил. Ей казалось, крикни охранники: «Хальт!» — и она бы не выдержала, кинулась бежать. Могла ли она ответить, куда держит путь? Ведь те, к кому она шла, знать о ней не знали, ведать не ведали. Конечно, они отказались бы от нее, и кто посмел бы упрекнуть их за это?
Таня толкнула калитку и очутилась в небольшом мощеном дворике. В первое мгновение она не могла сделать ни шагу, ноги у нее стали слабыми, как у ребенка, не научившегося ходить. Повернись все чуточку иначе — она бы пропала.
Опасность грозила не только извне, — опасность была и в ней самой, и это потрясло ее, так противоречило это чувству дерзкой уверенности в себе, какую ей всегда нравилось ощущать.
К счастью, никто не заметил нежданную гостью. Во дворике, куда попала Таня, было шумно и людно. На лавке под окном приземистого одноэтажного домика сидела босоногая цыганка в пестрых лохмотьях, разглядывала то так, то этак ладонь худенькой светловолосой женщины и что-то бормотала скороговоркой. Женщин собралось много, они поминутно вскрикивали, пораженные, должно быть, мнимой проницательностью повидавшей жизнь гадалки, которой, видимо, нельзя было отказать в находчивости.
— Тебя, красавица, радость ожидает великая, — услышала Таня. Хорошую весть от друга близкого получишь. Далеко твой друг, глазом не увидишь…
Молодая женщина тяжело вздохнула. Не у нее одной война отняла близкого человека, подобные слова цыганка могла говорить всем, почти не рискуя ошибиться. Пытливо стрельнув черными глазами — как, мол, отнеслись к этим словам окружающие? — цыганка заметила у калитки Таню и затараторила:
— Гость у тебя на пороге, с новыми вестями… Ожидай, хозяйка.
— Какие сейчас гости? Откуда? — удивилась женщина, а что именно она была тут хозяйкой, мог угадать любой: пока цыганка гадала, она не раз погрозила пальцем мальчонке, пытавшемуся съехать по ступеням крыльца на ободранном деревянном коне.
Как видно, цыганка торопилась обслужить всех желающих. Она деловито завладела ладонью другой женщины, а хозяйка, помогая малышу спуститься со ступенек, усмехнулась с сомнением:
— Значит, теперь гостей надо ждать? Да еще с вестями?
В это самое мгновение Таня осторожно коснулась ее плеча и тихо сказала:
— Здравствуйте, Тамара Сергеевна.
— Здравствуйте… Что-то не припомню…
— Я принесла вам вести о вашем муже.
Хозяйка отшатнулась, невольно прижав к себе мальчика. Испуг, недоверие, тревогу прочитала Таня в ее взгляде. Да и как она могла поверить? Она знала, что мужа ее давно нет в Белоруссии: войну он встретил военным, и больше года от него ни звука.
— Пойдемте, — бросила она гостье и, торопясь увести ее от чужих глаз, поднялась на крыльцо.
Но никто на них и внимания не обратил: мальчуган понукал своего коня, а женщины спорили с гадалкой. Та явно старалась побыстрее от каждой из них отделаться, они же с упорством отчаяния пытались с ее помощью заглянуть в будущее, чтобы хоть на время испытать облегчение. Нужно отдать должное старой сердцеведке: она прекрасно понимала, чего от нее ждут, и умела приободрить своих клиенток…
В комнате Таня увидела другую женщину, склонившуюся над корытом, и сразу узнала в ней мать Тамары. Та резко выпрямилась, услышав незнакомый голос:
— Здравствуйте, Тереза Францевна! А вы такая же, как на фото, я бы вас и на улице узнала. Игорька я тоже узнала, — продолжала Таня. — А где же Светлана?
Тамара Сергеевна, не отвечая, смотрела на Таню тем же пытливым взглядом, что и давеча, взглядом, полным тревоги и настороженности. Казалось, она рвалась забросать гостью вопросами, но усилием воли сдерживала себя, замыкалась в недоверии.
Первой заговорила Тереза Францевна:
— Отдохни, дочка. Ты, я вижу, с дороги. Тебе надо хорошенько помыться, поесть, а потом поговорим.
Через какой-нибудь час Таню нельзя было узнать. Вместо грязной, нечесаной, усталой бродяжки за столом сидела подтянутая девушка, похожая на ученицу-старшеклассницу. Она рассказывала о муже Тамары все, что узнала в Москве. Женщины слушали, подавшись к ней, стараясь не упустить ни единого слова, но с лица Тамары не сходило страдальческое выражение. Она и верила, и боялась верить.
