У него едва хватило сил, чтобы еще раз попробовать дозвониться Келли, — он уже звонил ему с вокзала, но к телефону никто не подошел. Не было ответа и на этот раз. Странно, подумал он, обычно там всегда кто-то дежурит у телефона. Эта мысль была последней — он только присел на край дивана, чтоб расшнуровать ботинки, и комната поплыла перед его глазами…
Когда он открыл их снова, было уже темно, лишь в углу горел торшер, а Дуняша сидела рядом на стуле, как посетительница в госпитале, и смотрела на него с почтительным обожанием.
— Дуня, — пробормотал он, — это ты…
Она соскользнула на пол и, стоя на коленях, прижалась к его груди.
— Господи, — прошептала она, — что я пережила за вчерашний день, после того как прочитала эти бумаги… Я так за тебя боялась…
— Ну, тогда-то уж чего было бояться.
— Откуда я знала, что произошло потом! А сегодня еще эта телеграмма, — значит, думаю, они считают, что ты уже дома… Где он, этот свинья Дитмар?
— В Уругвае, судя по телеграмме.
— Так «груз» — это он? Вы что, застрелили его? Но почему «в сохранности» — его отправили на льду?
— Не выдумывай ты, он жив и здоров. Его будут судить во Франции.
— А-а, — протянула она с некоторым разочарованием. — Но как я извелась!
— Дуня, приготовь ванну, а?
— Уже готова, милый, я только добавлю горячей. Иди мойся, и будем ужинать. Ты знаешь, который час? Скоро десять.
— Понимаешь, я не спал двое суток…
За ужином он рассказал ей все. Дуняша слушала, не перебивая, потом задумалась.
— Не понимаю одного, — сказала она медленно. — Ты считал, что я такая… ну, как это… в общем, что я слишком глупа или ненадежна, чтобы знать, чем ты занимаешься?
— Не обижайся, Дуня. Во-первых, ты бы все время волновалась…
— А во-вторых?
— Видишь ли, есть вещи, о которых не рассказывают даже женам.
— Женам рассказывают все, если их любят, — упрямо возразила она.
— Ошибаешься, Евдокия. Личные дела — да, но это не было моим личным делом.
— А эта… Астрид? — помолчав, спросила Дуняша. — Ей-то вы, конечно, все рассказали?
— Не сразу. Потом пришлось… она ведь была членом экспедиции.
— О, еще бы! Пожалуйста, раскинь диван, у меня ничего не получается. Не понимаю, кто придумал такую идиотскую мебель… не кровать, а какая-то адская машина! В тот же вечер, когда вы уехали, она укусила меня за руку, — с тех пор я спала так, не раскрывая.
— Да там пружина какая-то заедает, я посмотрю.
— Ты уже миллион раз обещал это сделать!
— Дуня. Дуня, — примирительно сказал он, — ну перестань. Я просто не имел права тебе говорить. Жена Дино, кстати, тоже ничего не знает о нашей охоте за Дитмаром.
— Какое мне дело до жены твоего Дино! Итальянки вообще ничем не интересуются — это гусыни, а не женщины!
Долго сердиться Дуняша не умела. Позже, когда он уже засыпал, она вдруг тихонько рассмеялась и потерлась носом о его плечо.
— Что ты? — спросил он сонным голосом.
— Я просто вспомнила — тогда на балу, помнишь, месяц назад, Игор сказал про этого твоего Кривенко… А ты так небрежно говоришь: «А, ерунда, куда он мог деваться, они все сами придумали… » Просто не знаю, чего теперь от тебя можно ждать. А может быть, ты вообще шпион?
— Спи, спи, никакой я не шпион…
Ему удалось дозвониться до Келли на следующий день, пятнадцатого. Тон у соратника был озабоченный, даже, как показалось Полунину, раздраженный.
— У вас что-нибудь срочное ко мне? — спросил он.
— Да нет, просто давно не виделись. Хотел поинтересоваться, нет ли новостей касательно этого немца из Кордовы, — помните, у нас был о нем разговор…
— Помню, помню. Нет, ничего интересного не поступало. Ваш протеже время от времени сообщает о нем всякую ерунду, но четкой картины пока нет. Сейчас они, кстати, куда-то из Кордовы выехали, — возможно, после возвращения сообщит что-нибудь заслуживающее внимания.
— Скорее всего, ложная тревога, — сказал Полунин — Что ж, случается и такое. Проверить, во всяком случае, не мешало…
— Вы правы, бдительность никогда не бывает излишней Так вы позвоните мне как-нибудь на будущей неделе, дон Мигель, сейчас мы тут, честно говоря, перегружены всякими делами.
— Я так и понял — звонил вам несколько раз в эти дни, но никто почему-то не отвечал…
— Да, меня не было, — лаконично сказал Келли и, повторив приглашение звонить на будущей неделе, повесил трубку.
