О вечере после боя
Вечер.Как далеко позадиэто поле сраженья,и слезыупоенья победой,и последнего залпа дымок,перевернутых пушек колеса,бегствотех, кто успел,и могилытех, кто не смог.
Обломок ротной трубы, не успевшей подать сигнал,бутылки из-под сакэ,солдатские ложки,рядом с телом хозяина вдавленный в землю журнал,где на залитой кровью обложке,как ни странно,по-прежнемунарисован храбрый отряд:солдаты идут в атаку,обгоняя друг друга,поручик с рукой на перевязибежит впереди солдат,как флаг, поднимая веер,белый,с багровым кругом.
После боя курили, сняв шлемы.Под головойбыл монгольский,зеленыйс красными чернымзакат.Был короткий отдых.И завтра опять бой,как вчера,и позавчера,и месяц назад.
Но они говорили совсем не об этом.Чего радиповторятьто, что известно,то, что опять начнется завтра с утра.Они говорили о доме,о маме,о какой-то Наде,говорили так, как будто они оттуда только вчера.
Нет, неправда,к смерти привыкнуть нельзя.Но это еще не значитвидеть ее во сне по ночам,думать о ней, открывая утром глаза,говорить о ней, поднося котелок к губам.И когда солдаты,которым завтра в бой,говорят не о торжестве идей,а, грустя, вспоминают о доме,о матери,о родных,то это тревожит только маленьких чернильных людей,верящих громким словам,но не верящих сердцу,которогонет у них самих.
Но командир роты,который был с нами вчера в боюи пойдет с нами завтра,садится рядом,и, греясь одним огнем,слушает нашу жизнь,и рассказывает свою,и не боится вспомнитьмилую женщину и опустевший дом.Его не тревожит наша память о доме,о любви,об уюте комнат.Если б не было этого,где ж тогда наши сердца?Из того,кто ничего не любити ничего не помнит,можно сделать самоубийцу,но нельзя сделать бойца.Я люблю землю в холодных рассветах,в ночных огнях,все места, в которых я еще никогда не жил.Если б мне оторвало ноги,я бы на костылях,все равно,обошел бы все, что решил.
Я люблю славу,которая по праву приходит к нам.С ночами без сна,с усталостью до глухоты.Равнодушную к именам,жестокую по временам,но приходящую неизменно,если сам не изменишь ты.
Я люблю женщину,которая стоит того,чтоб задыхаться от счастья,когда она со мной,чтоб задыхаться от горя,когда она оставляет меня одного,чтоб не знатьни позжени раньшеникого, кроме нее одной.Но в минуту, когдамежду жизнью для нихи смертью за нихвыбиратьприходится только нам самим,то, как ни бывает жаль умирать,мы не уступаем этого права другим.
Если ты здоров и силени ты уступил это право,ты не сможешь ходить по земле,которую защищал другой;слава,трясясь над которой ты струсил, —уже не слава;женщину,за которую ты не дрался,ты не смеешь называть дорогой.
Мы всосали эту жестокую правду с молоком матерей.Мы все такие,и этого у нас не отнять.Мы умеем жертвовать жизньютолько однойсвоей.Но зато эту одну трудно у нас отобрать.
Мы не вспоминаем в эту минуту всех книг, которые мы прочли,всех истин, которые нам сказали,мы вспоминаем не всю землю,а только клочок земли,не всех людей,а женщину на вокзале.
Но за этим,ширясь,не зная преград,встает Родина,сложенная из этих клочков земли,встает народ,составленныйиз друзей, которые провожали нас, солдат,плывут облака, под которыми мы росли.А в бою есть только танки, идущие напролом.
Есть только красный флаг над желтым песком.Что они не сметут,то он подожжет.Они дойдут до рекии пройдут эту реку вброд,и пески за рекой,и горы, которые за песками,и еще пески,и еще горы,и море, которое за горами,они обогнут всю землю железной дугой,они обойдут все страныоднуза другой,они обойдут их все,ломаяжалкую бестолочь пограничных столбов,и, почернев в походах,они выйдут в другое столетьена площадинеизвестных нам городов,только там наконец они встанут на отдых.
