что даже теперь не спешат прекращать выполнять приказы Миссури.
Я вижу, как Пол Талбот бережно перекладывает младенца Лахлана на руки жены и легонько подталкивает ее к свободному креслу. Но прежде чем та успевает сделать шаг, в кресло падает Джейсон Поук, пристегивается и принимает безопасную позу на случай вынужденной посадки.
– Нам нужно что-то делать, – говорю я скорее самой себе, нежели окружающим.
– Что делать-то?! – визгливо выкрикивает пассажир в первом ряду. Рот у него перекошен от ужаса. – Ничего мы не сможем сделать!
Ганг отступает на пару шагов. Он в растерянности. Куда теперь идти, когда их командир исчез? Наверняка это наш шанс. Я поворачиваюсь к Франческе и остальным:
– Нам нужно проникнуть в кабину пилотов.
– Но взрывчатка… – начинает Роуэн. – Как только мы к ней приблизимся, Миссури… – Он сжимает пальцы в кулак, потом резко их разжимает, имитируя взрыв.
– А если не проникнем, – возражает Дерек, – она направит самолет на оперный театр.
Беременная женщина слушает наш разговор.
– В любом случае нам кранты.
– Если она взорвет бомбу сейчас, то погибнем только мы. Самолет развалится на куски, потом могут быть жертвы на земле. А вот если мы допустим задуманное Миссури, то погибнет множество людей.
– Майна права. – Франческа встает. – Прямо сейчас тысячи ни в чем не повинных людей направляются к оперному театру… Мы не можем допустить…
– А как насчет ни в чем не повинных людей на борту? – раздается голос из противоположного конца салона. Звучат громкие возгласы одобрения, а озлобленные голоса кричат друг на друга. Роуэн смотрит на меня, над переносицей у него появляются две глубокие морщины.
– Вы считаете, что нам нужно оставить любые попытки? – спрашиваю я.
Он на секунду закрывает глаза, словно черпая силы изнутри. Когда он их открывает, они темнеют от отчаяния.
– Нет. Я полагаю, мы уже проиграли.
В той части салона, что ближе к хвосту, встает женщина в розовом топике, словно хочет уступить кому-то свое кресло. Я напрягаюсь, готовая услышать очередные крики и ругань, но когда присматриваюсь, то немного успокаиваюсь. Это врач, откликнувшаяся на нашу просьбу о помощи. Она кладет руки на спинку переднего кресла, словно священник на кафедру. Я гадаю, каково это – не суметь спасти человеку жизнь. Это не дает ей покоя или же она повидала достаточно смертей, чтобы отнестись к ситуации равнодушно?
– Какая же это все глупая трепотня! – раздраженно морщится она, и салон замолкает. Я вспоминаю, с какой неохотой женщина говорила со мной и как я покраснела, извиняясь перед ней за беспокойство. – Брать ли нам штурмом кабину пилотов, оставаться ли на своих местах… – Голос у нее плаксивый, она ядовито пародирует наши споры о плане действий. – Просто сделайте хотя бы что-нибудь. Она в любом случае врубит нас в землю.
– Вам легко говорить! – кричит Джейми Кроуфорд поверх нескольких рядов кресел. – Вы не видели ее пояс смертника! Он просто напичкан взрывчаткой!
Врач закидывает голову назад и заливисто смеется. Смех у нее истерический, и до меня начинает медленно доходить истинный смысл происходящего. Присутствие на борту врача обнадежило меня. Я подумала, как она станет помогать нам спасть людей, как примется оказывать первую помощь раненым и сделает все, что в ее силах, для умирающих.
– Вы представляете, насколько трудно пронести взрывчатку на борт самолета? – продолжает врач.
Я смотрю на часы. Два часа до нашей запланированной посадки в Сиднее. В салоне все пристально глядят на врача, надеясь, что у нее есть какой-то план, хоть что-то, что спасет нас.
– Это же фейк, идиоты, – усмехается она. – У нас нет взрывчатки – там просто провода и пластиковые пакеты. Нет никакой бомбы.
У нас нет взрывчатки.
Она – одна из угонщиков.
Нет времени думать о том, что это означает, о том, кто еще может находиться среди нас, скрывая правду.
Бомба Миссури – бутафория.
Если мы сумеем проникнуть в кабину пилотов, то справимся с ней, и Франческа благополучно посадит самолет.
У нас есть шанс.
Я еще смогу сдержать данное Софии обещание.
Глава сорок вторая
5:00. Адам
Я облажался. Опять. Вот когда казалось, что хуже уже и быть не может, что я нанес столько вреда семье и себе самому, я облажался еще сильнее.
– А Бекка вернется?
София потихоньку привстает, голос у нее стал ровнее. Она не такая, как обычно, но кто может оставаться обычным здесь, в подвале?
– Нет, конфетка, по-моему, она не вернется.
Я проклинаю себя за то, что дал волю словам. Конечно, мне хотелось напугать Бекку. Пригрозить, что ее будет легко найти, поэтому она одумается и выпустит нас. Я чувствовал себя собранным, поскольку вновь ощутил себя профессионалом, выполняющим свою работу. Именно так все и было до того, когда мои мысли стали вертеться вокруг долга и разваливающейся семейной жизни. На мгновение я увидел прежнего себя и дал волю языку, и от этого все стало хуже. Гораздо хуже.
Интересно, куда Бекка побежала? Может, у нее есть машина, припаркованная в укромном месте? Она говорила нам, что не умеет водить автомобиль, однако Бекка много чего еще болтала. Я воображаю, как она возвращается, открывает дверь в дом родителей и тихо крадется по ступенькам. Потом прямо в одежде валится на кровать и ждет, пока утихнет сердцебиение.
Не такой уж она ребенок. Может, Бекка и дома не живет. В «Теско» она могла работать по выходным или праздникам, временная подработка, даже прикрытие. Я представляю ее в какой-нибудь убогой комнатенке старого дома, сдаваемого нескольким жильцам. Бекка швыряет свои пожитки в рюкзак. Куда она отправится дальше? Куда вообще отправляются люди вроде нее, профессиональные бунтари? Помню, читал я о каком-то большом боссе из огромной корпорации, которого настолько возмутил европейский референдум, что он бросил все и переехал в Лондон. Продал активы и имущество, ночевал у друзей и провел следующие три года, крича в мегафон у здания парламента.
Я этого не понимаю. Допускаю, что люди могут страстно бороться за какое-то дело, что они хотят увидеть, как восторжествует справедливость. Я сам не служил бы в полиции, если бы мне было безразлично, главенствует закон или нет. Но вот эти люди посвящают своим убеждениям всю жизнь без остатка, они из-за них садятся в тюрьму.
Угонщики самолета, на котором летит Майна, наверняка знают, что погибнут. С собой они заберут сотни людей, и скорее всего, для них это приемлемо – небольшое сражение, проигранное в разгар войны. Представить не могу, из-за чего я мог бы стать фанатиком.
Из-за Софии.
Я бы сражался за нее. Я буду драться за нее.
Но как? Я рвал наручники с такой силой, что вокруг запястий кожи
