Прежде всего московские Даниловичи отличаются замечательно устойчивой посредственностью — не выше и не ниже среднего уровня. Это князья без всякого блеска, без признаков как героического, так и нравственного величия. Во-первых, это очень мирные люди; они неохотно вступают в битвы, а вступая в них, чаще проигрывают их. Не блистая ни крупными талантами, ни яркими доблестями, эти князья равно не отличались и крупными пороками или страстями. Это делало их во многих отношениях образцами умеренности и аккуратности;[152] даже их наклонность выпить лишнее за обедом не возвышалась до столь известной страсти древнерусского человека, высказанной устами Владимира Святого. Это средние люди Древней Руси, как бы сказать, больше хронологические знаки, чем исторические лица.
В шести поколениях один Димитрий Донской далеко выдался вперед из строго выровненного ряда своих предшественников и преемников. Молодость (умер 39 лет), исключительные обстоятельства, с 11 лет посадившие его на боевого коня, четырехсторонняя борьба с Тверью, Литвой, Рязанью и Ордой, наполнившая шумом и тревогами его 30-летнее княжение, и более всего великое побоище на Дону положили на него яркий отблеск Александра Невского, и летопись с заметным подъемом духа говорит о нем, что он был «крепок и мужествен и взором дивен зело».
Но, не блистая особыми доблестями, эти князья совмещали в себе много менее дорогих, но более доходных качеств, отличались обилием дарований, какими обыкновенно наделяются недаровитые люди. Прежде всего, эти князья дружно живут друг с другом. Они крепко держатся завета отцов: «жити за один». В продолжение четырех поколений, со смерти Даниила до смерти Василия Димитриевича, Московское княжество было, может быть, единственным в Северной Руси, не страдавшим от усобиц собственных князей.
Они действуют более по памяти, по затверженному завету отцов, чем по личному замыслу, и потому действуют наверняка, без капризных перерывов и с постоянным успехом, как недаровитому ученику крепкая память позволяет тверже отвечать урок сравнительно с бойким мальчиком, привыкшим говорить своими словами. Работа у московских князей идет ровной и непрерывной нитью, как шла пряжа в руках их жен, повинуясь движению веретена. Сын цепко хватается за дело отца и по мере сил ведет его дальше. Уважение к отцовскому завету в их холодных духовных грамотах порой согревается до степени теплого набожного чувства. «А пишу вам се слово, — так Семен Гордый заканчивает свое завещание младшим братьям, — того для, чтобы не перестала память родителей наших и наша и свеча бы не погасла». В чем же состояло это фамильное предание, эта наследственная политика московских князей? Они хорошие хозяева-скопидомы по мелочам, понемногу. Недаром первый из них, добившийся успеха в невзрачной с нравственной стороны борьбе, перешел в память потомства с прозванием Калиты, денежного кошеля…
Сберечь отцовское стяжание и прибавить к нему что-нибудь новое, новую избу построить, новое сельцо прикупить — вот на что, по-видимому, были обращены их правительственные помыслы, как они обнаруживаются в их духовных грамотах. Эти свойства и помогли их политическим успехам. У каждого времени свои герои, ему подходящие, а XIII и XIV вв. были порой всеобщего упадка на Руси, временем узких чувств и мелких интересов, мелких, ничтожных характеров.
Среди внешних и внутренних бедствий люди становились робки и малодушны, впадали в уныние, покидали высокие помыслы и стремления; в летописи XIII–XIV вв. не услышим прежних речей о Русской земле, о необходимости оберегать ее от поганых, о том, что не сходило с языка южнорусских князей и летописцев XI–XII вв. Люди замыкались в кругу своих частных интересов и выходили оттуда только для того, чтобы попользоваться на счет других. Когда в обществе падают общие интересы и помыслы его руководителей замыкаются в сердоликовую коробку, положением дел обыкновенно овладевают те, кто энергичнее других действует во имя интересов личных, а такими чаще всего бывают не наиболее даровитые, а наиболее угрожаемые, те, кому наиболее грозит это падение общих интересов.
Условия жизни нередко складываются так своенравно, что крупные люди размениваются на мелкие дела, подобно князю Андрею Боголюбскому, а людям некрупным приходится делать большие дела, подобно князьям московским»».[153]
Ну так что же, собственно говоря, ставит в вину Ключевский первым московским князьям? Поразительное дело! Ведь то же самое, в чем Котошихин обвиняет Алексея Михайловича, Герцен обвиняет Николая I Павловича, советские публицисты — Александра III, а Сахаров, Солженицын и особенно Зиновьев — Брежнева.
