думал, что все сложится. В конце концов, что такое моментальный билет? Их покупают тысячи людей. Я не стану входить в свой онлайн-банк, не истрачу больше десятки, брошу играть, если на сей раз продуюсь…
Сколько пустых обещаний, сколько сделок с самим собой!
Вот так же себя чувствует алкоголик, думал я. Нормально, если выпью пива – пива, а не водки. Нормально, что всего полпинты – это же не пинта. Нормально, если выпью с друзьями после пяти часов вечера.
Я вывалил все из кармана на прилавок, стараясь не встречаться взглядом с кассиром на случай, если он догадается, кто я такой на самом деле. Потом сидел в машине за сорок пять километров от дома и соскребал серебристую фольгу с семи бесполезных билетиков. Первый шаг – это признание у себя проблемы, – твердят все вокруг. Вот только молчат, каков же второй шаг.
Если бы я поехал прямо домой, то разминулся бы с Беккой. Но я пару минут просидел в машине, борясь с пробившим меня по́том, с чувством вины, с желанием сыграть еще разок. Нашел в бардачке фунтовую монету и горстку двадцатипенсовиков в пепельнице, которой никто не пользовался, пока ждал включения парковочного автомата. Наскребя еще на два билетика, я вылез из автомобиля, ненавидя себя, но все же решив повторить. На сей раз возьму другие: с тремя совпадающими цифрами. Оценю очереди, постараюсь купить у другого кассира. Если попаду на первого, грустно улыбнусь и скажу: «Жена говорит, не те взял». Пусть думают, будто я подкаблучник. Это лучше, чем правда.
Я прошел мимо Бекки на входе. Она смотрела в телефон, направляясь к машине, припаркованной на стоянке для инвалидов. У женщины на водительском месте был тот же изящный нос, тот же изгиб верхней губы. Сестра, сначала предположил я, но потом заметил седые корни волос, крашенных под блондинку, и морщины вокруг губ. Я отвел глаза, не собираясь вступать в разговор, не желая ничего, кроме как выиграть хоть что-то для оправдания своих действий.
– Ты что такое говоришь? – спрашивает теперь Бекка, но уже поздно.
Ее заминка объяснила мне все. Я закрываю глаза и снова оказываюсь в крытом коридоре для пешеходов, ведущем из магазина на парковку. Бекка меня не заметила – не смотрела в мою сторону – и прошла мимо, после чего села в машину матери. Я не обратил на нее особого внимания, мне было не до нее. Голова была занята билетиками: вот бы выиграть пятерку по трем совпадающим цифрам! Тогда бы я проиграл всего четыре фунта. Помню, ее волосы были зачесаны назад и прихвачены заколкой (пару раз, когда она присматривала за Софией, они у нее были распущены), на ней была куртка с капюшоном на «молнии» с каким-то логотипом на груди. Темные джинсы.
Нет, не джинсы. Брюки. Темно-синие брюки. Кто из подростков носит брюки темно-синего цвета? Все потихоньку начинает становиться на свои места. Бекка позвонила Майне нежданно-негаданно, а Майна была ей так благодарна, что не задала никаких вопросов.
Она подруга Кати, раньше они вместе работали. Скорее всего, Катя сообщила ей, что мы подыскиваем кого-то, кто присматривал бы за Софией после школы.
– Ты работаешь в «Теско», – произношу я.
Если я ошибся, то проиграл. Больше никаких преимуществ, никакой возможности диктовать свои условия.
Бекка молчит.
Я не ошибся.
– Даже если ты назвала там вымышленное имя и адрес, для меня не составит труда запросить данные с камер видеонаблюдения в гипермаркете и получить номер машины твоей матери. Полагаю, ты есть еще и в списках избирателей, так ведь? – Я говорю быстрее, у меня прибавляется уверенности, и я снова возвращаюсь к своей роли полицейского. – Оттуда мы узнаем твое полное имя и дату рождения. Да, и конечно же, у нас будет детализация твоих посещений нашего дома, так что я обращусь к оператору сотовой связи, чтобы тот предоставил мне подробные данные обо всех устройствах, обнаруженных у нас в определенные промежутки времени.
Я словно влезаю во вторую кожу. Следователь. Отец. Эти две половинки сходятся во мне хотя и ужасно, но великолепно. И в эту секунду понимаю, что мы отсюда выберемся, я вычислю и поймаю Бекку – неважно, кто она на самом деле, – и рассчитаюсь с ней по полной. Не кулаками, которые у меня так и чешутся, а процедурами и обязанностями своей повседневной работы.
Звук убегающих шагов прерывает мои размышления.
– Бекка!
Теперь топот слышится из дома. Я вижу мелькающую тень на полоске света под дверью подвала, когда Бекка бегает туда-сюда. Я снова и снова зову ее, понимая, что практически загнал Бекку в угол, но надеясь, что еще не слишком поздно. Громко хлопает входная дверь, раздается топот бегущих по тропинке ног. Я слышу скрип открываемой калитки, потом резкий металлический грохот, когда та закрывается, затем шлепанье кроссовок по асфальту, удаляющееся, а после и вовсе стихающее.
Я прислушиваюсь к звукам в доме, однако улавливаю лишь привычные шумы: подрагивающие водопроводные трубы, капель в водостоках от тающего снега, негромкое и ровное гудение холодильника.
Приникшая ко мне София просыпается. Открывает глаза, все еще суженные от отека, и проводит языком по растрескавшимся губам.
– А где Бекка?
– Сбежала.
Я дергаю наручники. Бекка сбежала.
И никто не знает о том, что мы здесь.
Глава сороковая
Пассажир 1G
Было бы неправдой сказать, что я хотел умереть. Если выразиться точнее – я был готов к смерти. Надеялся, что политики поймут – у них нет иного выхода, кроме как согласиться с нашими требованиями, что «тиканье» датчика уровня топлива достаточно убедительно заставит их задуматься. Однако, похоже, нашему правительству совершенно нет дела до нескольких сотен жизней. Возможно, это поставит его в неловкое положение, но вскоре все забудется за более насущными проблемами. Плохие новости помнят недолго.
Что же до остальных моих соратников, вы, очевидно, понимаете, что я не мог им всего рассказать? Они могли пойти на попятный или просто струсить в разгар подготовки. Вызвать подозрение или даже поднять тревогу, вольно или невольно, слезно прощаясь с близкими. Они даже намекнули бы или проболтались кому-то из пассажиров, спровоцировав нечто вроде спонтанной реакции, которая привела бы к аварийной посадке где-нибудь в океане. Пусть лучше пассажиры верят, будто у них есть шансы на спасение.
– Никто не погибнет, – сказал я всем, когда посвящал их в общий план. – Правительство должно поверить, что по нашей воле у самолета закончится топливо. Они всерьез воспримут требования. Пассажиры же должны поверить, что они погибнут, ведь тогда мы сможем контролировать ситуацию на борту. Но это, разумеется, не весь план!
Строго говоря, я им не солгал. Это не было
