глаза с длинными девичьими ресницами карие и блестящие. В соседнем кресле сидел человек, чье тело было будто сделано из воска, слишком долго провисевшего над огнем. Круглые, почти бесформенные плечи свисали на персикообразный живот и с трудом удерживали большую куполообразную голову – Тадж-Махал. Прическа по образцу брата Тука[19] – волосы только у ушей. Но вот в глазах – блестящих, желтых – не было ничего комического.
– Градски, – прошипел Дафф, но выражение его лица тут же изменилось. Он с улыбкой направился к столику. – Привет, Никки, мне казалось, у нас назначена встреча.
Грек быстро обернулся.
– Мистер Чарливуд, простите, меня задержали.
– Вижу, леса полны разбойников.
Шон видел, как начало краснеть лицо Градски над воротничком, но краска сразу исчезла.
– Уже продал? – спросил Дафф.
Грек нервно кивнул.
– Простите, мистер Чарливуд, но мистер Градски заплатил мою цену не торгуясь, заплатил наличными.
Дафф обвел взглядом сидящих.
– Привет, Норман. Как дочка?
На этот раз краска вышла из-под воротничка рубашки и залила все лицо Градски. Он раскрыл рот, дважды цокнул языком и снова закрыл.
Дафф улыбнулся и посмотрел на молодого еврея.
– Отвечай ты, Макс.
Карие глаза потупились.
– У дочери мистера Градски все в порядке.
– Кажется, она вышла замуж вскоре после моего недобровольного отъезда из Кимберли?
– Совершенно верно.
– Разумный шаг, Норман, гораздо более разумный, чем приказывать своим громилам выбросить меня из города. Это было не слишком любезно с твоей стороны.
Все молчали.
– Надо как-нибудь встретиться и поговорить о добрых старых временах. А пока – прощайте.
По дороге на шахту Шон спросил:
– У него есть дочь? Если она похожа на него, тебе повезло, что сумел улизнуть.
– Вовсе не похожа. Она как гроздь спелого винограда.
– Трудно поверить.
– Я тоже вначале не мог поверить. Единственный мой вывод – Макс сделал для него и это.
– А кто такой Макс?
– Придворный шут. Говорят, когда Норман кого-нибудь вешает, Макс дергает тело.
Шон рассмеялся, а Дафф продолжил:
– Не стоит недооценивать Градски. Единственная его слабость – он заикается, а когда рядом с ним Макс, то он преодолевает и эту слабость. Под этим монументальным черепом – мозг, быстрый и безжалостный, как гильотина. Теперь, когда он прибыл на золотые поля, события начнут развиваться; нам придется скакать галопом, чтобы не отстать.
Шон немного подумал, потом сказал:
– Кстати о развитии событий, Дафф, – раз уж мы потеряли участки грека и нам не нужно платить ему, может, закажем новые механизмы, чтобы поработать на купленных участках?
Дафф улыбнулся.
– Я на прошлой неделе уже послал в Лондон телеграмму. К концу месяца по воде придут две новенькие дробильни по десять дробилок каждая.
– Милостивый боже, почему ты не сказал мне?
– Ну, ты так тревожился, что я не хотел разбить тебе сердце.
Шон раскрыл рот, собираясь сбить с Даффа спесь, но не успел: Дафф подмигнул ему, и у Шона дрогнули губы. Он почувствовал, как подступает хохот, попытался остановить его, но хохот победил.
– Сколько это будет нам стоить? – спросил он сквозь смех.
– Если спросишь еще раз, смех тебя задушит, – предупредил Дафф. – Просто знай, что, если прибавить стоимость транспортировки сюда дробилен из порта Наталь, нам придется за несколько недель пропустить через нашу маленькую дробильню гору руды Главаря.
– А как же плата за наши новые участки?
– Это мое дело, я о нем и позабочусь.
Так закладывались основы их партнерства; в следующие несколько недель они окончательно оформились. Дафф с его волшебным языком и очаровательной кривой улыбкой вел переговоры и лил масло на воды, взбаламученные нетерпеливыми кредиторами. Он был энциклопедией горного дела, и Шон ежедневно черпал из этого источника; он строил планы, иногда дикие, иногда гениальные. Но его кипучая нервная энергия не была направлена на осуществление этих планов. Он быстро терял к ним интерес, и именно Шон отвергал самые дикие порождения разума Чарливуда и принимал другие, более заслуживающие внимания; сделавшись их приемным отцом, он рассматривал их как родных детей. Дафф был теоретиком, Шон – практиком. Шон теперь понимал, почему Дафф прежде никогда не добивался успеха, но в то же время понимал и то, что сам он без Даффа бессилен. Он с глубоким восхищением следил за тем, как Дафф с помощью едва достаточного потока золота с «Глубокой Канди» поддерживает работу дробильни, платит поставщикам, погашает в срок кредиты и в то же время сберегает деньги на новую технику. Он словно жонглировал горящими углями: продержи слишком долго – обожжет, вырони – и все рухнет. И Дафф, в глубине души вечно не уверенный в себе, обладал достаточной волей, чтобы никогда этого не показывать на словах; лишь изредка об этом свидетельствовал его взгляд, устремленный на Шона. Дафф чувствовал себя маленьким рядом с большим телом Шона и его огромной целеустремленностью, но это было приятное чувство – словно рядом с тобой дружелюбная гора.
Они окружили дробильню новыми зданиями – складами, плавильней, домами для Шона и Кертиса.
Дафф снова спал в гостинице Канди. Туземцы помещались ниже по черному склону хребта, каждую неделю, по мере того как рос белый шахтный отвал, они чуть отступали. Вся долина менялась. Прибыли новые дробильни Градски и выстроились вдоль хребта, высокие и гордые, но в конце концов созданные ими же отвалы превзошли их по высоте. Йоханнесбург, вначале лишь простой рисунок заявочных колышков, всасывал в себя разбросанные лагеря, упорядочивая их на своих улицах.
Комитет