О себе самой Таня говорила скупо, при случае что-то сочиняла на ходу. Она и теперь не могла рассказать этим двум настороженным женщинам всю правду про себя, а между тем силилась заставить их поверить… Она переводила взгляд со страдальческого лица Тамары на строгое, с резкими чертами лицо Терезы Францевны, литовской женщины, которая много лет назад стала женой русского рабочего.
Неожиданно Тереза Францевна сказала:
— А знаешь, дочка, верь ей.
И в ответ на удивленный возглас Тамары мягко пояснила:
— Такое голубчик наш только в добрые минуты мог припомнить. Подумать только, вспомнил, как у меня строчка на Светланкином платье вкривь пошла, а после я на этом месте цветочек сделала…
— Да, она от наших, — тихо произнесла Тамара.
До поздней ночи засиделись женщины, слушая о Москве. Как добралась она сюда, как сумела пересечь огневую линию фронта, чтобы оказаться рядом с ними, принести самую главную весть о близком человеке: он жив! Уже самый этот прыжок ее в неизвестное был подвигом, а что ожидает ее впереди? Нелегкий груз приняла на плечи свои эта девушка.
— Вот что, милая, — решительно сказала Тереза Францевна, оставайся-ка ты у нас.
— А не боитесь? — выдохнула Таня. Была в этом вопросе и благодарность, и наивная лихость, как у озорника мальчишки, что с безоглядной доверчивостью ставит каверзный вопрос любимой учительнице.
Тамара лишь усмехнулась, ответила Тереза Францевна:
— Да ты нам уже родная. Вон ты как в нашу жизнь вошла, будто век прожила рядом.
Родная… Может быть, в самом деле стоило назваться родственницей? Скажем, сестрой… двоюродной или троюродной.
Но как отнесется к приезжей из Витебска местная полиция? Позволит ли прописаться в этом доме по улице Горького хотя бы на короткий срок?
ВСТРЕЧА СОСТОИТСЯ В СУББОТУ
День за днем приглядывалась Таня к приютившим ее людям, а они, в свою очередь, все еще не без осторожности наблюдали за нежданной гостьей.
Нелегкое это дело — войти незваным в чужой дом и не нарушить чьих-то сложившихся привычек, ни в чем не стать в тягость хозяевам. Таня испытывала ощущение мучительной неловкости, замечая, сколько лишних хлопот появилось у Терезы Францевны. Случалось, девушка ловила на себе испытующий настойчивый взгляд Тамары…
Помогли детишки — Светлана и Игорек. Эти доверились Тане безоглядно. Особенно были потрясены малыши, когда убедились, что приезжая тетя может нарисовать все, что угодно: их дом, соседний, машину, маму, бабушку. Каждый рисунок с воплями восторга ребята бежали показывать маме или бабушке, хотя, сказать по правде, Таню сильно смущала трогательная детская доверчивость, когда две руки, две ноги, длинное туловище и шарообразная голова безоговорочно принимались за портреты близких.
Было и еще нечто сближавшее людей, совсем недавно чужих друг другу: жажда живого человеческого общения, протест против изолированности, на какую пытались обречь людей оккупанты. Обстоятельства выхватили из жизни родных и близких, отняли друзей. Каждый новый человек, входивший в эти дни в дом, был либо истинным другом, либо лютым врагом.
Таню радовало, что любовь ребятишек привязала к ней и Тамару. Вечерами, когда дети засыпали, в доме начинались нескончаемые разговоры. Таня осторожно задавала вопросы, стараясь решить для себя, как ей действовать дальше. Она помнила недавние уроки — не проявлять излишней напористости: захотят люди — сами расскажут все, что нужно, не захотят назойливыми вопросами можно лишь все испортить.
Но вечерние беседы сами собой становились теплее, непринужденнее, и, конечно, каждый раз Тамара или Тереза Францевна, будто невзначай, заводили речь о Тамарином муже…
Вопросы задавались как бы случайно — чаще всего разговор шел о Минске, о переменах в городе, и Таня начала догадываться, что обе хозяйки маленького домика знают немало для нее интересного, а возможно, и сами связаны с партизанами. Это придавало сил юной разведчице, а силы были ей крайне нужны: она не имела права даже на мимолетную слабость, особенно в эти первые дни.
