Динарий молчал. Его лицо окаменело, хотя в душе бушевала настоящая буря. Скрипнув зубами, он выдавил:
– Хорошо. Будем ждать. Но если завтра к ночи мы не получим никаких новых известий, я поскачу в Остенвил!
На следующий день после ужина, когда все даже не в меру буйные постояльцы уже отправились на покой, в дверь их комнаты снова постучали. Осмила, которой до жути надоело изображать хворающую бездельницу, на сей раз была одета в серое дорожное платье. Появившийся на пороге хозяин молча кивнул, и молодые люди, стараясь не шуметь, двинулись за ним. Спустившись на первый этаж, они пересекли тихий и тёмный зал со множеством столов и, пройдя мимо остывшего очага, вышли в заднюю дверь, ведущую к конюшне.
У невысокого крыльца стояла небольшая повозка, запряжённая парой лошадей весьма унылого вида. Возчик, невысокий мужик со свирепым выражением лица, привалился к её облупленному боку и с полным безразличием разглядывал каменную стену. Его товарищ, жилистый и худой, с клочковатой рыжей бородой, что-то тихонько ему рассказывал. Увидев вышедших из дома людей, оба мужика почтительно поклонились. Хозяин постоялого двора подошёл к ним и вполголоса спросил:
– Он здесь?
Худой что-то забубнил, но Динарий не смог разобрать ни одного слова. Хорин Грос выслушал доклад и, приоткрыв дверцу повозки, заглянул внутрь. То, что он там увидел, его совершенно не порадовало, и мужчина озадаченно закряхтел.
Динарий не выдержал. Он решительно спрыгнул с крыльца и широко распахнул створку. Отец Осмилы, Главный сигурн Нумерии, лежал на соломенном тюфяке, укутанный до подбородка старым шерстяным плащом. Его заросшее седой щетиной лицо было мертвенно бледно, глаза закрыты, но самым страшным было то, что Мустин Беркост не подавал никаких признаков жизни.
Осмила оттолкнула мужчин в сторону. Увидев столь ужасную картину, она вскрикнула и зарыдала:
– О, Боги! Отец…!
На её плечо легла рука хозяина постоялого двора.
– Тише, госпожа. Он жив, просто сейчас сознание покинуло его…
Привезшие сигурна мужчины осторожно вытащили его из повозки и понесли в дом. Хозяин шёл впереди с фонарём, освещая путь, молодожёны замыкали шествие. Никто из них не заметил лицо, белевшее в окне второго этажа.
Немолодой лысоватый мужчина с мясистым носом и круглым брюшком, мягко шлёпая босыми ногами, пробрался к двери и, чуть приоткрыв её, стал наблюдать. Через несколько минут два бандитского вида мужика в сопровождении хозяина пронесли мимо его комнаты завёрнутого в плащ негромко стонущего человека. За ними шла молодая пара.
Стараясь не шуметь, процессия скрылась в дальней комнате. Вскоре два носильщика протопали обратно. Выждав ещё несколько минут, мужчина тихонько прикрыл дверь. В коридоре было тихо. Повернув легко скользнувший в замке ключ, толстяк улёгся на кровать и задумался, уставившись в потолок.
«Голову даю на отсечение, что юноша – Динарий Корстак. Следовательно, рыдающая девица – его жена Осмила. И о каком отце тогда речь? Неужели, Грасарий? Но… чего бы ему так странно приезжать – в убогом возке, без пышного эскорта, да ещё и в сопровождении каких-то сомнительных типов… Значит, Мустин Беркост… Бывший всесильный Главный сигурн. Ох-хо-хошеньки, как всё шатко в этом мире… Но, когда неделю назад я уезжал из Остенвила, он находился в тюрьме по весьма существенному обвинению. Неужели Мирцея смилостивилась и отпустила его? Не очень-то на неё похоже… Весьма, весьма интересно…»
Решив, что вернувшись в город, он обязательно постарается разузнать все подробности этого загадочного происшествия, Главный помощник министра денежных дел Дусан Истрис повернулся на бок и спустя пару минут сладко засопел.
Осмила хлопотала возле отца. Она укрыла его одеялом, подсунула под голову две подушки и, налив в кружку сладкий чай, поднесла к его сухим потрескавшимся губам. Мустин судорожно глотнул живительную влагу и открыл глаза.
– Хвала Богам! – Вздох облегчения вырвался у всех одновременно. Девушка тихонько заплакала, гладя заросшую щёку отца. – Всё будет хорошо! Ты на свободе, и теперь мы тебя спасём…
Мустин слабо кивнул. Следующие дни ушли на то, чтобы хоть как-то привести Беркоста в состояние, позволившее бы ему совершить длительное путешествие. К концу второго дня он уже улыбался, сидя в кровати, и с присущей ему иронией, рассказывал историю своего побега.
Строить планы – занятие весьма неблагодарное. Мы пыхтим, пыжимся и в конце концов всё красиво придумываем. Но в глазах Богов это выглядит несколько иначе, и, презрительно усмехнувшись, они делают так, как считают нужным. Поэтому нечего даже и удивляться, что с самого начала всё пошло наперекосяк.
Началось с того, что один из подкупленных стражников, согласившихся провернуть это дельце, накануне надорвал спину. И, хотя ему было положено таскать вверх-вниз покойника, едва таскал свои собственные ноги. Его напарник, пыхтя и поминая всех его родственников до седьмого колена, с делом, конечно, справился, но был жутко зол.
Чтобы заключённые на втором уровне тюрьмы ничего не заподозрили, накануне вечером стражники угостили всех их вином под весьма благовидным предлогом – рождения у Рыжего Брайта, старшего в этой смене, долгожданного наследника. Но то ли снотворное, загодя влитое в вино, не подействовало на костлявого жилистого Хумара, то ли тот не выпил всю свою порцию, заподозрив какой-то подвох в столь небывалой щедрости, но утром оказалось, что этот придурок видел всё.
Кривляясь и пуская слюну, он начал орать на весь второй ярус, что, если Рыжий говнюк Брайт со своим дружком сейчас же не припрёт ему из ближайшей харчевни молочного поросёнка и молоденькую шлюху с большими сиськами, он всем, всем расскажет, что творилось тут этой ночью!
Переглянувшись с напарником, Брайт помянул нехорошим словом теперь уже родню Хумара, если таковая вообще имелась у этого ублюдка, и, выдернув из-за пояса тонкую кожаную плеть, шагнул в вонючую камеру. Возня и крики прекратились быстро, и пришедший после полудня Манук констатировал смерть уже двух внезапно повесившихся в эту ночь преступников. К счастью, лекаря массовое обострение совестливости у закоренелых негодяев не заинтересовало, и, бросив на самоубийц презрительный взгляд, он заспешил во дворец, события в котором его тревожили несравнимо больше.
Спустя час Мустин Беркост, точнее, его «труп», завёрнутый в сырую, гадко пахнувшую дерюжку, уже ехал в скрипучей повозке к месту своего упокоения. Из Дворца Правосудия они выехали без приключений – никто и не подумал проверить, настолько ли мёртв покойник, как предполагалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
