Теперь это моя жизнь ― непонятно откуда взявшиеся кошки, черствые пирожные, стриптиз и посттравматический синдром.
Засовывая руку между подушками в поисках пульта от телевизора, я слышу какие-то звуки из соседней квартиры. Голоса. Разговор доносится сквозь стену, отделяющую меня от одного из соседей. Я различаю низкий хриплый тон в сочетании с женским мучительным кашлем, но не могу разобрать ни слова.
Я стараюсь не обращать внимания на приглушенный диалог по ту сторону стены, потому что он напоминает мне о другой стене ― белой, исцарапанной моими ногтями и залитой моими слезами, слишком прочной, чтобы сломать ее хрупкими кулаками, книгами или кружевными ночными рубашками.
Однажды я попыталась оторвать со стены фарфоровую раковину, но моих сил оказалось явно недостаточно, и она не сдвинулась с места. Иногда мне снилось, как я отрываю ее, швыряю в стерильный барьер и проделываю достаточно большую дыру, чтобы пролезть.
Это не привело бы к свободе… но я оказалась бы рядом с ним.
И это похоже на одно и то же.
Что-то трепещет у меня в груди, когда голоса становятся громче.
Мне всегда кажется, что я слышу, как он шепчет мне на ухо. Он тень, призрак ― безликий образ, ставший осязаемым благодаря моей собственной вине и горю.
Я теряюсь в его последних словах, в тембре его голоса. Я представляю себе карие глаза, которые мне так и не удалось увидеть. Он часто преследует меня в моменты покоя, когда я размышляю о моей новой реальности, столь отличной от той, которую я себе представляла, мечтая выбраться из моей тюрьмы.
Не думаю, что он гордился бы мной.
Уверена, он был бы ужасно разочарован.
Я мысленно возвращаюсь к прошлой неделе, вспоминая мужчину, наблюдавшего за моим выступлением. Он курил и не сводил с меня глаз. Темные волосы, темные глаза. Молчаливый и неуловимый.
С тех пор я его не видела.
Той ночью, лежа в постели с маленьким голубым медиатором в руке, я думала, мог ли это быть он ― Айзек. Мои инстинкты отозвались холодными мурашками на шее.
Но я выкинула эту мысль из головы.
Это было неправдоподобно.
Мой Айзек никогда бы не исчез на целый год, чтобы потом найти меня и ничего не сказать.
Мой Айзек никогда бы не позволил мне поверить в его смерть после всего, что мы пережили вместе.
Мой Айзек не поступил бы так жестоко.
В мире миллионы темноволосых, привлекательных мужчин. Я видела их, я рассматривала их. И всегда жестоко ошибалась.
Чем скорее я смирюсь с его потерей, тем скорее перестану оглядываться через плечо, перестану видеть его на людных улицах, перестану удивляться, тосковать и задавать вопросы каждому незнакомцу.
Его больше нет, Эверли.
Я пытаюсь стряхнуть с себя побежавшие по коже мурашки и тянусь к мобильному телефону, когда звук уведомления эхом разносится по моей необычной квартире. Мой взгляд останавливается на новом текстовом сообщении, и я вздрагиваю. Все внутри меня съеживается, как быстро увядающие цветы, их оттенки становятся серыми.
Я моргаю, узнав имя, и задерживаю дыхание.
Эллисон: Я так по тебе скучаю. Пожалуйста, вернись домой.
Откинувшись на спинку дивана, я перечитываю сообщение полдюжины раз, борясь со слезами.
Иконка Эллисон сияет передо мной, на ней изображены мы двое ― с улыбками от уха до уха, щеки прижаты друг к другу, руки переплетены. У меня так и не хватило духу убрать ее. Воспоминания о том давнем дне в парке развлечений проносятся в моей голове, как ураган солнечного смеха, музыки и нерушимой дружбы.
Или мне так казалось.
Я просматриваю еще несколько пропущенных сообщений, несколько от мамы с ее ежедневными мудрыми советами. Она ― мое человеческое печенье с предсказаниями.
Мама: Мы должны отпустить жизнь, которую мы планировали, и жить той, которая нам дана.
Мама: Когда жизнь дарит тебе лимоны, приготовь текилу. Или три.
