сложить кусочки пазла на доске и увидеть лицо убийцы. Но куда там, все запуталось еще больше. Синяя негашеная марка номиналом в половину грано стала самой мутной картой из тех, что сдал мне «Бриатико», а вовсе не козырем, как стоило надеяться.
Комиссара раздражает, что я называю два зимних убийства делом рук одного человека. Мы смотрим с ним на одну и ту же веревку, только он видит скучный пояс францисканца с тремя узлами, а мне мерещится веревочная петля, с которой изображали Немезиду. Садовнику бы это понравилось. Иногда я ловлю себя на том, что подражаю его манере всюду вставлять сравнения, даже когда говорю сама с собой. Мне кажется, что с тех пор, как я его встретила, я как будто пытаюсь встать внутри себя на цыпочки.
Я думала об этом, стоя в душной сестринской комнате, перед узким зеркалом, вклеенным прямо в кафельную плитку. Там всегда пахнет острым девичьим потом, дешевой пудрой и немного — свернувшейся кровью. После шести часов в сестринской никого не бывает, это хорошее место, чтобы остаться одной и подумать.
Я смотрела в зеркало и с трудом узнавала свое лицо. За несколько весенних недель моя кожа стала землистой, глаза припухли, возле рта обозначились трещинки, а волосы перестали виться, как будто я вымыла их в соленой воде. Это было лицо ненависти, наверное. Если дальше так пойдет, то скоро я обнаружу в зеркале старуху с отвисшей грудью, с терниями на голове, с раздвоенным языком и со змеями в волосах.
* * *
К вечеру буря утихла, выдрав с корнем два молодых кипариса перед главным входом. Деревца лежали на мокрой гальке, словно уснувшие сторожевые псы, вытянув лапы и положив головы набок. Старики не решались выйти на прогулку и от скуки записывались на процедуры. Проводив последнего пациента, я устроилась на подоконнике, чтобы посмотреть на море, но увидела капитана, идущего по аллее, и отвернулась. Подозреваемый номер один расхаживал по парку в темных очках, заложив руки за спину, отбрасывая носком ботинка кипарисовые шишки.
Утром я ездила в участок, чтобы совершить преступление. Я помню эту статью в Уголовном кодексе Республики: намеренное лжесвидетельство. Комиссар решил, что дело моего брата будет закрыто как безнадежное, а дело хозяина он попробует свалить на карточные долги. Я могу ходить к нему до дня Страшного суда, но сдвинуть его с этой версии мне не удастся. Вот почему я решилась на подделку улики. Видел бы это наш доцент, читавший курс по ошибкам следственного производства.
— Горничная нашла это в номере капитана, — сказала я комиссару, выкладывая кредитку на стол, — вы обязаны приобщить это к уликам и вызвать Ли Сопру на допрос.
— Золотая «Виза» Аверичи? Капитан что же, не в своем уме? — Он уставился на кредитку, будто на скорпиона. — Надо быть имбецилом, чтобы хранить в комнате вещи своей жертвы.
— Он мог забыть о ней! Собирался уничтожить, а потом забыл. Допросите его!
— Это ты могла забыть, девочка, а убийца не мог. Я даже спрашивать не стану, где ты это на самом деле взяла. Хотя должен был спросить.
Он замолчал и стал набивать свою трубку, я тоже сидела молча, разглядывая карту траянского побережья, висевшую у него на стене. Отель «Бриатико» был отмечен флажком, это означало, что следствие еще не закрыто. На месте рыбного рынка флажка не было. Смерть моего брата они не считали преступлением. Раскурив трубку, комиссар смахнул кредитку в ящик стола.
— Она была найдена в комнате капитана, — тупо повторила я, понимая, что разговор уже не вернуть в прежнее русло. Руки у меня дрожали, и я обхватила ими колени.
— Банковская карта будет возвращена законному наследнику покойного. Распишитесь вот здесь. — Он стал говорить мне вы, видно, я здорово его разозлила. — И подумайте: не слишком ли много доносов на одного человека? Уважаемого человека, между прочим.
— Ну разумеется, уважаемого! Разве можно сравнить его с сыном крестьянина, который изредка халтурит на маслодавильне. Такого и убить не грех, а вот времени на расследование уже не найдется. Никто ведь не платит за такую работу, верно?
— На вашем месте, синьорина Понте, — он заговорил таким высоким голосом, что я вздрогнула, — я был бы благодарен полицейскому управлению. За то, что сведения о настоящей улике, найденной возле тела вашего брата, не были предъявлены широкой публике. Мы могли бы обвинить его в убийстве, но не сделали этого.
— В убийстве?
— Вот именно. Рядом с телом вашего брата была обнаружена вещь, принадлежавшая раньше покойному Аверичи. Именно этой вещи вдова недосчиталась, когда получила из полиции одежду мужа. Что говорит о том, что сын крестьянина занимался не только оливковым маслом.
— Это говорит о том, что вещь ему подкинули!
— Черта с два, студентка. Подкидываешь у нас только ты. Мы сразу взяли отпечатки твоего брата, благо пальцы так хорошо сохранились во льду. Все совпадает.
— Вы макали его мертвые пальцы в чернила?
— Все сделано по закону. Пока в деревне не знают подробностей, но узнают, как только закончится следствие. И ты станешь сестрой убийцы или в лучшем случае — мародера.
— Да мне плевать. Подозревать Бри в убийстве может только безумец.
— А я вот подозреваю. — Он достал из ящика стола расческу и принялся зачесывать со лба свои кудри, поглядывая в оконное стекло. — Выпил на танцах, раздухарился, напал на хозяина в парке, убил и ограбил. И не надо делать такое лицо. Надежная версия, с прочным мотивом и вещественными доказательствами.
Он почистил расческу пальцами, потом открыл сейф, достал зеленый бумажник и швырнул мне через стол.
— По мне, так лучше убить, чем обшарить карманы мертвеца. Отпечатки уже сняли, можешь понюхать и потрогать.
Я долго вертела бумажник в руках, стараясь выровнять дыхание и набраться сил для продолжения разговора. Дорогая кожа с пупырышками, потертые уголки. Монограмма, вытисненная золотом, похожа на букву А, вокруг нее переплетаются кольца.
Я открыла бумажник, увидела в одном из отделений водительские права Аверичи и поняла, что впервые вижу его лицо. Крестьянское
