и я всегда чувствую его.
– Миссури сказала нам, что самолет останется в воздухе до тех пор, пока правительство Соединенного Королевства не примет ваши требования или пока у нас не закончится топливо. Если так, вы бы знали, что есть шанс не погибнуть, но это совсем не то, о чем сейчас написано на ваших лицах. Вы никогда не думали, что погибнете, так ведь?
Ганг молчит. Глаза его лихорадочно мечутся по сторонам, рот двигается, будто он жует жвачку. Интересно, сколько истребителей поднято, откроют ли они огонь одновременно, как расстрельные команды, или же кому-то одному придется жить с осознанием того, что он сбил самолет? Как это все произойдет: быстро или нет? Лучше это или хуже, чем врубиться в огромное здание? Я представляю кружащееся вокруг меня небо, панику, когда резко начнет падать высота. Вот только это не плоды моего воображения, а воспоминания и…
Я осаживаю себя. Перестань. Думай о настоящем, о том, что здесь и сейчас.
На борту сотни пассажиров. С полдюжины угонщиков. У нас может получиться.
И все же.
Большинство пассажиров по-прежнему сидит, сгорбившись в своих креслах, обнимая близких и лихорадочно строча сообщения домой. Могу ли я рассчитывать на их сплоченность и помощь, когда они нам понадобятся? Вспоминаю Кармелу, жизнь которой оборвали самым жестоким образом. Взрывчатка – не единственное орудие убийства.
– Она нам наврала! – раздается крик откуда-то из середины салона, где с кресла встает ожиревший до последней степени мужчина. Он заполняет собой весь проход, под мышками у него залегли влажные полукружья, под дряблой грудью – темные полумесяцы от пота. – Она сказала, что план – это блеф, что никто не пострадает.
– Ах ты, тупая обезьяна! – орет Нигер. – Никому не положено…
– Разглашать планы? – Тон у толстяка саркастический. – Ну что, угадаешь, тупая твоя башка? Нет никакого плана!
– Нам нужно верить Миссури. – Нигер оглядывает своих сообщников. – Надо следовать за ней – это же все, к чему мы стремились. Вспомните, за что мы боремся!
Замбези лихорадочно кивает, взгляд ее мечется между салоном, Нигером и запертой дверью кабины пилотов. Теперь, в отсутствие Миссури, все угонщики тоже смотрят на Нигера, и мы все меньше можем рассчитывать на их разобщенность. Если они увидят в Нигере нового лидера, пришедшего на смену прежнему, то мы потеряем последний шанс вернуть себе контроль над самолетом.
Необходимо действовать. Как только власти узнают, что́ задумала Миссури, истребители получат приказ на открытие огня.
– Спокойствие, – произносит Нигер. – Всем оставаться на своих прежних местах.
– И вы его послушаетесь? – спрашиваю я, поочередно поворачиваясь ко всем угонщикам, которых могу видеть. – Он же вам врет.
– Какого черта ты…
– Он же встречается с ней втайне от всех вас. – Я указываю на Замбези, глядящую на Нигера в поисках помощи и пытающуюся что-то сказать, беззвучно шевеля губами.
Как только я его внимательно рассмотрела, то сразу припомнила эту парочку в баре и фамильярность, с какой она запустила большой палец ему в карман. Мне стало странно видеть, как двое людей, явно раньше встречавшихся, летят в разных классах. Потом еще гадала: может, чутье у меня уже не то или на увиденное мною наслоились воспоминания о наших первых свиданиях с Адамом?
– Никто из нас раньше друг с другом не встречался, – отвечает Конго, качая головой, настойчиво и в то же время сконфуженно. – Я – Конго. Кто-нибудь из вас об этом знал?
Его поддерживает Ганг:
– Нам этого нельзя. Миссури не…
– Да к черту Миссури! – вопит врач, вскакивая с кресла и прокладывая себе дорогу в переднюю часть салона – Какой же ты мерзавец, Нигер!! Бросил меня, потому что, как ты говорил, это ставит под удар всю операцию. А на самом деле трахал вот эту!
– Лена… – начинает он, но тут разъяренно вскрикивает Замбези, оставившая свой пост и шагающая к нему. Я поворачиваюсь и гляжу на своих, ведь если и выдастся подходящий момент, то, конечно же…
– Вперед! – кричу я и бегу.
Какое-то внезапное движение за спиной подсказывает, что вслед за мной мчится Франческа. Янцзы преграждает путь к двери кабины пилотов, но к нам присоединяются Роуэн и Дерек. Они хватают Янцзы за плечи и волокут его прочь от двери. Он высокий, но физически не очень крепкий, и Янцзы падает на пол, даже когда пытается нанести удар. Руки и ноги у него раскинуты в стороны, словно у выброшенного на свалку манекена. Теперь нам уже больше нечего терять, и четкое осознание этого придает сил.
Франческа набирает аварийный код на кнопочной панели двери кабины пилотов.
Я замираю. В штатной обстановке летчик должен сейчас смотреть на дисплеи камер. При первых же признаках чего-то подозрительного он может заблокировать доступ, но есть огромная вероятность, что Миссури не знает, как…
Щелк.
Мы в кабине.
Восходит солнце, золотистое сияние играет на облаках, вертящихся вокруг нас в водовороте, бесконечном и головокружительном.
Вот, дай-ка я тебе покажу…
Если Лена соврала, то тут все и закончится. Нажатием на спусковой механизм, гулким взрывом. Огнем, обломками и таким количеством осколков металла и ошметков тел, которых уже никогда не свести воедино. Грудь у меня перехватывает, кровь гудит в ушах с такой силой, что перекрывает рев двигателей.
Вот, дай-ка я тебе покажу…
Я отбрасываю воспоминание, но по-прежнему не могу шевельнуться. Взгляд мой прикован к лежащему на полу телу Майка и скрюченному телу угонщика с угловатым лицом – Амазонки – в левом кресле. Оба мертвы. Вокруг шеи Амазонки – яркий след от жгута, такой же – на шее у Майка. Как же легко пронести на борт орудие убийства – обычный кусочек веревки в сумке на шнурках или под капюшоном!
Миссури сидит в правом кресле, держа руку на штурвале и на фрагменте черного пластика, свисающего у нее из рукава. Мы с Франческой движемся одновременно, но в кабине тесно, и Франческа наступает на лежащую на полу руку Майка. Она вскрикивает от ужаса, а я тяну ее назад…
Слишком поздно.
Раздается звук – утробный, звериный вой. Мгновение Франческа стоит прямо, из глубокой раны на ее голове обильно течет кровь. Затем она падает.
В руке у Миссури пожарный топорик, снятый с зажимной скобы панели с инвентарем рядом с креслом. Достаточно острый, чтобы прорубить лаз после катастрофы или раскроить череп, повредив мозг. Она кладет его себе на колени.
Нет.
Я произношу это слово вслух, кричу его, реву – в этот раз, в последний раз, когда мне надо было его сказать. Солнце бьет в окно кабины, радуга рассекает ее надвое, отделяя мертвых от живых. Все вокруг замедляется, пока я не ощущаю каждый вздох и каждое движение, а когда ладони Миссури ложатся на штурвал,
