бездыханной груди, недвижные уста жаждали крови, и отлетевший дух, казалось, побуждал меня не к плачу, но к мести.
В этот миг спала пелена с моих глаз. Все стало мне ясно, туман полностью растаял. Никогда еще не ощущал я столь остро коварную сеть Незнакомцев и себя недвижно схваченным в ней пленником. Кто обладал правом подавить мою душу, запретить мне чувствовать, чтобы о единственном миге радости я молил, как униженный раб? Но отныне жизнь моя была мне безразлична.
Однажды, в начальные дни моего блаженства, поклялся я своей супруге, что умру вместе с ней. Лишившись ее в первый раз, по слабости своей я не сдержал клятвы. Теперь чувствовал я себя вдвойне обязанным, однако сон одолевал меня. Я поклялся пред ее застывшим ликом, что умру не один.
Этот рой мыслей промелькнул в одно мгновение. Всем существом своим я жаждал мести, воображение мое рисовало кровавые сцены, что единственно могло заставить биться мое оледеневшее сердце. Близится час, любезный граф, когда я приоткрою завесу над страшной тайной и хладнокровно принесу свидетельство, что исполнил сию клятву, воплотил замысел, порожденный гнетущими меня обстоятельствами, грозящими к тому же самому моему существованию.
Через несколько секунд я пришел в себя. Слуги мои спрыгнули с кареты и распрягли лошадей, чтобы вскачь преследовать убийцу. Один из всадников выстрелил ему вослед, и тот упал. Догонявшие устремились к нему, но он был уже мертв. С него сорвали маску, лицо его было мне незнакомо. Но маска выглядела ужасающе, как у описанных вами стражей в таинственном саду, дражайший С**.
Я усадил мертвую Эльмиру в угол кареты и оставил ее лишь для того, чтобы взглянуть на убийцу. Слуги, только что наблюдавшие мою боль и ярость, были удивлены моему холодному спокойствию. Мы словно поменялись ролями. Они распахнули дверь кареты, чтобы еще раз посмотреть на свою повелительницу, поцеловать ее холодную руку и омочить слезами край ее платья. Те, кого оросила капелька ее крови, считали себя счастливцами, наделенными бесценной реликвией. Люди столпились вокруг нее, слова заглушались рыданиями, разлука с госпожой казалась немыслимой. Добро и благородство восторжествовали. При жизни Эльмира очаровывала своей красотой, но ее добродетели делали это очарование нерушимым.
Я стоял подле, пристально созерцая картину прощания. Она казалась мне представлением, которому мне хотелось положить конец. Прервав преклонения слуг, я велел им обыскать незнакомца, но обыск ничего не дал. В моей голове уже сложился план мести, и недоставало лишь одной-единственной улики, чтобы приблизить мою цель. Однако тщетно пытался я разрешить эту загадку — лишь со временем различил я нужную мне тропу, но и то после того, как уже не мог на нее ступить.
Мы вернулись в замок, и Эльмиру внесли в ее спальню. Я крепко запер все двери, снял с убитой платье и пристально обследовал раны, дабы убедиться, что она действительно мертва. Это стало мне вскоре совершенно очевидно. Две пули безжалостно раздробили левую половину груди, третья пронзила ее нежное горло, откуда вытекло очень много крови. Члены Эльмиры уже одеревенели. Позвав горничную, я велел ей снять с покойной прочие одеяния, забрал их в свою комнату и исследовал самым тщательным образом. Из одного кармана выпало новое на вид портмоне, обвязанное лиловой лентой. Поспешно развязав узел, я нашел записку, которую Эльмира однажды в церкви обронила на моих глазах и в отношении которой она мне дала столь чудовищные пояснения, и помимо этого еще небольшой пакет — сложенные вместе записи, важность которых впоследствии я смог высоко оценить. Но тогда у меня не было времени их читать, и я запер их в потайном отделении письменного стола, которое некогда сам изготовил, застегнул портмоне и вложил в карман убитой.
Новые попытки вернуть Эльмиру к жизни оказались тщетными. Я велел одеть ее и оставить тело в комнатах на три дня. Я имел уже опыт с Братьями и поклялся не упускать из виду ни одной подробности, чтобы вновь не стать жертвой обмана. На теле убитой я оставил тайные знаки и проверял их ежечасно, опасаясь подмены. Покойная была столь изуродована выстрелами, что лицо ее ничем не напоминало ту, которую я знал при жизни. Поэтому ничего не стоило подменить ее кем-нибудь другим. Но небольшой шрам на лбу, который прежде отсутствовал, трудно было бы подделать.
Для большей надежности привлек я слуг, на которых мог особенно положиться, — они должны были ежесекундно стеречь покойницу. Через три дня на теле появились все признаки разложения, гроб заколотили у меня на глазах, и я запечатал его печатью, которую всегда держал при себе, и сам помог опустить в семейный склеп.
Возвратившись назад, все еще терзаемый чувством утраты, я подавил обильные токи теплых, рвущихся излиться слез и поспешил к своему письменному столу. Вытащить бумаги и сорвать печать было делом одного мгновения. Отдельные исписанные листы рассыпались вокруг. Они не были пронумерованы, и мне понадобилось довольно много времени, чтобы пробежать их глазами и сложить в нужной последовательности. Помимо того почерк был не слишком разборчив, и после первого просмотра мог я только заключить, что речь шла о каких-то семейных новостях. Я вновь свернул листы и спрятал в стол.
Тем временем наступил вечер, сделалось темно, и я стал ждать, не явится ли вновь мой Гений. Я велел зажечь свечи и отнести их в уединенный домик в саду, чтобы тем вернее заманить его. Я запасся парой пистолетов, двумя кинжалами и саблей, которая — я имел возможность выяснить это при определенных обстоятельствах — могла бы рассечь любую кольчугу. Словом, были сделаны все необходимые приготовления, чтобы встретить противника достойно. Ум мой был ослеплен яростью, и все же я хладнокровно и терпеливо прождал целую ночь. Но Амануэль не явился. Я ждал его еще три ночи. Я провел их в своей спальне, но в постель не ложился, притаившись в неприметном стенном шкафу. От ярости я пребывал в величайшем возбуждении и прислушивался к каждому звуку. При легчайшем дуновении ветра, при малейшем скрипе дерева я с готовностью сжимал рукоять кинжала. О, я бы отдал десять лет жизни за то, чтобы помериться силами с Амануэлем!
Старания мои, однако, ни к чему не привели, и после того как я предпринял все, на что только был способен человеческий ум, чтобы обнаружить хотя бы единственный след ужасных Незнакомцев, но не смог в том преуспеть, я еще более воспылал гневом и вознамерился проникнуть в сердцевину их зловещей паутины, дабы перерезать живые нервы их жизнедеятельности и либо обрести новое
