которой были причастны Толстой, Достоевский и Чехов и которой в советскую эпоху придала странный поворот «бригада авторов» сборника «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина: История строительства, 1931–1934 годов», в котором прославлялось строительство Беломорканала заключенными[294]. Далее эстафету подхватывает солженицынский «Один день Ивана Денисовича», в котором осужденные «отрешаются от тягот тюремной доли, ощутив в себе силу и гордость творчества»[295]. Накал эмоций лирического героя Заболоцкого, возглашающего тост «за железное рыцарство чести» и единение машинистов, инженеров и копателей траншей, с которыми он работает, в какой-то степени напоминает воодушевление Ивана Денисовича в сцене кирпичной кладки. Отождествляя себя с дорожными строителями с помощью форм множественного числа первого лица, он продолжает предлагать тосты, приближаясь при этом с нескольких сторон к теме бессмертия.
За железное рыцарство чести
Над просторами каменных троп
Выпьем чару заздравную вместе,
Машинист, инженер, землекоп!
Поднимайте над рельсами чаши
За святой человеческий труд,
Чтобы дети запомнили наши,
Как мы с вами работали тут.
Поднимайте над рельсами чаши,
Чтоб гремели с утра до утра
Золотые помощники наши —
Экскаваторы и грейдера.
Чтобы в царстве снегов и туманов
До последних пределов земли
Мы, подобно шеренге титанов,
По дороге бессмертия шли!
Идея бессмертия, на которое в начале главки намекает «дыханье мысли вечной и нетленной», здесь появляется вновь, уже в контексте будущих поколений, как и в «Завещании» и «Метаморфозах». Поэт предлагает тост «за святой человеческий труд, чтобы дети запомнили наши, как мы с вами работали тут». Поскольку в советские клише поэт в этом стихотворении вкладывает вторые смыслы, выражение «святой человеческий труд» можно понять как намек на принудительный характер труда и как призыв будущим поколениям хранить святость труда, берущую начало в искреннем уважении к человеку. В следующей строфе вновь возникает образ бессмертия: строители дорог сравниваются с титанами, а строящаяся дорога становится духовной и литературной дорогой к бессмертию, – оставаясь при этом результатом труда заключенных.
В завершении главки происходит возврат к интонации вступительной части: вновь появляется голос всеведущего, философски настроенного и вроде бы политически благонадежного рассказчика, а с ним и пятистопный ямб. Заключение, похоже, содержит типичное видение светлого будущего, в котором природа покорена советским трудом.
Нет, не напрасно трудится народ,
Вооруженный лампой Аладдина!
Настанет час – веществ круговорот
Признает в нем творца и властелина.
Настанет час, когда в тайник миров
Прорвутся силы разума и света
И, бешенство стихий переборов,
Огромным садом станет вся планета.
Недаром нас приветствуют вдали
Кристаллами окованные скалы,
Недаром сами камни и металлы
С тяжелым звоном рвутся из земли.
Но и здесь внимательное чтение дает неоднозначные результаты. Неоднократные упоминания о драматических изменениях – «настанет час» (дважды) и упоминание «круговорота веществ» – оставляют открытой возможность не вполне соцреалистического авторского замысла. Вероятно, что автор касается здесь идеи бессмертия, идеи неразрушимости материи, столь важной в мировоззрении Заболоцкого, и концепции «круговорота энергии», основополагающей в мысли Циолковского[296]. Такую интерпретацию поддерживает заключительная строфа главки. Описание «кристаллами окованных скал», которые «нас приветствуют», и «камней» и «металлов», которые «рвутся из земли», напоминает изображение везде присутствующей в разных формах жизни в стихотворениях «Вчера, о смерти размышляя», где в камне проступает Сковорода, и в «Завещании», где поэт в форме «безжизненного кристалла» впервые ощущает жизнь. Тогда поэма «Творцы дорог» – это почти федоровская утопия, построенная на торжестве человека как «творца и властелина», разум которого позволяет ему видеть связь между всеми формами материи. Идея связи между формами материи легко вписывается и в третью главку изначальной редакции, о которой говорилось выше. Однако представление о человеке как «творце и властелине» противоречит первенству природы в первоначальной третьей главке и дает основания полагать, что решение удалить изначальную вторую главку было принято ввиду необходимости логического согласования, а также по цензурным соображениям.
Другая несоцреалистическая интерпретация не столь убедительна, потому что она предполагает необычно отчетливую политическую позицию Заболоцкого. В ней перемена в завершении поэмы – это знак политических перемен: утверждение, что существующая система, построенная на советском мифе, должна измениться и что люди достигнут нового Эдема, когда в «тайник» проникнут свет и разум, показав советскую действительность такой, какая она есть, а создателей дорог – теми, кто они есть, заключенными, осужденными системой вопиющего неправосудия и настоящими героями труда. Более поздние высказывания поэта о социализме, самое выразительное из которых процитировано в эпиграфе, и использование сказочной образности в стихотворении подкрепляют такое прочтение. Народ как «маг и чародей» в первой строфе; «царство снегов и туманов», «последние пределы земли» и «титаны» (которых можно объяснить поэтической вольностью); народ, «вооруженный лампой Аладдина», в завершении; и возвышенная интонация в описании реальности в середине – все это приводит на память советский лозунг «сказку сделать былью». Создавая общую атмосферу сказки, поэт наделяет народ волшебной силой, в том числе способностью рассеять тьму. В то же время он дает читателю знак, что грандиозное соцреалистическое повествование, которое он создает, – не что иное, как сказка или миф. Если точнее, подлинными являются героический труд людей и их потенциальное умение видеть сквозь миф, но не внешний социалистический глянец.
Независимо от того, принимать ли эту интерпретацию или нет, ясно, что поэма «Творцы дорог» одновременно и является, и не является произведением социалистического реализма. Заболоцкий исполнял «суровый приказ» советской действительности, которая требовала, чтобы писатели участвовали в создании советского мифа. Как и другие поэты, и до, и после него, он стремился исполнить эти наложенные на него обязательства надлежащим образом. Он не мог избежать советской культуры, потому что сам был ее частью. Но свойственное ему острое видение окружающей действительности и неизменные особенности его мировоззрения проникали в его советское мифопоэтическое творчество и подрывали его изнутри. Он не мог уйти от советской культуры, но тем меньше он мог уйти от самого себя и от своей навязчивой привычки смотреть на мир «голыми глазами». Таким образом, в своей поэме «Творцы дорог» и в своем творчестве в целом Заболоцкий одновременно поддерживает советский миф и подрывает его, что делает его самого одновременно чем-то большим, но и чем-то меньшим, чем советский поэт.
Глава седьмая
Апофеоз Заболоцкого
АНАХРОНИЗМ И АН-ЭСТЕТИЧЕСКОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ
Критикам, ломающим голову над «двумя Заболоцкими»… следует обратить внимание
