ПРОЛОГ
Я разный — я натруженный и праздный.Я целе — и нецелесообразный.Я весь несовместимый, неудобный,застенчивый и наглый, злой и добрый.Я так люблю, чтоб все перемежалось!И столько всякого во мне перемешалось —от запада и до востока,от зависти и до восторга!Я знаю — вы мне скажете: «Где цельность?»О, в этом всем огромная есть ценность!Я вам необходим.Я доверху завален,как сеном молодыммашина грузовая.Лечу сквозь голоса,сквозь ветки, свет и щебет,и — бабочки в глаза,и — сено прет сквозь щели!Да здравствуют движение и жаркость,и жадность, торжествующая жадность!Границы мне мешают… Мне неловконе знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка.Хочу шататься, сколько надо, Лондоном,со всеми говорить — пускай на ломаном.Мальчишкой, на автобусе повисшим,хочу проехать утренним Парижем!Хочу искусства разного, как я!Пусть мне искусство не дает житьяи обступает пусть со всех сторон…Да я и так искусством осажден.Я в самом разном сам собой увиден.Мне близки и Есенин, и Уитмен,и Мусоргским охваченная сцена,и девственные линии Гогена.Мне нравится и на коньках кататься,и, черкая пером, не спать ночей.Мне нравится в лицо врагу смеятьсяи женщину нести через ручей.Вгрызаюсь в книги и дрова таскаю,грущу, чего-то смутного ищуи алыми морозными кускамиарбуза августовского хрущу.Пою и пью, не думая о смерти,раскинув руки, падаю в траву,и если я умру на белом свете,то я умру от счастья, что живу.
14 ноября 1956
«Какое наступает отрезвленье…»
Какое наступает отрезвленье,как наша совесть к нам потом строга,когда в застольном чьем-то откровеньене замечаем вкрадчивость врага.
Но страшно ничему не научитьсяи в бдительности ревностной опятьнезрелости мятущейся, но чистойнечистые стремленья приписать.
Усердье в подозреньях не заслуга.Слепой судья народу не слуга.Страшнее, чем принять врага за друга,принять поспешно друга за врага.
Декабрь 1956
«Нас в набитых трамваях болтает…»
Нас в набитых трамваях болтает.Нас мотает одна маета.Нас метро то и дело глотает,выпуская из дымного рта.
В смутных улицах, в белом порханьилюди, ходим мы рядом с людьми.Перемешаны наши дыханья,перепутаны наши следы.
Из карманов мы курево тянем,популярные песни мычим.Задевая друг друга локтями,извиняемся или молчим.
Все, что нами открылось, узналось,все, что нам не давалось легко,все сложилось в большую усталостьи на плечи и души легло.
Неудачи, борьба, непризнаньенас изрядно успели помять,и во взглядах и спинах — сознаньеневозможности что-то понять.
Декабрь 1956
«Не понимать друг друга страшно…»
Не понимать друг друга страшно —не понимать и обнимать,и все же, как это ни странно,но так же страшно, так же страшново всем друг друга понимать.
Тем и другим себя мы раним.И, наделен познаньем ранним,я душу нежную твоюне оскорблю непониманьеми пониманьем не убью.
1956
«Со мною вот что происходит…»
Б. Ахмадулиной
Со мною вот что происходит:ко мне мой старый друг не ходит,а ходят в праздной суетеразнообразные не те.И он не с теми ходит где-то итоже понимает это,и наш раздор необъясним,и оба мучаемся с ним.Со мною вот что происходит:совсем не та ко мне приходит,мне руки на плечи кладети у другой меня крадет.А той — скажите, Бога ради,кому на плечи руки класть?Та, у которой я украден,в отместку тоже станет красть.Не сразу этим же ответит,а будет жить с собой в борьбеи неосознанно наметиткого-то дальнего себе.О, сколько нервных и недужных,ненужных связей, дружб ненужных!Во мне уже осатаненность!О, кто-нибудь, приди, нарушьчужих людей соединенностьи разобщенность близких душ!
18 марта 1957
«Я товарища хороню…»
Я товарища хороню.Эту тайну я хмуро храню.Для других он еще живой.Для других он еще с женой,для других еще с ним дружу,ибо с ним в рестораны хожуНикому я не расскажу,никому — что с мертвым дружу.Говорю не с его чистотой,а с нечистою пустотой.И не дружеская простота —держит рюмку в руке пустота.Ты прости, что тебя не браню,не браню, а молчком хороню.Это что же такое, что?У меня не умер никто,и немного прожито лет,а уж стольких товарищей нет.
Май 1957
«О, как мне жаль вас — утомленные…»
В. Сякину
О, как мне жаль вас — утомленные,во времени неощутимыегерои неосуществленныеи просто неосуществимые!
Иные, правда, жизнью будничнойживут, не думая о подвиге,но в них таится подвиг будущий,как взрыв таится в тихом порохе.
О, сколько тихо настрадавшихся,чтоб все — для взрыва напроломного!Но сколько взрывов нераздавшихсяи пороха непримененного!
Я не хочу быть ждущим порохом —боюсь тоски и отсырения.Вся жизнь моя да будет подвигом,рассредоточенным во времени!
23-24 июля 1957
«Пахла станция Зима молоком и кедрами…»
Пахла станция Зима молоком и кедрами.Эшелонам пастухи с лугов махали кепками.Шли вагоны к фронту зачехленно, громыхающе…Сколько было грозных, молчаливых верениц!Я был в испанке синенькой, кисточкой махающей.С пленкою коричневой носил я варенец.Совал я в чью-то руку с бледно-зеленым якорему горсада с клумбы сорванный бутонили же протягивал, полный синей ягоды,из консервных банок спаянный бидон.Солдаты желтым сахаром меня баловали.Парень с зубом золотым играл на балалайке.Пел: «Прощай, Сибирюшка, — сладкий чернозем!»Говорил: «Садись, пацан, к фронту подвезем!»На фуражках звездочки, милые, алые…Уходила армия, уходила армия!Мама подбегала, уводила за фикусы.Мама говорила: «Что это за фокусы!Куда ты собираешься? Что ты все волнуешься?»И предупреждала: «Еще навоюешься!..»За рекой Окою ухали филины.Про войну гражданскую мы смотрели фильмы.О, как я фильмы обожал — про Щорса, про Максима,и был марксистом, видимо, хотя не знал марксизма.Я писал роман тогда, и роман порядочный,а на станции Зима голод был тетрадочный.И на уроках в дело шли, когда бывал диктант,«Врачебная косметика», Мордовцев и Декарт.А я был мал, но был удал, и в этом взявши первенство,я между строчек исписал двухтомник Маркса — Энгельса.Ночью, светом обданные, ставни дребезжали —это эшелоны мимо проезжали.И писал я нечто, еще не оцененное,длинное, военное, революционное…
Июль 1957
«Лифтерше Маше под сорок…»
