богине на костре, которой поклонялись в храмах сати, разбросанных по всему субконтиненту. Иногда она перед церемонией мазала охрой руку и оставляла на стене храма свой последний отпечаток.
Если ритуал сати был лестницей на небо, то первой ступенькой в ней становился каприз судьбы, из-за которого муж умирал раньше жены, второй – решение жены пройти через это противоречивое действо, а третьей – его показательная жестокость. В том, чтобы пройти через огонь, было что-то загадочное и святое; сати шла по тому же пути, что и женщины, умершие при родах, только для того, чтобы явиться по ту сторону уже богиней. Такой театральной, публичной демонстрацией своей воли сати, казалось, переворачивала вверх дном все принципы, определявшие роли мужчин и женщин, или «правила почтения и покорности, предписания вести себя скромно, молчать и поменьше попадаться на глаза», – как писала историк Таника Саркар. В тот самый момент, когда поджигали факел, божественное начало сати могло принять как благожелательный, так и злобный характер. Сохраняя решимость и проходя через обряд до конца, она превращалась в почитаемого и превозносимого до небес персонажа. Но стоило ей передумать и в отчаянии попытаться спастись бегством, как это тут же ложилось на честь ее семьи несмываемым позором. А если при этом все же умирала, швыряемая в костер беснующейся толпой, то превращалась в демона – самого злобного из всех, каких только можно вообразить. В 1786 году в Пуне один европейский чиновник стал свидетелем того, как участь мужа на костре разделила девятнадцатилетняя вдова Тулсебой (24), оставив сиротой четырехлетнего ребенка. «Ей намазали куркумой лицо, от чего оно стало совсем желтым; из ее растрепанных волос во все стороны торчали цветы… – писал он. … – У нее был полностью отсутствующий взгляд человека, душа которого уже стала прощаться с телом, но отделилась от него только наполовину». В заключение Уорд говорил, что «к идее смерти индусы в большой степени относятся с безразличием, считая ее чем-то вроде смены одного тела на другое подобно тому, как змея сбрасывает с себя шкуру, дабы предстать в новой».
Наблюдая за обрядом сати, ничего в нем не понимая и лишь чувствуя отвращение, британские колонизаторы не считали его божественным самоубийством (25), хотя как почитатели Христа тоже поклонялись богу, сошедшему на землю для того, чтобы быть убитым. Идея о том, что Бог, вселившись в Христа, явился пережить сначала собственную смерть, а потом ее победить, содержится в Священном Писании. В Евангелии от Иоанна (19:30) говорится о том, что Иисус на кресте произнес: «свершилось, и, преклонив главу, предал дух», тем самым выдав в смертный миг свое намерение. В 1608 году Джон Донн написал свой противоречивый «Биотанатос», трактат в защиту самоубийств, в качестве примера для подражания использовав Христа. Однако в Британии суицид оставался уголовно наказуемым деянием, и колонисты не желали проводить параллели между сати и христианскими понятиями святости, исступления и добровольного причинения себе боли, равно как и с жертвами периода раннего христианства, зачастую женщинами, которых Клемент Александрийский называл «воительницами смерти». Вместо этого женщины, решившиеся на самосожжение, считались жертвами грубого давления со стороны общества: в деревнях вдовы, которым запрещалось повторно выходить замуж, были никому не нужны и не приносили никакой пользы, в будущем их никто не мог взять к себе в дом. Для британских чиновников и миссионеров, равно как и для многих критиков из числа самих индийцев, этот обычай представлял собой вершину отсталости. Каждый новый костер использовался колонизаторами для оправдания британского режима, ведь индийские мужчины, неспособные позаботиться о собственных женщинах, явно были неспособны на самоуправление.
Хотя правительство с обществом и осуждали этот ритуал, официально британцы проводили политику невмешательства в религиозные обряды. В 1789 году генерал-губернатор Чарльз Корнуоллис, у собственной мраморной статуи которого впоследствии появился «маленький храм», отказался запрещать сати, назвав ее «церемонией, разрешенной догматами религии индусов (26), в которой их никогда не ограничивала правящая власть». К религии относилось все, что превозносилось в священных текстах, а сати присутствовала далеко не в одной строке Вед. В 1795 году востоковед Г. Т. Колбрук, дабы доказать, что эту традицию действительно разрешали священные письмена, подготовил для журнала «Изучение Азии» подборку древних цитат, а также перевел из «Ригведы» такой гимн:
Аум! (27) Пусть эти женщины, дабы не стать вдовами, а остаться женами, с красиво подведенными бровями и очистительными маслами в руках предназначат себя огню!
Вместо запрета британские власти предприняли попытку надлежащим образом взять под свой контроль этот обряд (28), который многие из них считали чрезмерной демонстрацией горя и романтичной любви (29). На первом этапе было решено собрать данные: выяснить, сколько женщин ежегодно полыхали в огне, установить их личности и выявить регионы, такие как Бенгалия, где этот ритуал был распространен больше всего. Перед жертвоприношением теперь следовало уведомлять полицию, к тому же власти отправляли наблюдать за действом своих чиновников. Полицейские вносили в свои конторские книги имена вдов: Рассу, Бинде, Панчи, Ролло, Уллунго, Дасси. В своих отчетах наблюдатели записывали выражения их лиц, последние слова и жесты, а потом публиковали, придавая их жертве облик нового бессмертия. Опираясь на свидетельства браминов и востоковедов, таких как Колбрук, британцы законодательно определили, когда можно совершать сати, а когда нет. Строки из Вед способствовали сохранению немыслимой иерархии, при которой колониальный закон вместо искоренения индусской духовности еще больше укреплял ее всей своей бюрократической мощью. Когда же сати все же ограничили законом, сделав ритуал уделом высших каст, для низших классов это стало мощным средством продвижения вверх по общественной лестнице. Совершив противозаконное, священное самоубийство, женщина могла возвысить всю свою касту. Дабы продемонстрировать свою решимость, они преднамеренно обжигали себе руки.
На погребальных кострах женщины стали выражать протест против колониального режима. В 1816 году вдова Дигамбари, узнав, что по закону ей нельзя принести себя в жертву, так как ей еще не исполнилось четырнадцать лет, погрузила в паланкин тело мужа и устроила марш протеста в Калькутту (30). А когда ее на полпути завернули обратно, устроила у погребального костра голодовку. Под давлением ее общины, опасавшейся, что в противном случае она умрет недостойной ритуальной смертью, британские власти разрешили незаконный обряд сати, пожертвовав колониальным законом в угоду религиозной практике.
«Пройдя по пути противоречий, она стала носителем не только священных наставлений и запретов, но также и чего-то схожего с правом», – писала Таника Саркар. На фоне британских попыток поставить под свой контроль пожирательниц огня, равно как и яростных дебатов о том, стоит ли запрещать ритуал или нет, сати самым парадоксальным образом предоставили женщинам колониальной Индии возможность обрести базовые права и добиться законного