Будет солнечный день.Незнакомый нам завтрашний век.Монументом из бронзына площадяхони встанут рядами.Верхний люкприподнимет бронзовый человек,сигналист просигналит бронзовыми флажками,и на всех,сколько будет их,танках,открыв верхние люки,подчиняясь приказу бронзового флажка,положив на поручни башен бронзовые руки,они будут смотреть на солнце,катящееся через века.Революция!Наши дела озарены твоим светом,мы готовы пожертвовать для тебяжизнью,домом,теплом.Встать!когда говорят об этом,ради чего мы живеми, если надо,умрем!
1939–1941 Монголия — МоскваСЫН АРТИЛЛЕРИСТА{15}
Был у майора ДееваТоварищ — майор Петров,Дружили еще с гражданской,Еще с двадцатых годов.Вместе рубали белыхШашками на скаку,Вместе потом служилиВ артиллерийском полку.
А у майора ПетроваБыл Ленька, любимый сын,Без матери, при казарме,Рос мальчишка один.И если Петров в отъезде, —Бывало, вместо отцаДруг его оставалсяДля этого сорванца.
Вызовет Деев Леньку:— А ну, поедем гулять:Сыну артиллеристаПора к коню привыкать! —С Ленькой вдвоем поедетВ рысь, а потом в карьер.Бывало, Ленька спасует,Взять не сможет барьер,Свалится и захнычет.
— Понятно, еще малец! —Деев его поднимет,Словно второй отец.Подсадит снова на лошадь:— Учись, брат, барьеры брать!Держись, мой мальчик: на светеДва раза не умирать.
Ничто нас в жизни не можетВышибить из седла! —Такая уж поговоркаУ майора была.
Прошло еще два-три года,И в стороны унеслоДеева и ПетроваВоенное ремесло.
Уехал Деев на СеверИ даже адрес забыл.Увидеться — это б здорово!А писем он не любил.
Но оттого, должно быть,Что сам уж детей не ждал,О Леньке с какой-то грустьюЧасто он вспоминал.
Десять лет пролетело.Кончилась тишина,Громом загрохоталаНад Родиною война.
Деев дрался на Севере;В полярной глуши своейИногда по газетамИскал имена друзей.
Однажды нашел Петрова:«Значит, жив и здоров!»В газете его хвалили,На Юге дрался Петров.
Потом, приехавши с Юга,Кто-то сказал ему,Что Петров, Николай Егорыч,Геройски погиб в Крыму.
Деев вынул газету,Спросил: «Какого числа?» —И с грустью понял, что почтаСюда слишком долго шла…
А вскоре в один из пасмурныхСеверных вечеровК Дееву в полк назначенБыл лейтенант Петров.
Деев сидел над картойПри двух чадящих свечах.Вошел высокий военный,Косая сажень в плечах.
В первые две минутыМайор его не узнал.Лишь басок лейтенантаО чем-то напоминал.
— А ну, повернитесь к свету, —И свечку к нему поднес.Все те же детские губы,Тот же курносый нос.
А что усы — так ведь этоСбрить! — и весь разговор.— Ленька? — Так точно, Ленька,Он самый, товарищ майор!
— Значит, окончил школу,Будем вместе служить.Жаль, до такого счастьяОтцу не пришлось дожить.
У Леньки в глазах блеснулаНепрошеная слеза.Он, скрипнув зубами, молчаОтер рукавом глаза.
И снова пришлось майору,Как в детстве, ему сказать:— Держись, мой мальчик: на светеДва раза не умирать.
Ничто нас в жизни не можетВышибить из седла! —Такая уж поговоркаУ майора была.
А через две недолиШел в скалах тяжелый бой,Чтоб выручить всех, обязанКто-то рискнуть собой.
Майор к себе вызвал Леньку,Взглянул на него в упор.— По вашему приказаньюЯвился, товарищ майор.
