— Аудиторские документы подделать нельзя, как нельзя смошенничать и с деньгами, обусловленными контрактами. Никакое партнерство не может начаться без предоставления аудиторских документов...
— Я понимаю, — улыбнулся Тривейн и затем со всевозможной любезностью произнес: — В таком случае для вас, мистер Гамильтон, видимо, будет не сложно представить бумаги и опровергнуть всяческие подозрения? Ну, скажем, минуты через две...
— Я уже сказал, что предъявлю вам эти документы, мистер Тривейн! — повторил Гамильтон. — Но я не говорил, что готов на допрос! Хочу заметить, мистер Тривейн, что я не склонен уделять внимание всевозможным подозрениям... И не сомневаюсь, что в моем положении так поступил бы каждый!
— Вы мне льстите, мистер Гамильтон, видя во мне судью...
— Полагаю, что в вашем подкомитете вы установили достаточно твердые правила для различных процедур... Если вы только не представляете самого себя в ложном свете!
— Во всяком случае, я это делаю не намеренно. Хотя, конечно, кто знает, может быть, следовало пойти именно таким путем? Хочу вам только сказать, мистер Гамильтон, что все эти ваши документы — отчеты, аудиторские бумаги и прочее — не произвели на меня особого впечатления... Боюсь, мне придется настаивать на вашем появлении в подкомитете!
— Мистер Тривейн, — с трудом сдержавшись, чтобы не вспылить, сказал Гамильтон, — я провел много лет в Вашингтоне. И уехал оттуда из-за жестокой необходимости, а вовсе не потому, что кто-то потерял веру в мои способности... Но я и сейчас поддерживаю весьма близкие отношения со многими влиятельными людьми!
— Вы мне угрожаете?
— Только для того, чтобы просветить вас! У меня есть причины не принимать участия ни в одном цирковом представлении подкомитета! Я прекрасно понимаю, что такой путь может оказаться для вас единственным, но вынужден настаивать на том, чтобы меня оставили в покое!
— Не уверен, что у вас это получится, — ответил Тривейн.
Гамильтон снова сел на кушетку.
— Если вы не примете моего личного оправдания и будете настаивать на моем появлении в вашем специальном комитете, то я использую все свое влияние, дойду до министерства юстиции, чтобы вы наконец получили то, что, по-моему мнению, заслуживаете! Вы настоящий маньяк, строящий свою репутацию на том, что клевещете на других! Если не ошибаюсь, вас уже предупреждали об этой опасной тенденции в развитии вашего характера? Помните старого джентльмена, который сразу же после этого погиб в автомобильной катастрофе в Вирджинии? Тоже, знаете ли, можно было бы задать ряд вопросов!
На этот раз выпрямился в кресле и подался вперед Тривейн. Невероятно! Страх, паника, гнев заставили Гамильтона проговориться и раскрыть те связи, которые и старался выявить Тривейн. Смешно! Наивно! Ни один из них не пытался поймать его на слове. Они просто не верили ему, когда он неоднократно заявлял, что ему нечего не только терять, но и приобретать...
— Мистер Гамильтон, я думаю, что пора перестать угрожать друг другу, скажите лучше: в круг ваших влиятельных людей, вероятно, входят Митчелл Армбрастер, сенатор из Калифорнии, представляющий интересы «Дженис», Джошуа Студебейкер, окружной судья из Сиэтла, ставленник «Дженис», лидер профсоюзов Маноло и, возможно, дюжина ему подобных, кто держит в своих руках юридические контракты по всей стране? А также некто Джемисон, который, подобно тысячам своих коллег, таких же ученых, как он, куплен корпорацией и, боясь шантажа, вынужден работать в ее лабораториях? Или Арон Грин? Что вы можете сказать о Грине? Вы все убедили его в том, что никогда больше не повторится военный психоз — тот, что загнал в концлагерь его жену и дочь. Как быть с этим, мистер Гамильтон? И вы хотите запугать меня такими людьми? Это сейчас вы меня испугали до смерти, если говорить откровенно!
Казалось, Йан Гамильтон присутствовал при какой-то мгновенной и жестокой казни. Какое-то время он оставался безмолвным, затем почти неслышно пробормотал:
— Вы хорошо поработали... Тривейн вспомнил слова Грина.
