Вот, Вовка, бармен. Он очень рукастый тип. Умеет и немытый стакан клиенту подсунуть, и «Отвертку» на дешевой водке замешать. Вовка никогда не будет в накладе и ни в чем не прогадает. Хозяин «Бригантины», конечно, бестолочь, но о шашнях бармена вполне информирован. Он с огромным удовольствием вытолкал бы мерзавца вон, но Вовка, по совместительству, занимал пост зятя хозяина крупнейшего в городе оптового склада алкогольной продукции. Ссориться с ними, с Вовкой и его тестем, было ни к чему.
А вот еще ядерный таракан: Саша Кумаров. Давненько его тут не было видно! В последний раз Пашка отдыхал с Кумаровым еще летом. У мужиков было кое-что общее: оба одинокие и пьющие. Но находились и принципиальные различия: Кумаров искал компании, а Пашка — никогда. Кумаров объявлял себя жертвой обстоятельств (безработицы и развода), Пашка же, наоборот, винил во всем произошедшем лишь только одного Павла Петровича Седова. Кумаров бил себя в грудь, обещая «им» «еще показать себя!», Павел молчал — он уже показал, а теперь его все и так устраивало. К тому же, Саша не замечал этих самых различий, принимая Пашку за себе подобного и делясь с ним всем своим «жизненным опытом» как с равно пострадавшим.
Некоторое время назад Саша Кумаров куда-то подевался. Ходили слухи, что он бросил пить и ходит на какие-то «собрания». Но, видно, «собрания» те были малоэффективны, в смысле противостояния зеленому змию, и в этот вторник Кумаров украсил собой один из свободных столиков «Бригантины».
— Сашок появился, — с ухмылочкой сказал Вовка то ли сам себе, то ли все-таки обращаясь к Паше. — Но странный! Пиво пьет, мрачный такой.
Паша машинально оглянулся на Кумарова и был пойман Сашкиным цепким взглядом. Кумаров помахал ему, приглашая подсесть за столик. Причин отказываться не нашлось. Вздохнув тягостно, Павел принял приглашение.
— Слышь, Паш! — сказал Саша после всех приветствий. — Ты как? Работу не нашел?
— И не искал, — ответил Седов. В качестве закуски к пиву у Сашки на столе лежала здоровенная, остро пахнущая жирная вяленая рыбина. Рыбина была нарезана толстыми розовыми ломтями и ее возбуждающая вонь напомнила Пашке, что до смерти хочется есть. — Я отгрызу? — полувопросительно сказал он.
— Угощайся, — небрежно кивнул Кумаров. — Я сам теперь только рыбу ем. От мяса меня, короче, воротит. — Вспомнив о мясе, Сашка скривил губы. Павел вцепился голодными зубами в волокнистую рыбью плоть, а Саша отпил пива и начал общаться: — Ну да! Где тут приличную работу найдешь? Одно фуфло. Платят копейки, а пахать надо день и ночь…
Паша мало слушал его. Ему было не интересно. Он налегал на рыбу, пил свою водку и ждал блаженного мига забытья. Сегодня, видимо из-за рыбы, заполнившей желудок, блаженный миг не торопился прийти пораньше. Более того, Кумаров уже прилично нагрузился, а Паша только стал ощущать некую обманчивую легкость существования. Все это время Саша усиленно «общался», а когда стало ясно, что он серьезно пьян, «общение» перешло на самые заоблачные темы.
— Прикинь, — почти интимным тоном говорил Сашка, — говорят, что оттуда не возвращаются. Но я же вернулся! Я, короче, точно помню: не дышу, страшно, дергает всего и — хоп! — сердце остановилось. И стало темно так, нет, вроде, ничего. Потом провалился я, не стало… Мне, короче, скорую вызвали, те увезли меня в морг. — Услышав слово «морг», Паша недоверчиво наморщил нос и прислушался. Кумаров продолжал бубнить: — Ты, слышь, я же там был! ТАМ! Это клево… Опять туда хочу, тоскую я, тоскую! Вот сюда пришел, чтобы маленько забыться. И чего там делать надо — все за это сделаешь! Даже такое, чего потом рассказать не можешь и ночью не спишь. И за то, что еще дали пожить и за то, что теперь ничего не страшно! Чего же бояться, если смерти не страшно?! А что тут… Чего терять-то! Вот пошли со мной, короче, сам увидишь! Там все оттуда вернулись, своими глазами видели все. Но у каждого свое… Короче.
Дальше его речь и вовсе напоминала набор бессмысленных звуков, выражавших различные эмоции: потрясение (о-о!), восхищение (ах!) и тоски (ох!). Паша поднялся из-за стола и потащил Кумарова на улицу. Там он поймал частника, назвал примерный адрес Сашки и сунул водителю пятьдесят рублей. Довезет — не довезет?! Да ладно…
Паше смертельно хотелось достичь, наконец, нирваны. Уже вечер, поздно, а он ни в одном глазу! Как-то мало хмель берет. Неужели гад Вовка водку разбавляет? Вернувшись за стойку, Паша затребовал у бармена запечатанную пол-литра и налил себе полную рюмку. Опрокинул в рот, мотнул головой для наилучшего усвоения продукта и налил еще.
