было всё, но всё равно будто чего-то не хватало, а как всё потеряла… приходило осознание того, что всё, что было тогда, было не так уж и важно. Жаль, что это осознание возникало не сразу. Да, я проходила через сложный этап, мне пришлось принимать всё так, как есть, жить как есть, не надеяться ни на кого. Если раньше был в моей жизни человек, которому я пошла довериться, то сейчас его не было. Он – далеко. Так далеко, что сейчас я могла верить лишь себе, верить в себя. И я же понимала это раньше, понимала, что ничто не вечно, что всё рано или поздно заканчивалось. И какого теперь? Какого это – разочароваться в своих собственных иллюзиях?
Какого это – верить на слово, верить во все слова, что тебе говорили? Верить, что тебя не бросят, не предадут, что в тебе нуждаются, что ты на всю жизнь? Забавно, однако, получается, что мы сами себя в этом убедили. И совсем забыли, какого это – быть самому по себе. И только после всего, после всего прожитого, я вспоминала, как жила раньше, как со всем справлялась одна. Да, бывали моменты, когда казалось, что я не смогу это преодолеть, что это очень сложно, что мне нужна помощь, но это лишь самообман.
С-а-м-о-о-б-м-а-н.
Бывали моменты, когда проскальзывали воспоминания о том времени, когда я была счастлива, когда находилась рядом с тем, кто оказался дорог мне, когда я всегда любила. Но сейчас… этого человека не было рядом со мной уже много дней, не отвечал на мои сообщения и звонки, не находился дома, постоянно оставлял брата и сестру одних дома без денег и еды. Что происходило с Джозефом? Почему он от всех отгородился? Может… может, он тоже болен? Или бросил меня?
Так больно от незнания. Так больно от трескающегося сердца. Так больно…
Больно от любви.
Так умирала любовь на полу душевой комнаты в три тридцать ночи. А что будет дальше? Я буду проходить мимо с гордо поднятой головой и делать вид, что мы вовсе не знакомы, буду смеяться с друзьями, а ночью рыдать и биться в истерике, хватаясь руками за своего единственного лучшего друга. Буду смотреть на всех свысока, а потом закрываться в туалете, чтоб принять очередную дозу успокоительных.
Так умирало счастье от долгих рыданий в три тридцать ночи. Я смотрела в далёкое окно в ожидании рассвета, глаза болели от слёз и усталости. Хотелось посмотреть на дисплей телефона – вдруг Джозеф всё же ответил. Но он молчал. Он всегда молчал, когда дело касалось его личных проблем. Но сейчас он молчал, потому что и не собирался со мной разговаривать. Как и ни с кем другим. Но почему?..
Так уходили люди, оставляя тебя одного. Забирали с собой часть тебя, а ты в ответ смотрел на них и думал, что же сделал не так, почему тебя оставили и вообще за что ты заслужил всё это. Хотелось отпустить всё это и надеяться, что в мою жизнь придёт кто-то другой и останется со мной уже навсегда.
Н-а-в-с-е-г-д-а.
Но кто же это будет, кто? Кто?
– Ты не узнаешь, что такое взлёт, пока не упадёшь очень низко10.
Голос Филис скользящей мелодией проник сквозь худые струи холодной воды и наполнил душевую комнату. Сама девушка танцевала с закрытыми глазами и поэтому не заметила меня. Голубые шнуры наушников не мешали ей раздеваться и мотать кудрявой головой в такт музыки, радужная футболка полетела вслед за лифчиком, под толстыми шерстяными штанами оказались шорты, которые через пару секунд тоже уже оказались в куче другой одежды. И вот уже совершенно голая Филис наконец-то подняла на меня взгляд, когда собралась залезть в душ. Она безумно улыбнулась моему покрасневшему от смущения лицу, тогда как я изо всех сил старалась не разглядывать её обнажённое тело с хорошей талией и грудью, оказавшейся куда больше моей.
– О, как хорошо, что ты здесь! – ни капли не смутившись, Филис кинула свои наушники на одежду и рассмеялась. – Я как раз не хотела мыться одна.
– П-почему?
От дикого смущения я начала даже заикаться, тогда как внутри всё горело далеко не из-за болезни. А Филис, казалось, ни на что не обращала внимания, когда залезала ко мне в душ и становилась мокрой от холодной воды. Запоздало вспомнив, что девушка ничем не болела, я поспешно пыталась сделать воду горячее.
– Мудрецы хоть и хорошие и мудрые, но когда-то они желали мне зла, – с наигранной обидой надула губы Филис, пристраиваясь ближе ко мне и намачивая голову. – Я как-то раз чуть ли не умерла в ванной, когда хотела засунуть кран себе в рот.
В этот раз мне не удалось отвести от неё взгляд – от удивления я откровенно пялилась прямо на неё.
– И часто у тебя такое бывает?
– Мне потом стали помогать, – беззаботно пожала плечами она.
– Кто? Психиатры?
– Ну, если так можно назвать Джозефа, то да, – и не успела я выйти из ступора из-за её слов, как она уже полностью повернулась ко мне лицом и заглянула в мои глаза. – О, прости, ты, наверное, сильно смущена тем, что я пришла сюда и застала тебя голой.
– А кого это может не смутить, кроме как тебя? – усмехнулась я, пытаясь совладать со своими эмоциями, которых то слишком близко подпускали к огню, то макали в сироп рассеянности.
– Ну, Торию.
И в этот момент её лицо вдруг стало вновь печальным, будто Филис снова сидела за рисованием пейзажа и разговаривала со мной о тяжёлой судьбе. Видеть её горе – как резать ножом по венам и не знать, чем же по-настоящему помочь, чтобы на чужой душе стало легче. И на своей тоже.
– Я… встретила её возле твоей комнаты, – неуверенно сказала я, понимая, что это не самая лучшая тема для разговора в душе. – И… она мне рассказала о ваших отношениях. Я поняла, почему Тория к тебе приставала, но она так и ответила, зачем заходила к тебе…
– Отдать мне мой дневник и сказать, что больше не будет ко мне приставать, – совсем тихо сказала Филис, прижимаясь ко мне, словно хотела от чего-то спрятаться. – Она взяла оттуда всего одну страницу, но… я никогда не бываю жестокой по отношению к другим, но те слова на том листочке были такими… жестокими.
– Но правдивыми, – я взяла её лицо за подбородок и заглянула в эти фиолетовые глаза: точно сама космическая туманность наблюдала за зеленью моих