Обеспечив себе таким образом некое подобие алиби, Полунин позвонил в местное представительство французской пароходной компании «Шаржёр Реюни» и поинтересовался датой ожидаемого прибытия «Лярошели».
— Сейчас мы это уточним, — ответили ему. — Минутку… Вы меня слушаете? «Лярошель» вчера вышла из Сантоса. Это значит, здесь мы ее ожидаем… да, восемнадцатого — в воскресенье Вы по поводу фрахта?
— Нет, нет, у меня там плавает приятель, я просто хотел его повидать.
— Понятно, сеньор. Скорее всего, восемнадцатого — если ничто не задержит. Следите за газетами, в утренних выпусках есть «Бюллетень движения судов» — там сообщается о каждом прибытии.
Вечером он был с Дуняшей в кино, потом ей захотелось потанцевать, и они зашли в небольшой ресторанчик там же на Лавалье. Домой вернулись уже на рассвете. В пятницу шестнадцатого Полунин проснулся поздно — ветер колебал штору, шевеля на полу размытые солнечные блики, из кухни доносилось невнятное бормотание радио, хорошо пахло свежезаваренным кофе и еще чем-то вкусным. Вспомнив о скором прибытии «Лярошели», Полунин подумал, что пока все идет как по маслу. Он закинул руку за голову, потянулся и вдруг почувствовал волчий голод.
— Евдокия! — заорал он. — Я есть хочу!!
Радио умолкло, по коридору торопливо простучали каблуки. Дуняша появилась в переднике, с напудренными мукой руками.
— Наконец-то проснулся, соня, — она нагнулась и поцеловала его в нос. — Вставай скорее, у меня все готово.
— Что ты там стряпаешь?
— Увидишь! С этого дня начинаю тебя откармливать — я вчера заметила, костюм уже висит на тебе, как на виселице…
— На вешалке, Евдокия, на вешалке.
— Боже мой, ну какая разница, скажи на милость, — она отошла к окну, отдернула штору, затопив комнату солнцем, и потащила с Полунина простыню — Вставайте, сударь. Пока вы изволили спать, тут опять сделалась революция.
— Что сделалось?
— Какая-то революция, говорят. Еще одна! Эти-то, ясно, ничего не сказали, но я все утро слушаю Монтевидео — в провинции Коррьентес восстание, в Пуэрто-Бельграно восстание…
Полунин вскочил и, поддернув пижамные штаны, босиком кинулся к приемнику.
— … А в Кордове, — крикнула Дуняша ему вслед, — так там вообще ужасные бои на улицах! Вы его вовремя оттуда утащили, вашего Дитмара!
Тремя днями позже — девятнадцатого сентября — бригадный генерал дон Хуан Доминго Перон сложил с себя президентские полномочия и поднялся на борт парагвайской канонерки, чтобы отправиться в изгнание. Власть в Аргентине перешла в руки военной хунты.
Буэнос-Айрес был спокоен. Магазины и конторы, закрытые в течение этих трех дней, начали снова открываться, но банки еще не работали. Кое-где на центральных перекрестках стояли танки, по улицам медленно разъезжали на джипах патрули морской пехоты. Портреты свергнутого президента и его покойной жены, еще недавно в изобилии украшавшие аргентинскую столицу, были повсюду сорваны, или перечеркнуты крест-накрест черной краской, или заклеены плакатами с текстом воззвания к стране, подписанного военными руководителями переворота — контр-адмиралом Рохасом и генералами Лонарди и Балагером.
В общем, на этот раз «революция» осуществилась довольно мирно В Кордове, правда, постреляли всласть — корреспонденты иностранного радио сообщали о жертвах среди населения и о значительных потерях, понесенных участниками штурма полицейской хефатуры. Но до гражданской войны дело не дошло. Генеральная конфедерация труда, которую Перон считал главной своей опорой, осталась нейтральной, армия же была в руках заговорщиков. Население столицы, которому осточертела бестолочь последних двух лет «эры хустисиализма», встретило переворот если не с радостью, то во всяком случае с надеждой на какие-то перемены к лучшему…
Парагвайское радио сообщило о том, что генерал Стресснер предоставил политическое убежище бывшему президенту Аргентины, и передало текст заявления, сделанного Пероном по прибытии в Асунсьон: «Рассказывают, что однажды, когда дьявол гулял по улице, разразилась страшная буря. Не найдя другого укрытия, он вошел в церковь, двери которой были открыты. И говорят, что, находясь в церкви, он вел себя очень хорошо. Я поступлю, как дьявол: пока нахожусь в Парагвае, я буду уважать благородное гостеприимство этой страны… »
Все эти дни, естественно, порт Буэнос-Айреса оставался парализованным и даже подходы к нему были наглухо перекрыты морскими пехотинцами. Двадцать второго, когда наконец возобновилась работа в большинстве учреждений, Полунин позвонил в агентство справиться, не прибыла ли еще «Лярошель».