— Ну что ж, хорошо, что явился.Оставь документы мне.Пойдешь один, без радиста,Рация на спине.
И через фронт, по скалам,Ночью в немецкий тылПройдешь по такой тропинке,Где никто не ходил.
Будешь оттуда по радиоВести огонь батарей.Ясно? — Так точно, ясно.— Ну, так иди скорей.
Нет, погоди немножко, —Майор на секунду встал,Как в детстве, двумя рукамиЛеньку к себе прижал.
— Идешь на такое дело,Что трудно прийти назад.Как командир, тебя яТуда посылать не рад.
Но как отец… Ответь мне:Отец я тебе иль нет?— Отец, — сказал ему ЛенькаИ обнял его в ответ.
— Так вот, как отец, раз вышлоНа жизнь и смерть воевать,Отцовский мой долг и правоСыном своим рисковать.
Раньше других я долженСына вперед послать.Держись, мой мальчик: на светеДва раза не умирать.
Ничто нас в жизни не можетВышибить из седла! —Такая уж поговоркаУ майора была.
— Понял меня? — Все понял.Разрешите идти? — Иди! —Майор остался в землянке,Снаряды рвались впереди.
Где-то гремело и ухало.Майор следил по часам.В сто раз ему было б легче,Если бы шел он сам.
Двенадцать… Сейчас, наверно,Прошел он через посты.Час… Сейчас он добралсяК подножию высоты.
Два… Он теперь, должно быть,Ползет на самый хребет.Три… Поскорей бы, чтобыЕго не застал рассвет.
Деев вышел на воздух —Как ярко светит луна,Не могла подождать до завтра,Проклята будь она!
Всю ночь, шагая как маятник,Глаз майор не смыкал,Пока по радио утромДонесся первый сигнал:
— Все в порядке, добрался.Немцы левей меня,Координаты три, десять,Скорей давайте огня!
Орудия зарядили,Майор рассчитал все сам,И с ревом первые залпыУдарили по горам.
И снова сигнал по радио:— Немцы правей меня,Координаты пять, десять,Скорее еще огня!
Летели земля и скалы,Столбом поднимался дым,Казалось, теперь оттудаНикто не уйдет живым.
Третий сигнал по радио:— Немцы вокруг меня,Бейте четыре, десять,Не жалейте огня!
Майор побледнел, услышав:Четыре, десять — как разТо место, где его ЛенькаДолжен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,Забыв, что он был отцом,Майор продолжал командоватьСо спокойным лицом:
«Огонь!» — летели снаряды.«Огонь!» — заряжай скорей!По квадрату четыре, десятьБило шесть батарей.
Радио час молчало,Потом донесся сигнал:— Молчал: оглушило взрывом.Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снарядыНе могут тронуть меня.Немцы бегут, нажмите,Дайте море огня!
И на командном пункте,Приняв последний сигнал,Майор в оглохшее радио,Не выдержав, закричал:
— Ты слышишь меня, я верю:Смертью таких не взять.Держись, мой мальчик: на светеДва раза не умирать.
Ничто нас в жизни не можетВышибить из седла! —Такая уж поговоркаУ майора была.
В атаку пошла пехота —К полудню была чистаОт убегавших немцевСкалистая высота.
Всюду валялись трупы,Раненый, но живойБыл найден в ущелье ЛенькаС обвязанной головой.
Когда размотали повязку,Что наспех он завязал,Майор поглядел на ЛенькуИ вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,Спокойный и молодой,Все те же глаза мальчишки,Но только… совсем седой.
Он обнял майора, преждеЧем в госпиталь уезжать:— Держись, отец: на светеДва раза не умирать.
Ничто нас в жизни не можетВышибить из седла! —Такая уж поговоркаТеперь у Леньки была…
Вот какая историяПро славные эти делаНа полуострове СреднемРассказана мне была.
А вверху, над горами,Все так же плыла луна,Близко грохали взрывы,Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,Командир по землянке ходил,И кто-то так же, как Ленька,Шел к немцам сегодня в тыл.
1941ИВАН ДА МАРЬЯ{16}
