Однако вернемся к самым первым впечатлениям Лермонтова от обстановки в военной школе. В отличие от своего «соперника» Лермонтов не позволил себе ни одной жалобы на тяготы юнкерского бытования, кроме шутливой «Юнкерской молитвы»:
Царю небесный!Спаси меняОт куртки тесной,Как от огня.От маршировкиМеня избавь,В парадировкиМеня не ставь.…Еще моленьеПрошу принять —В то воскресеньеДай разрешеньеМне опоздать.Я, царь всевышний,Хорош уж тем,Что просьбой лишнейНе надоем.
«Юнкерская молитва» да мимоходом оброненная фраза в письме к Марии Лопухиной, где поэт называет свои юнкерские годы «страшными», – вот и все, что нам известно о внутреннем самочувствии Лермонтова-юнкера. Однако, пользуясь косвенными свидетельствами, можно все-таки реконструировать кое-какие детали.
Юнкерская «куртка» после приватной одежды, и даже в сравнении со студенческим мундиром, была действительно до издевательства тесной. Вот как описывает современник Михаила Юрьевича этот военизированный «корсет»: «Признаюсь, первое ощущение, когда я облачился, было весьма жуткое: я был страшно стянут в талье, а шею мою, в высоком (на 4-х крючках) непомерно жестком воротнике, душило… как в тесном собачьем ошейнике. Когда я указал на эти недостатки унтер-офицеру закройщику, то он мне отвечал, что это так по форме должно быть».
Тяжелым испытанием для пришедших с воли юношей были и «пешие ученья» – выправка и шагистика. Происходили они в манеже, под непосредственным наблюдением какого-нибудь профессора «фрунтового дела», знатока по части «учебного шага в три приема». Балетный этот прием был особенно мучителен для кавалеристов, вынужденных поднимать выше головы ногу, затянутую штрипкой и вооруженную огромной металлической шпорой. Тихим учебным – взад-вперед – шагом юнкеров выматывали до изнеможения, и называлось это – «водить фронтом». Иногда, правда, профессор шагистики останавливал строй и, наслаждаясь властью, давал теоретические советы вроде: «Вы старайтесь всеми средствами и силами, но не упирайтесь на оное».
Маневры производились редко, реже, чем показательные смотры. Смотр состоял из церемониального марша, то есть прохождения «Пестрого эскадрона» мимо начальства различными аллюрами, шагом, рысью и в галоп, со строгим соблюдением равнения. Равнение в кавалерии было связано с большими затруднениями: неверное движение одной лошади могло расстроить весь строй. Это было и утомительно, и однообразно, и невероятно скучно. В продолжение нескольких часов только и слышались возгласы: «В затылок!» – пока наконец каким-то чудом строй не приходил в порядок и «главно-начальствующий не произносил положительный приговор относительно равнения».
О том, как происходили учебные маневры, мы можем судить по письму А.Я.Булгакова; со слов сына он передает дочери, Ольге Долгорукой, подробности события, имевшего место в августе 1834 года, то есть незадолго до выпуска:
«Итак, они на маневрах. Государь командовал ими, а неприятелем был Сухозанет. Государь предупреждает быть осторожными, так как неприятель хочет напасть на них врасплох. Всюду расставляют разведчиков; вот Костя стоит передовой надежной стражей в лесу, около большой дороги, ночь была совершенно темная, ни зги не было видно, бедный мальчик, с ружьем на плечах, ждал солнца или смены; что-то двигается, он прислушивается. Человек верхом; он кричит: кто там? и требует пароль. Суди, каково его удивление, когда он узнает Государя, который, видимо, хотел поймать молодого военного в проступке… Костя отрапортовал как следовало, и Государь остался доволен нашим ребенком. У меня мороз по коже… как подумаю, какое несчастье было бы, если бы Его Величество нашел Костю спящим или даже оплошавшим; помимо ареста, он потерял бы расположение монарха. Государь пригласил всех обедать к себе и остался очень доволен маневрами и успехами воспитанников».
Даже если сделать поправку на двойное искажение (письмо, пересказывающее другое письмо), нетрудно догадаться, что и маневры являлись все той же игрой в «солдатики». Налицо было явное расхождение между серьезной и дельной теоретической подготовкой, которую вели кадровые военные, имевшие опыт большой войны, и парадными – на уровне вкусов и возможностей «Их Величеств» – практическими учениями.
И тем не менее А.Я.Булгаков не преувеличивает: его сыну действительно грозили неприятности, если бы «командующий маневрами» засек «нарушение». Сам Николай нарушений подобного рода себе не позволял. По свидетельству очевидца, в 1839 году во время больших Бородинских маневров, летом, в невиданную, почти азиатскую жару «государь Николай Павлович стоял верхом на пригорке перед Бородинской колонной, пропуская мимо себя церемониальным маршем, без перерыва, в продолжение 8-ми часов, все двести пятьдесят тысяч… Нельзя было не удивляться его необыкновенной силе и энергии: он стоял все время недвижным на своем высоком коне, как великолепная статуя древнего рыцаря, не переменяя почти ни разу своего положения».
Император знал, что делал: его пример воспитывал. Автор воспоминаний, в ту пору зелененький юнкер, не выдержавший жары и упавший в обморок, был очень обеспокоен тем, что «его полк» показал себя на репетиции не с лучшей стороны. В ужасе юнкер бросился к родственнику, опытному военному, и тот успокоил его, объяснив, что все будет иначе, когда уланы попадут в «зону магического влияния государя». Так и случилось. При виде истукана на высоком коне, под палящим солнцем, на голой равнине, ни разу не переменившего за день положения, кавалеристы воодушевились, подтянулись – и все прошло великолепно.
Как я уже упоминала, воспитанники гвардейского училища отпускались в увольнительные по воскресеньям и праздникам. Но и тут на каждом шагу их подстерегали неприятные неожиданности. Во-первых, юнкерам не разрешалось ездить в экипажах, в результате чего отпадали визиты к знакомым и родственникам, жившим в отдалении от училища. Что касается театров, балов и вообще «общественных собраний», то они были строжайше запрещены.
Юнкерская форма, если не приглядываться, очень походила на солдатскую, но юнкера в отличие от «нижних чинов», выходя на улицу, должны были быть при полном параде, то есть в тяжелом и холодном кивере, а не в фуражке, а главное, при сабле, также весьма тяжелой. Естественно, молодые люди, дабы облегчить себе передвижение пешком и тем самым сэкономить увольнительные часы, пускались на хитрости. Иногда переодевались в штатское платье, порой маскировались под солдатской фуражкой. Начальство, конечно, знало об этих уловках. Знал и великий князь, и ежели был в настроении, отправлялся «на прогулку». Прогулка была для него видом охоты: чем больше задержанных за неисправность в форме одежды удавалось засечь Михаилу Павловичу, тем добрее, довольный собственной проницательностью, он становился. А на другой день с удовольствием рассказывал о своих трофеях. Приведу для примера опись одного «улова»: офицер в калошах, солдат пьяный, да еще в «расстегнутом виде», унтер-офицер в полурасстегнутой куртке, гвардейский офицер, подстриженный не по уставу…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