— Это было мое домашнее задание, мистер Гамильтон... И у меня такое впечатление, что я только начал работать, А ведь еще есть и столь безупречный во всех отношениях парень, как сенатор от Мэриленда; он тоже хорошо поработал. Не уступает ему и сенатор от Вермонта. Есть и куда менее респектабельные ребята, вроде Марио де Спаданте и его экспертов по работе с ножами и пистолетами. Все они тоже превосходно делают свое дело... Господи, впереди у меня такой длинный путь, я в этом уверен! И вы как раз тот человек, который в состоянии мне помочь. Ведь пока все эти люди имеют свои сферы влияния, вы уверенно идете к власти! Не так ли, мистер Гамильтон?
— Вы не понимаете, что говорите! — произнес Гамильтон тусклым, бесцветным голосом.
— Нет, понимаю. Именно поэтому я поставил вас на последнее место в моем списке. Вообще, мистер Гамильтон, между нами есть что-то общее. У каждого человека есть какие-то требования, потребности, и в основном все они сводятся к миру денег... Но мы-то с вами другие! Во всяком случае, мне не хотелось бы думать иначе. Если бы вы обладали комплексами, скажем, того же Распутина, то сделали бы все возможное, дабы ими воспользоваться! Вы же, как вы мне доложили, «отходите от дел», уезжая из Вашингтона... Мне нужны ответы на мои вопросы, мистер Гамильтон, и я получу их от вас! В противном случае вы предстанете перед подкомитетом...
— Хватит! — вскакивая с кушетки и становясь лицом к лицу с Эндрю, воскликнул Гамильтон. — Замолчите! Ведь вы даже не представляете, какой вред, какой огромный вред, мистер Тривейн, вы можете нанести стране своими деяниями!
Юрист медленно подошел к окну. Похоже было, что он уже принял решение говорить начистоту.
— Это каким же образом? Не понимаю. Гамильтон упорно смотрел в окно.
— Многие годы, — заговорил он, — я наблюдал, как люди, посвятившие себя какому-то делу, оказывались в тупике именно тогда, когда пытались заставить бюрократию принять необходимые решения. Я видел, как при всех плакали служащие правительственных учреждений, как на них кричали их шефы, как разрушались браки... И все это потому, что они заблудились в политических лабиринтах, а их способность действовать была сведена на нет нерешительностью. Но самая большая трагедия заключалась в том, что я ничем не мог помочь стране в то время, когда ей угрожала катастрофа из-за бездействия политиков. Вместо того чтобы взять всю ответственность на себя, они были по горло заняты своими избирателями!
Гамильтон повернулся к окну спиной и посмотрел на Тривейна.
— Хочу вам сказать, мистер Тривейн, что наше правительство не способно управлять страной! Мы превратились в неуклюжего, постоянно что-то мямлящего великана. А с помощью средств связи процесс принятия решений переместился в дома, где проживают двести миллионов плохо информированных людей. При такой демократизации мы катимся ниже и ниже по всем показателям, неуклонно опускаясь до уровня посредственности.
— Мрачная картина, мистер Гамильтон... Но мне не кажется, что всё так и есть, и уж, во всяком случае, не до таких пределов!
— Именно до таких! Сами знаете!
— Жаль, что вы остановились, но я действительно ничего не знаю, — сказал Тривейн.
— Значит, вы потеряли способность наблюдать... Возьмите, к примеру, лишь два последних десятилетия. Забудем на время о международных проблемах — в Южной Азии, Корее, на Ближнем Востоке, забудем о Берлинской стене и НАТО. Эти проблемы так или иначе могли бы быть урегулированы мудростью более или менее свободных в своих решениях политических лидеров. Давайте взглянем на нашу страну. И что мы увидим, хотите вы спросить? А вот что: совершенно непостижимую, ненадежную экономику, постоянный спад производства, инфляцию и массовую безработицу. А кризисные ситуации в городах, грозящие вылиться в революцию? Я имею в виду вооруженное восстание. А грубые нарушения общественного порядка? Слишком активная деятельность полиции и национальной гвардии? Коррупция, неконтролируемые забастовки, не работающие целыми неделями службы коммунальных услуг, распустившаяся военщина с ее скверной подготовкой, с не отвечающим современным требованиям командованием... Это что, непременные атрибуты хорошо организованного общества, Тривейн?
— Это лишь результат весьма скептического анализа, которому вы подвергли страну... У нас разные точки зрения: наряду с огромным количеством плохого и даже трагического, в стране много здорового...
— Чепуха! Вы ведь сами начинали собственное дело и добились успеха. А теперь ответьте мне на такой вопрос: добились бы вы того же, если бы за вас решали ваши сотрудники?
— Мы же специалисты, мы были обязаны принимать решения... Ведь это была наша работа!
— Тогда почему же вы не видите, позвольте вас спросить, что решения в нашей стране на всех уровнях принимаются клерками?