Мама: Не бывает плохих дней. Есть только усвоенные уроки.
Улыбка появляется на моих губах, когда я отправляю в ответ несколько сердечек.
Я продолжаю прокручивать сообщения и натыкаюсь на еще одно, отправленное вчера около девяти вечера.
Я замираю.
В горле встает комок.
Джаспер: Мы можем поговорить? Пожалуйста. Это важно.
Он никогда раньше не писал мне таких сообщений.
Как правило, это всегда была длинная череда извинений и исполненных чувства вины просьб о прощении. Каждое сообщение я игнорировала, каждое слово выкидывала из головы. Нет смысла поддерживать отношения ― мы развелись, и он с Эллисон. Я забрала деньги, доставшиеся мне при разводе, переехала почти за четыреста миль и собрала осколки своей разбитой жизни, стремясь начать все сначала.
Мне больше нет места в их мире.
Мой большой палец зависает над клавиатурой, пока я обдумываю свой следующий шаг. Любопытство терзает меня. Нерешительность завязывается колючим узлом в груди.
Мы можем поговорить?
Пожалуйста.
Это важно.
Закрыв глаза, я выключаю экран и бросаю телефон рядом с собой. Я достаю плед и сворачиваюсь калачиком на двухместном диване, позволяя усталости одолеть меня и надеясь, что сладкие сны не заставят себя ждать.
Самое важное сейчас ― пережить еще один день.
Проснувшись три часа спустя, сонная и голодная, я заглядываю на кухню в поисках своего нового пушистого компаньона.
Но его там нет.
Мистер Бинкерс исчез.
ГЛАВА 39
Куини чокается со мной своим бокалом, пока я пытаюсь успокоиться и готовлюсь к следующему выступлению. Прошла еще одна неделя, а я все еще не та бесстрашная танцовщица топлес, какой надеялась стать после двух недель выступлений перед пускающими слюни, потерявшими дар речи мужчинами.
Моя уверенность в себе возросла, но я задаюсь вопросом, смогу ли я когда-нибудь исцелиться полностью. Во время выступлений я надеваю парики, боясь, что кто-то из моих похитителей прячется в толпе и планирует схватить меня, как только я войду в свою темную квартиру.
Но я не могу прятаться вечно.
В этом и есть вся суть.
― Пенни за твои мысли, ― говорит Куини, проглатывая свой лимонный шот и ставя стопку на стойку бара.
Я потираю губы друг о друга.
― Надеюсь, у тебя много пенни.
― Полно. Обменяю на хорошие мысли.
Я улыбаюсь.
― Когда-нибудь становится легче? Ты нервничала, когда только начинала?
― О, дорогая, я занимаюсь этим уже очень давно. Я почти не помню те первые несколько недель.
― Да. ― Я киваю и смотрю на свои подрагивающие колени. ― Я не могу представить, что ты когда-нибудь волновалась. Ты всегда была уверена в том, кто ты есть.
― Как и ты. Та девушка, которую, как ты думаешь, ты где-то потеряла, та, которая была дерзкой и смелой… она все еще там. ― Она уверенно прижимает руку к моему колену, успокаивая дрожь. ― Ты никогда не теряла ее, ангелочек. Она просто сбилась с пути.
Я смотрю на нее, мои глаза затуманиваются.
― Ты думаешь, люди никогда не меняются?
― Не меняются? ― Откинувшись назад, она опирается локтем о спинку стула и наклоняет голову. ― Я думаю, что одни люди растут, другие регрессируют. Когда растут, они становятся лучшей версией того, кем они уже являются. А когда регрессируют, это значит, что они слишком напуганы, чтобы расти. ― Она пожимает плечами, поджав губы. ― Так что нет, я не думаю, что люди действительно меняются. Не в своей основе. Не в своей сущности.
Иногда Куини так напоминает мне мою мать.
Это милая фамильярность, которая заставляет меня улыбаться сквозь душевную боль.
― Спасибо, ― бормочу я, вертя полупустой бокал между пальцами. ― Ты всегда знаешь, что сказать в нужный момент.
― Я в этом не уверена. ― Она смеется. ― Я просто говорю то, что хочу и когда хочу. Слушатель сам должен извлечь из этого то, что ему нужно.
