событиями в Венгрии). Этот журнал содержит неординарные идеи и подчеркивает новообретенное значение социальных наук. Они общаются с Франко Фортини, Жаном Дювиньо, Колетт Одри, Франсуа Фейто, Дионисом Масколо. В первом номере можно найти статью Фортини о «Мимесисе» Ауэрбаха, статью Греймаса (которого пригласил в редколлегию Барт) о книге «К социологии языка» лингвиста Марселя Коэна, выдающегося специалиста по семитским и хамито-семитским языкам. Барт пишет в этом журнале о «задачах брехтианской критики», программа которой охватывает четыре уровня – социологию, идеологию, семиологию и мораль[491]. История
Arguments, задуманного как пространство свободы для интеллектуалов, которые, в отличие от Барта[492], прошли через коммунизм и отдалились от него, также доказывает существование связей между личной жизнью и мыслью. Он позиционируется как бюллетень и до самого конца остается довольно-таки любительским проектом, в котором каждый делает любую работу:
Arguments утверждает себя как группа-в-слиянии одновременно благодаря своему быстрому и дружескому формированию и ясному и внезапному распаду. Поэтому неудивительно, что он жил за счет обоюдоострого оружия, характерного для групп этого типа: необыкновенная общность в мыслях, действиях, ситуациях, но в то же время рассеивающая экзальтация, избегающая антагонизмов и чувствующая себя побежденной институциональными трудностями[493].
Эти трудности в итоге и положили конец проекту в 1962 году. Однако он доказывает, что Барт в этот период способен к коллективному проживанию интеллектуальных и политических позиций, пусть и на короткое время.
Затем на волне крайне мощной, хотя и несколько неопределенной энергии этих лет Барт участвует в основании Центра научных исследований массовой коммуникации (CECMAS) под руководством Жоржа Фридмана при Практической школе высших исследований[494]. Уже задействованный в работе Центра социологических исследований с 1956 года (это подтверждает отчет руководящего комитета)[495], Барт регулярно участвует в работе CECMAS на протяжении 1960-х годов, присутствует на семинарах и собраниях, а также тесно сотрудничает с Оливье Бюржленом. Виолетта Морен во всех подробностях вспоминает об этом и об участии Барта: она рассказала об этом в тексте, написанном на смерть Фридмана.
Это было в 1959 году, в солнечное июньское утро. Мы собрались на террасе его квартиры, потрясенные и загипнотизированные его оптимистической прозорливостью, что порой вызывало у него беглую усмешку подростка, спрятанную под тяжелыми веками. Нас было четверо: Поль Лазарфелд, Ролан Барт, Эдгар Морен и я. Не без эмоций я вот так группирую четверых «присутствующих», имена которых Фридману так нравилось звучно повторять, я как будто слышу его голос, это как воспоминание после битвы, воспоминание о просвете. Он сразу же на месте ангажировал нас, чтобы не оставлять американцам привилегию в одиночку оценивать значение аудиовизуальных средств коммуникации и оттачивать знаменитый контент-анализ, первые образцы которого дала школа Берельсона. В то утро обещания давались так, как будто все уже в наших руках[496].
Наконец, Барт участвует в основании в 1961 году журнала Communications, а также в проекте «международного журнала», который создавался по инициативе Бланшо и к которому мы еще вернемся.
Так как Барт не закончил свой лексикографический проект, для работы над которым он был нанят, Национальный центр научных исследований не продлил ему грант в 1954 году. Тогда он всерьез задумался о том, чтобы отказаться от этой работы, проводившейся вместе с Жоржем Маторе, отношения с которым в 1954 году стали более прохладными: «Что-то сломалось после моей книги, которая его явно разозлила: он нашел, что она очень плохо написана, тогда как я все меньше верю в его разбодяженную лексикологию, которая, хотя и прикрывается нововведениями, на самом деле восходит к тому самому Теодюлю Рибо, которого нам объяснял мрачный разбойник Мило (разбойник, потому что так плохо учил нас философии)»[497]. Он подумывает о том, чтобы взять третью тему для диссертации – о зрелищах или о моде. Барт обращается к Андре Мартине, встречу с которым снова организует Греймас. Через много лет, уже отдалившись от Мартине, Греймас рассказал об этой первой беседе. Барт хотел заниматься модой и спросил у лингвиста, какое место в ней является наиболее важным для означивания. Мартине ответил, что «ноги», тогда как Брат считал, возможно, вполне справедливо, что у «шали» гораздо больше значений[498]. Уже здесь семиотика, которую хотели продвигать Барт и Греймас, уперлась в программу, мало приспособленную к литературе. Поэтому в конечном счете Барт попытается встроить свою новую тему моды, как она дается в текстах, в работу лаборатории Фридмана, в которой в действительности было мало места для его метода и демистифицирующего восприятия объектов; однако именно в рамках этой лаборатории Барт получит грант в следующем году. Тем временем ему нужно найти заработок, и Робер Вуазен, директор издательства Arche, предлагает ему должность литературного консультанта, которую Барт принимает не только из-за материальных соображений: это место прекрасно согласуется с его занятиями театральной критикой.
Будучи теперь признанным критиком, Барт очень востребован в газетах и журналах, особенно после публикации первых «мифологий»: «Мир кетча», вышедший в Esprit в октябре 1952 года, принес ему большую известность, и он получил множество писем с выражением восхищения. Помимо France Observateur, где Барту поручено вести ежемесячную рубрику театральной хроники, только что созданных Надó Lettres nouvelles, куда он отдает следующие «мифологии» в рубрику «Ежемесячная маленькая мифология», и Esprit, в котором он продолжает регулярно сотрудничать, к нему также обращаются Les Temps modernes и La Nouvelle Revue française. Полану, в 1953 году выразившему желание, чтобы «его имя часто появлялось в следующем году в NRF[499]» и предлагавшему 2000 франков за страницу, Барт не дает ничего. Марселю Арлану, который убеждает его писать в следующем году статьи для La Nouvelle NRF, он вынужден ответить, что, до тех пор пока не прояснится его положение в Национальном центре научных исследований и ему не будет гарантировано место в секторе социологии, он не может брать на себя новые обязательства. В черновике письма есть следующие слова, впоследствии зачеркнутые: «Я ставлю мое желание приступить к написанию настоящей социологической работы выше любой другой задачи, и я не чувствовал бы себя свободным в отношении литературы до тех пор, пока не будут исчерпаны все возможности получить поддержку НЦНИ, что в данный момент заставляет жертвовать временем»[500]. Конечно, здесь присутствует желание общественного признания, но, помимо этого, еще и чувство, что для созревания большого произведения требуются время и неспешность, не сочетающиеся с коротким и сиюминутным характером большинства его текстов. Кроме того, это эпоха увлекательных приключений Théâtre populaire, которые поглощают большую часть его времени с 1954 по 1960
