Когда ложились спать, Таня сказала Яну:
— Мать несчастна, мне жаль ее!
9
Болезнь началась неожиданно. Ночью мать почувствовала боли в животе. Она позвала Таню, попросив ее сделать теплую грелку. Боли, однако, становились все сильнее. Мать побледнела. Ян побежал к пани Комарковой и попросил ее сходить за доктором.
— Что с тобой, мама? — спрашивал он, вернувшись. — Что болит?
— Не расспрашивай! Доктора не зовите!
Но доктор пришел. Он осмотрел больную, вид у него был спокойный.
— Это возрастное. Делайте теплые компрессы. Не исключено, что у вашей матери будут кровотечения. Они прекратятся сами…
Врач ушел. У матери поднялась температура, потом у нее началось кровотечение, как и предсказывал врач.
Она впустила к себе только Таню. Но даже ей она не сказала, что у нее болит.
— Мама, что сказал доктор?
— Ничего, ничего, Танечка… — И мать заливалась краской стыда за свою болезнь, за старинный ночной колпак с кружевами и за распущенные волосы. Тане пришлось причесать ее.
Мать переживала еще и оттого, что не может встать и приготовить еду.
— Что у вас будет на обед?
— Я еще об этом не думала.
— Об этом надо думать! Отец к трем часам вернется с работы.
Таня бегала от материной постели в кухню и обратно к матери.
— Только пусть сюда не входит Ян, — повторяла мать, — он не должен видеть этот ужас… Это конец жизни… Я противна тебе, Танечка? — спрашивала она.
Таня застенчиво ее поцеловала. Лоб матери был покрыт холодным потом.
— У меня тоже есть мать, — сказала Таня.
Пани Мартину погладила Таню по руке:
— Только не брезгуй мной!
Отец пришел во второй половине дня и побежал к больной. Она застонала:
— Почему ты не снял пальто? Надень тапки, а то грязи сюда натаскаешь.
— У тебя высокая температура?
— Наверное, нет, мне уже лучше.
Снова ждали доктора. Он долго грел руки над камином, говорил о ледяной погоде, спрашивал отца о здоровье, но о больной даже не спросил. Потом взял саквояж и постучал в двери спальни. Доктор пробыл у больной долго. Вышел он оттуда с улыбкой.
— Немного бурный период, — сказал он. — Когда опять начнется кровотечение, делайте холодные компрессы.
Отец хотел спросить, когда пройдет температура, но сказал нечто совершенно иное:
— Женщины всегда страдают.
— Это их удел, — сказал доктор и принялся натягивать шубу. — Я зайду к вам завтра.
— Я могу позвать доктора Восмика, — сказал после его ухода Ян.
— Нет, нет, — выкрикнул отец, — боже упаси! Это мог бы неправильно понять наш доктор, да и мать к нему привыкла.
Температура к вечеру спала, и мать захотела есть, но есть не стала.
Утром она была веселой и сама причесалась. Таня ее умыла.
— Извини, прости, Танечка, — шептала при этом мать, словно совершая грех.
Уже неделю ходил доктор, неделю по утрам спадала температура, но к вечеру снова поднималась. И кровотечение было еще раз. Мать все время трепетала как увядший лист. Ее глаза то зажигались огнем, то угасали.
В течение всего времени болезни она не хотела, чтобы к ней приходил Ян, говоря, что она его стесняется. Ей стыдно, что она страдает женской болезнью, о которой с сыном нельзя говорить. Но она не говорила о ней и со снохой, которая была слишком молода, чтобы это понять. Теперь она попросила, чтобы к ней пришел сын.
Ян взял мать за холодную, исхудавшую руку и присел на край постели.
— Я рад, что ты меня позвала. Ты хочешь мне что-нибудь сказать?
Голос матери был тихий и глухой. Но она сказала твердо:
— Еник, я знаю больше, чем ты, наверное, думаешь. Я знаю, что ты хочешь снова от меня уехать. Я знаю, что это будет скоро. Материнским сердцем я это чувствую и поэтому прошу тебя: сожми мне руку в знак обещания, что останешься с отцом, если я умру, не оставляй его!
Об этом Ян до сих пор не думал и поэтому ничего не ответил.
— Не можешь мне этого обещать? Жаль, Еник.
— У меня в Москве работа.
Мать выпрямилась и широко открыла глаза:
— Будь проклято все, что забрало тебя у меня! Война, на которую тебя погнали, этот плен, будь проклят день, когда ты покинул Машу, которая мне совсем не нравилась, но которая скорее бы привязала тебя к дому, чем я. Будь проклята все эта страшная, непонятная жизнь!..
— Мама!
Уставшая, она упала навзничь и утопила голову в измятой подушке.
— Мама, — Ян взял мать за обе руки, — почему ты так несчастна?
— Потому что у меня был единственный сын, да и того уже нет!
