молитву. Не Богу, а Матери Земле. Поблагодарил ее за благословение, за то, что она продолжает нас питать, даже если мы злоупотребляем этой привилегией и берем больше, чем нужно. Почувствовал, как фюзеляж самолета завибрировал у меня под ногами, словно он тоже был со мной заодно.
Естественно, я боялся. А разве вы не боялись бы? Вы никогда не пугались, находясь на колесе обозрения, хотя поехали на нем по собственной воле? Я был пропитан страхом, но сдержал его. Вместо боли, паники и страха я воображал себе газетные заголовки и встречи на высшем уровне. Старался представить, какие разговоры будут вестись по всему миру. Разговоры, которые начнутся, даже когда люди будут лежать под развалинами с оторванными и вмятыми в бетонные обломки розетками. Эти люди изменят мир на много поколений вперед. Они станут героями.
Эта мысль вдохновляла меня. Я позволил себе сосредоточиться на том, что должно произойти, чтобы цель моя была достигнута. Думал о крутом пике или штопоре, которые повлекут нас к нашей цели. Размышлял об искореженном металле, о вдребезги разбитых стеклах, о всемирно известных парусах оперного театра, превратившихся в пыль. Об искалеченных телах, об остекленевших вытаращенных глазах, о неподвижности и безмолвии. Они взяли у Земли жизнь, и Земля вернет ее себе.
Дивный симметричный ответ, вы не находите?
Глава сорок первая
2 часа 30 минут до Сиднея. Майна
Когда Миссури умолкает и громкая связь отключается, воцаряется тишина. Затем кто-то кричит.
Первый крик влечет за собой второй, затем третий, и вот уже весь самолет сотрясается от паники 353 пассажиров, обреченных на неминуемую гибель. Мужчина рядом со мной вжимается в кресло и истошно воет от страха. Я оборачиваюсь и вижу искаженное ужасом лицо Франчески. Роуэн оседает на пол, прислонившись спиной к чьему-то креслу, и вцепляется пальцами в руку Дерека, а тот пытается стряхнуть их с себя.
Элис, обезумев от отчаяния, дергает за ремень безопасности какой-то женщины, сидящей в кресле около прохода.
– Вылезай! Вылезай!
Женщина одной рукой сжимает замок ремня, а частыми взмахами другой отбивается от Элис.
– Моя газета заплатила за место шесть тысяч фунтов!
Локоть женщины попадает в цель, и Элис, покачнувшись, плюхается на пол. Из носа у нее течет кровь. Франческа отталкивает от себя Элис, я спешу на помощь, но та буквально валится на Франческу.
– Я заплатила за место, – всхлипывает она.
– Все заплатили.
Франческа отодвигается от Элис, та падает на пол в проходе, вцепившись намертво в привинченную ножку кресла, словно сжатые пальцы спасут ее от моментального выброса из самолета.
Мы не можем сделать ничего.
Если бы нам предстояла более-менее управляемая посадка на воду или на непригодную и не подготовленную площадку, я бы справилась. В конце концов, это наша работа и хлеб насущный, даже если мы надеемся, что подобное никогда не случится. Есть спасательные жилеты, аварийные выходы и трапы… Я бы все это проделала с закрытыми глазами.
Но когда Миссури направит самолет на Сиднейский оперный театр, я не смогу защитить пассажиров от удара при столкновении 350-тонного «Боинга-777» с самым известным зданием Австралии.
Беременная женщина обнимает руками свой большой живот, из ее закрытых глаз текут слезы. Чуть подальше, в другом проходе, я вижу чету Талботов, крепко прижимающую к себе младенца. Внезапно осознаю, как много на борту детей – от едва научившихся ходить малышей до охваченных ужасом подростков. Миссури обрывает едва начавшиеся жизни.
– В Австралии я намеревался покончить с собой, – неожиданно произносит Дерек.
Мы обмениваемся изумленными взглядами. Дерек продолжает говорить – торопливо, словно боится, что у него не хватит времени, будто ему просто необходимо поделиться тем, что его гложет.
– Знаете, у меня ведь нет редакционного задания для освещения этого полета. Я сам заплатил за билет. У меня брат живет в Сиднее, и я думал полететь этим рейсом, а потом опубликовать репортаж в туристическом приложении какого-нибудь издания. Но все они мне отказывали, одно за другим.
Голос у него дрожит, и Франческа сжимает ему плечо. Я понимаю, что тоже должна как-то утешить его, но не могу совместить его состояние со сложившимся у меня мнением об этом человеке. Я достаю из кармана наушники Финли и принимаюсь распутывать провода, стараясь развеять сумбур в голове. Элис перестала строчить сообщения и в ужасе глядит на Дерека, словно в его словах звучит нечто захватывающее и притягательное.
– В прошлом году я лишился работы. Редактор сказал, что я потерял нюх. И добавил, что у меня притупилось журналистское чутье, необходимое для того, чтобы идти в ногу с молодым поколением. Я попытался поработать на фрилансе, но когда отсылал какие-то наметки или задумки, все уже разрабатывали подобные темы своими силами или же не располагали бюджетом. Хотелось ли мне писать для веб-сайта? Кто-то предложил мне начать вести блог, – грустно усмехается он.
Роуэн панибратски толкает Дерека кулаком в плечо, но тот игнорирует подобный жест, намеренно отвернувшись. Жизненный опыт сделал его озлобленным и никому не верящим. Я его понимаю и ощущаю солидарность с ним. Наше ви́дение жизни и отношение к ней формируется действиями окружающих нас людей, их поведением. Я размышляю об Адаме, обо всей испытанной мною горечи в жизни с ним, и чувствую, как она начинает исчезать. Не знаю, сумею ли я простить, но мне кажется, что смогу забыть.
Если представится шанс.
– Да, нелегкие времена, – произносит Роуэн.
Он смотрит на меня, и я еле заметно киваю, пытаясь этим сказать, что все понимаю – Роуэн просто пытался помочь Дереку. Но, по-моему, сейчас никто не в силах ему помочь. Он решился поведать нам собственную историю, огласить свое решение отправиться туда, где жизнь не сто́ит того, чтобы продолжать ею жить.
Дерек смотрит на Франческу:
– Я просто почувствовал себя ненужным. Нет, не только ненужным. Ни на что не годным.
Элис вернулась к телефону, эта история ей явно наскучила.
– Я решил, что все-таки полечу, навещу в Сиднее брата, а потом запрусь в гостиничном номере, взяв с собой столько таблеток и выпивки, сколько в руках уместится… Странно, но я очень этого ждал.
– А теперь…
– Ирония судьбы. Полагаю, голова начинает работать, когда глядишь смерти в лицо. Выясняется, что моя прежняя идея не очень-то меня увлекала.
– Подобное никого не увлекает, – мрачно замечаю я, встаю и поглядываю в сторону Ганга и Замбези, говоря громко, чтобы те наверняка услышали: – Вы ведь не знали, верно? Не знали, что она это задумывала?
Ганг косится на кабину пилотов, потом на Нигера, вскинувшего руки, чтобы усадить на место пассажира, неуклюже вставшего с кресла и заплетающейся походкой двинувшегося по проходу. Он по-прежнему выполняет то, что велено, несмотря на резкий поворот событий. Они радикализованы, понимаю я, да так искусно и эффективно,
