— Руководствуясь указаниями нашего родного отца — великого Сталина, — повторил Дудко, опасаясь, что его недостаточно хорошо услышали, — я вырос в хорошего танкиста-стахановца. Я стал виртуозом грозной машины.
Что же я сделал как стахановец-танкист? На одной из машин, на которой я работал, я прошел две с половиной тысячи километров. Мотор на этой машине проработал значительно дольше положенного срока, перекрыв норму на сорок четыре процента. При этом не было ни одной поломки, не говоря уж об аварии.
С места его прервал взволнованный громкий голос:
— Как вы этого добились?
— Я добился этого тем, — Дудко словно был очень обрадован этому вопросу и сделал вид, что он был для него полной неожиданностью, в то время как его еще до совещания предупредили, что последует именно такой вопрос, — что всю свою энергию, всю свою любовь отдавал машине. — Он ответил так, как ему посоветовали ответить. — Я знал, что мне нужно прежде всего как следует изучить машину. А раз я изучил машину, то получил полную возможность овладеть ею, и машина стала послушной в моих руках. На другой машине, на которой пришлось мне работать, я прошел полторы тысячи километров. Я взял на ней пятьдесят различных препятствий, которые превышают нормы.
Тухачевский, сидевший в президиуме совещания рядом с Ворошиловым, старался внимательно слушать выступавших, но никак не мог взять в толк, зачем было этого славного парня, по всему видать хорошего танкиста, тащить в Москву для того, чтобы рассказать о том, сколько он прошел километров на своем танке. Не лучше было бы и гораздо полезней для дела, если бы все это он рассказал в своем полку, ну, на худой конец, в своей дивизии, да еще и показал бы, как он владеет танком. Но в таком случае о том, каких чудес достиг Дудко в вождении танка, а главное — о том, что он руководствовался при этом мудрыми указаниями родного отца товарища Сталина, узнал бы лишь его полк или его дивизия, а сейчас узнает вся страна, ибо речь Дудко разнесется радиоволнами во всесоюзном эфире, будет растиражирована сотнями газет…
А Дудко между тем продолжал:
— Мною сэкономлено пятьсот килограммов горючего. Как я экономил горючее? А вот, например, как. Мы водим машины по дорогам и без дорог, по пересеченной местности и по ровным участкам. При этом многие неопытные водители пользуются тормозной лентой. Я тормозной лентой не пользуюсь. Я поворачиваю машину на фрикционе. Это значит, что машину можно повернуть с девятьюстами оборотами, не применяя большей силы мотора. А если затормозить ленту, то нужно увеличить количество оборотов до тысячи двухсот и более. Пока водитель будет переходить с меньшей скорости на большую, теряется время и сгорает много горючего.
Он передохнул и на минуту оторвался от текста.
— Однажды, когда мне было дано задание преодолеть препятствие, превышающее нормативы, то присутствовавшие инженеры говорили, что вряд ли я его возьму. Но командир нашей части ободрил меня, сел ко мне в машину и сказал: «Она возьмет!» И я выполнил задание, преодолел препятствие!
Снова гром аплодисментов, правда, гораздо менее продолжительный, чем в тот момент, когда оратор упоминал имя вождя.
— Когда нам было дано задание преодолеть без остановки сто двадцать километров, то товарищ Белоцков прошел только половину расстояния без остановки. Он устал. А я провел машину за два часа сорок пять минут и вылез из нее совершенно бодрым, хоть на танцы иди!
Тут уже аплодисменты слились с дружным молодым хохотом.
— Молодец, товарищ Дудко! — раздался из президиума громкий голос Ворошилова. — Пусть зарубежные акулы капитализма, грозящие нам своим крестовым походом, хорошенько прислушаются к твоим богатырским словам. Такие, как товарищ Дудко, — это наши советские Ильи Муромцы, наша гордость и слава!
Зал долго не утихал — ведь это говорил сам нарком обороны, легендарный герой гражданской войны!
Воодушевленный репликой наркома, Дудко продолжал еще с большим вдохновением:
— Многое нужно для того, чтобы быть хорошим танкистом. Но главное — это смелость и решительность. Нужно не теряться, преодолевая препятствия, а смело идти вперед. Однако эта смелость должна быть расчетливой.
Когда были сложные испытания, командир части дал нам задание идти на стенку. Водитель товарищ Голицын разогнал свою машину, и она стенку не взяла и остановилась. Я же, мобилизовав всю свою энергию, повел машину на стенку и взял ее. Я показал свое умение в управлении танком и плавно опустил машину на землю. Вот что значит расчет и смелость!