— Ведь я жив и здоров. Я не погиб на войне, как миллионы других. Я привез с собой жену, которую я люблю, и милого, здорового ребенка…
— Еничека… — просияла мать и тут же крикнула: — Его ты не увезешь! Я тебе его не отдам!.. Где твои нежные детские слова? — немного успокоившись, сказала она. — Где твоя чистая душа? Куда девались твои глаза, которые так мило на меня смотрели? Теперь ты смотришь так, будто изучаешь, о чем я думаю. А я тебе не скажу, о чем я думаю, унесу это с собой в могилу! Я не обманывала тебя, Еник, когда писала тебе в Россию, что умру, если ты не приедешь. Ян, я была мертва, клянусь, что я была мертва и ожила только, когда снова тебя увидела. Десять лет я была мертва. Ты приехал и воскресил меня, Еничек, случилось чудо, но теперь я снова лежу и умираю, потому что знаю, что ты не навсегда приехал, а только на время. Не нужно было этого делать! Нужно было дать мне умереть… Кто уже однажды умер, не должен подниматься из мертвых! Смерть лучше. Не видишь, как все вокруг тебя лгут, как обманывают тебя, как смеются над тобой, потому что ты старая и слабая. Смерть милосердна, и поэтому я умру, тогда делай, что хочешь. Убей и отца, когда убьешь меня… Еничек, спокойно убей его! Дети вообще убивают родителей, по крайней мере, мать — всегда. Уже своим рождением ты начал убивать меня. Разве не из-за тебя я истекала кровью? И сейчас снова у меня кровотечение… Ничего мне не обещай! Ты у меня все сердце по частям изглодал! Никогда ты не делал того, что было приятно мне. Всегда все наоборот. И наверное, иначе не может быть. Но сердце не выдержит и однажды остановится. Я слышу свое сердце ночью. Уговариваю его быть спокойнее и умнее. Но оно не хочет, не может. Это — материнское сердце.
Мать села на кровати, улыбнулась Яну, погладила его по волосам. Рука ее уже не была холодной.
— Еничек, я не больна. Это просто во мне тяжело умирает женщина. Никому своей женственностью я не принесла радости. Так меня воспитали. Даже твой отец не знает, какова я на самом деле. Я была красива, но он не познал мою красоту. Вот, теперь ты знаешь… Говорю тебе про себя всю правду. Всю свою любовь я вложила в материнство. Наверное, не надо было так делать, но теперь уже поздно жалеть. Сегодня я впервые попыталась представить тебе счет. Вознагради меня! Ты не можешь не вознаградить. — Она склонила голову и сказала: — Каждый вечер я становилась на колени и молилась. Я надеялась, что вымолю тебя, но бог не смилостивился. Еник, добей материнское сердце, которое истекло кровью ради тебя…
Она обняла Яна и целовала его сухими губами в щеки, лоб, волосы. Поцеловала ему руку.
— Мама, я не уеду! — сказал Ян.
— Так ты не покинешь отца, когда я умру?
— Я вообще не уеду!
— Даже если я выздоровлю?
— Не уеду.
— Это большая жертва с твоей стороны? — Ян не ответил. — Ты остаешься не добровольно?
— Не спрашивай, мама, ты поправляйся…
— Я выздоровлю, Еничек. Я все для тебя сделаю. Продам последнее, если тебе будет что-нибудь нужно. Продам дом, Еник, чтобы у тебя было все, что ты пожелаешь. Я сделаю все, что могу! Еник, здесь твой дом! Здесь, в этой комнате, на этой постели, я тебя родила. Нигде на свете ты не найдешь покоя, если не будет его здесь. До сих пор ты все время шел обходными путями. Одна только прямая дорожка ведет домой. По краям ее растут кровавые цветы. Я никогда уже не буду проклинать, Еник. Прости меня за мою вину, дитя мое…
Больная устала. Но когда после ухода Яна она уснула, то сон ее был легким, и она улыбалась…
К вечеру ей стало лучше. Температура уже не поднималась.
Мать победила, но она не радовалась победе. Она даже не чувствовала, что это победа.
Ведь каждому ясно, что сын не должен бросать мать, и каждый должен возвращаться домой!
10
Яну казалось, что Таня будет несчастна, узнав о его решении, но она сказала:
— Где ты, там и я. Будет нелегко. У нас жить нам было бы легче. Но это твоя судьба. Тебе надо быть с твоими родными. Я буду помогать тебе.
Он радовался Таниным словам.
Но нужно было еще многое сделать, и прежде всего поговорить с Миреком Восмиком, узнать, что он обо всем этом думает.
Мирек был удивлен. Сняв очки, он сказал:
— Для вас было бы лучше вернуться в Москву. Ты долго еще будешь чужим дома. Тебя нигде не возьмут на работу. Это будет борьба за хлеб. Но… старина, ты когда-то писал хорошие стихи. Потерпи, казак, будешь и ты атаманом…