Вот тогда-то и заметил ее. Девушка сидела за барной стойкой справа от него и курила, беспокойно разглядывая в зеркале за стеллажами с бутылками отражение бара за своей спиной. Она была худенькой, с длинными волосами, густыми, ухоженными и светлыми. Паша невольно приметил ее одежду — дорогие тряпки, сразу видать! Перед девушкой стоял бокал для мартини, уже пустой и оттого какой-то никчемный.
К своей радости Паша обнаружил, что начал хмелеть. Дальше он что-то пропустил, потому что следующий кадр, выплывший на утро в памяти, запечатлел ее лицо совсем близко. Они уже познакомились и разговаривали о чем-то вполне интересном даже и для Паши. Кажется, она рассказывала, как однажды напилась текилой в баре с мужским стриптизом и укусила танцора за…
— А самое смешное, — говорила девушка, давясь от смеха, — что у него в плавках была мыльница, как у спортсменов! Я кусь — кусь, а зубами ухватить не могу! Но меня все равно из клуба-то поперли…
Она рассмеялась, широко открывая рот и показывая белые зубки с треугольными неровными клычками, придававшими ее веселому оскалу немного опасный вид. Опасный, но сексуальный. Паша засмотрелся на эти клычки и на розовое горлышко и влажный живой язычок. Внезапно девушка дернулась, перестав смеяться. Смех так быстро сменился страхом, что показалось, будто в эпизоде вырезали несколько кадров.
— Ты чего? — спросил он.
— А… показалось…
Она снова улыбалась, прикрывая напряжение наигранным весельем.
Дальше Паша, испытывая туманное возбуждающее притяжение, стал травить скабрезные анекдоты, тайно размышляя как бы затащить новую приятельницу в свою постель…
Похоже, ему это удалось, поскольку она сидела на кресле в его комнате. И не удалось, поскольку он проснулся один на диване, одетый притом.
— Можно мне воспользоваться вашим душем? — церемонно спросила узкоглазая с перепою красавица.
— Да, конечно, — Павел потоптался в дверях, пропуская ее в коридор. Когда гостья закрыла за собой дверь ванной, опомнился: — Постойте! Полотенце!
Опохмел пришлось отложить. Надо бы поскорее выпроводить ее отсюда! Вот напоить кофе и выпроводить. Без кофе неудобно. Проходя мимо зеркала в прихожей, Паша увидел в нем себя, еще слегка раскосого, и усмехнулся:
— Доброе утро, Китай!
Глава 2. Старая актриса
Славяна Владимировна Ожегова всегда любила воскресенья. В годы ее молодости воскресные спектакли собирали аншлаги. Славяна сердцем помнила эти воскресные спектакли: особое настроение — чуть более торжественное, чуть более легкое, чем в будни. Ей часто снились сны, когда она стоит в свете рампы, а за световым полупрозрачным, но таким плотным, занавесом — лица! Они смотрят на нее с восторгом, с обожанием, иногда даже со страстью. И страсть эта в раной степени относится и к Славяне Ожеговой и к ее Джульетте, ее Катерине, ее Тане, ко всем созданным ею образам, всегда разным, но вечно, бесконечно, талантливо женственным, обаятельным, сильным и живым.
Старая актриса прекрасно сознавала, что ее давно забыли, а перед этим еще и записали в неудачницы! Что же, такова жизнь. В свое время Славяне надо было всеми правдами и неправдами оставаться в столице. Ей, восемнадцатилетней дурочке, предлагали небольшие роли на московских подмостках, но Артур, химик по образованию, был командирован работать на новый химический завод в Гродине. Славяна представить себе не могла разлуку с любимым мужем. Она отказалась от ролей, поругалась с мамой и поехала декабристкой в глушь.
Мама Славяны тоже была театральной актрисой, но весьма посредственной, не удавшейся. Тем не менее, профессиональное чутье подсказало ей — в дочери есть божий дар, маленькая искорка, нечто вложенное скорее молитвами родительницы, чем ее генами. И как мама хотела увидеть Славяну во МХАТЕ! Но…
В Гродине Ожегова села домохозяйкой при всегда занятом муже. Она маялась, рыдала, читала монолог Джульетты с балкона всем прохожим, ругалась с соседкой, слушала по радио театральные постановки, упиваясь голосом великой Бабановой. Как ей хотелось в Москву! Как ей мечталось на сцену! Артур считал жену слегка сумасшедшей.
— Хватит выпендриваться! — кричал он однажды утром, обнаружив, что его обувь не начищена, брюки не отглажены, завтрак подгорел, а Славяна кружится по комнате, накинув на голову кружевную пелерину, и причитает: «Отчего люди не летают?». — Ты что из себя корчишь? Артистка! Посмотрите, какая Любовь Орлова! Если ты и дальше так будешь продолжать — я разведусь с тобой! Дармоедка мне на шее не нужна!