Отчаянные рукоплескания были ему ответом. А кто-то из зала возбужденно, сгорая от нетерпения докончить всю фразу, выпалил:
— Голицын — фамилия дворянская, вот он и не взял стенку. Кишка тонка! А Дудко — чистокровный рабочий класс!
Хохотали все — громко и раскатисто — от Ворошилова до последнего бойца в последнем ряду. Лишь Тухачевский слабо улыбался — с таким же успехом этот ультрапатриот мог бы проехаться и по его собственной фамилии!
А Дудко уже заканчивал свой победоносный рапорт:
— Да здравствует наш любимый маршал коммунизма товарищ Сталин! Да здравствует нарком обороны товарищ Ворошилов!
Председательствующий уже объявлял очередного оратора, когда встал со своего места в президиуме Гамарник и сказал:
— Товарищи, к нам в президиум поступила записка. Позвольте ее зачитать. «Армейскому комиссару первого ранга товарищу Гамарнику. Я, младший командир Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии, в прошлом батрак, а потом шахтер в Кузбассе, сейчас член ЦИК СССР.
Проездом на сессию ЦИК СССР я заехал в родное место работы — город Прокопьевск (Кузбасс), спустился в шахту «Черная гора» и за шесть часов работы в шахте электросверлом и кайлом вырубил одну тысячу сто пятьдесят тонн угля. Выполнив норму на две тысячи девятьсот десять процентов, я заработал пятьсот шестьдесят два рубля семьдесят пять копеек и получил двести рублей премии. После работы был митинг, на котором рабочие взяли обязательство — в третьем квартале перегнать по производительности труда Соединенные Штаты Америки.
Об этом докладываю. Младший командир Гайдуков».
Буря аплодисментов заглушила последние строки записки, даже фамилию никто толком не расслышал — зал горел адским нетерпением одобрить то, что свершил младший командир, член ЦИК. Где это видано, чтобы при царском режиме какой-нибудь безвестный унтер-офицер стал бы, считайте, членом правительства?!
Да, сценаристы в заведении товарища Гамарника, то бишь в Политическом управлении РККА работали отменно и с размахом!
Впрочем, к чему это ерничество? Результат таких мероприятий тоже был отменный: страна заряжалась трудовым энтузиазмом, армия стремилась быть всех сильней, быть легендарной и непобедимой!
В конце совещания по заведенной традиции непременно выступал нарком обороны. Речь его была продолжительной, торжественной, перемежаемой здравицами в честь товарища Сталина, и в то же время деловой и серьезной, хотя серьезность эта и разбавлялась шутками да прибаутками. Говоря о том, что армия стала могучей, что она преобразилась до неузнаваемости, нарком сослался на публикацию английского консервативного журнала «Раунд тейбл»:
— И вот что пишет этот журнал. — Ворошилов выдержал должную паузу, призывая к особому вниманию. — «В царской армии солдат не имел права входить в трамвай, если там был офицер, не имел права занимать кресло в театре из опасения, что в театре может оказаться офицер. Ныне красноармеец — народный герой…
Красноармейцы — это наилучше обутые, наилучше одетые и наиболее вежливые люди в стране. Во время исполнения служебных обязанностей дисциплина в армии очень сурова. Но когда красноармеец не при исполнении служебных обязанностей, он свой человек. Он посещает лекции, кинотеатры, библиотеки, театры. В военных лагерях выступают лучшие силы лучших театров. Оркестры, лучшие оперные певцы дают там концерты. Красноармейцы имеют свои драматические кружки, свои хоры — это составная часть их общественной жизни. Московский красноармейский хор — лучший в стране и, несомненно, один из лучших в мире. Школы в Красной Армии подготавливают красноармейца к тому, чтобы он сумел занять хорошее положение в гражданской жизни. Преимущества от пребывания в Красной Армии неисчислимы».
Вслед за совещаниями танкистов, летчиков, представителей других родов войск открылось совещание оборонных писателей.
Боевой, взрывчатый, человек атакующего характера, видный драматург Всеволод Вишневский говорил с трибуны этого совещания:
— Сейчас, разбирая старые материалы, с удивлением видишь, что уже в первые дни пролетарской революции, в 1917 году Балтийский флот имел пять литературных журналов! У нас были свои студии, было пятьдесят шесть клубов, где моряки занимались искусством. Почти половина Балтийского флота была цинготной, половина команды оставляла зубы в сыром хлебе, и в это время занимались искусством, устраивали музыкальные понедельники, которые помнит весь Питер. Было страшное напряжение, и была огромная культурная работа. В год, который Пильняком почему-то назван «голым годом», в армии было тысяча двести театров.