Перед нами — яркий документ, манифест человека, которому категорически не нравится «застойное» время.
Во-первых, Ключевский твердо усвоил, что великие исторические свершения должны даваться ценой колоссальный усилий, потерь, рек крови, смертей и разрушений.
Наверное, он бы не удивился, родись Московская Русь непосредственно в эпоху монгольского нашествия… Этот период ведь вполне «катастрофический».
Во-вторых, период великих событий должен быть еще и героическим. И по событиям, и по участвующим в нем личностям. Чтобы и войнушка, да помасштабнее, и опять же крови река, и соответствующий герой делал бы картинные жесты и принимал бы красочные позы.
А если даже не война, то крутой перелом, бушующие страсти, перспектива Гражданской войны, и на фоне всего этого безобразия — опять же герой, принимающий картинные позы.
Кутузов и Александр I в этом смысле «лучше» Николая I, Дмитрий Пожарский «лучше» Алексея Михайловича, Александр II «лучше» Александра III, а Сталин и маршал Жуков неизмеримо превосходят миролюбивого Брежнева.
Поразительное дело! Но, противопоставляя Дмитрия Донского остальным московским князьям, великий историк Ключевский начинает игнорировать очевидные исторические факты… Потому что и Дмитрий I Иванович Донской, словно назло Ключевскому, изо всех сил пытался не быть героическим и «выдающимся». И войн он избегал всякий раз, когда только мог. И из Москвы бежал перед самым нашествием Тохтамыша. Воевал часто — но именно потому, что избежать войн было никак невозможно. И кремль отстраивал не хуже Калиты. И на Куликовом поле оделся в одежду рядового воина, никак не выделяя себя. В общем, скучный такой скопидом, вынужденный быть героем, потому что другого выхода нет.
Ключевскому глубоко несимпатична, неприятна мысль, что величие государства и народа создается не в «героические», а в «застойные» периоды. Он ухитряется обвинить московских князей даже в том, что они — хорошие отцы, сыновья и братья. Что они прекратили междоусобия и действуют дружным кланом. Казалось бы, что может быть лучше? Что благороднее-то, чем вопреки прямой выгоде быть преданными друг другу? Тем более, после срама первых лет монгольского владычества на северо-востоке Руси? Когда князья регулярно враждовали, резали друг друга, да еще науськивали друг на друга монголов? Но даже то, что московские князья вели нормальную семейную жизнь, были преданы друг другу, Ключевский ухитрился осудить. Серые они, скучные, совершенно негероичные.
Да, началу Руси положили «годы застоя». Без политической стабильности, экономического и культурного роста не было бы ни Куликовского поля, ни тем более «Стояния на Угре» в 1480 году, уверенных побед Ивана III и окончания Ига. Просто воевать было бы и некем, и нечем. При продолжении междоусобиц — и незачем. Не понимать это Ключевский не может… Но и признать эту очевидную мысль он не в силах.
Стоит ли удивляться тому, что множество других людей, без ума и таланта В.О. Ключевского, осудили и эту, и другие «эпохи застоя»?
Вместо заключения,
ИЛИ ОБЩЕЕ ВСЕХ «ЗАСТОЕВ»
Внимание общества приковано к эпохам грозным: к эпохам Великих Разрушений и Великих Потрясений. И в литературе, и в кино сцены разрушений — самые кассовые. И революции мы тоже любим. Если никого не режут и не свергают, становится как-то «неинтересной.
Но Великая Россия создается не Великими Потрясениями, а в мирные эпохи, в годы Великих Созиданий. Годы Великого Созидания времен Ивана Калиты создали Россию, в которой мы живем до сих пор. «Годы застоя» Алексея I Михайловича заложили основу новой могучей России. «Застои» Николая I и Александра III создали материальные ценности, которыми мы живем до сих пор.
В эпоху Александра II освободили 28 % россиян — а сколько шума. Революция ведь! В эпоху Николая I, без всяких революций, освободили почти в два раза больше. И никакого резонанса, никто не ликует… именно потому, что не было Великих Потрясений.
С 1965-го и до середины 1980-х годов в СССР стояла тишина: ни рек крови, ни гор трупов, ни взрывов и пожаров. Скучища! Вот и нарекли, эдак пренебрежительно, эпоху правления Брежнева «годами застоя». А надо бы даже в учебниках — годами Великого Созидания. За «годы застоя» произошло больше, чем за иную войну или революцию. От того, что делалось в эти годы, в сотни раз больше пользы, чем от любой, самой победоносной войны.
