Кэролин взяла книжку «Небольшая прогулка по Гиндукушу», которую не открывала с прошлой пятницы. Она успела соскучиться по ее ворчливому оптимизму и рассказам о выдуманных трудностях. «Мы оказались на огромном лугу, поросшем ровной зеленой травой, она пружинила под моими усталыми ногами, давая им покой и отдых». Ей нравилось читать о чужих путешествиях. Она с удовольствием представила, как отправится в путь. Как пересечет в темноте границу штата, побродит утром по морскому берегу в Орегоне, выпьет чашечку эспрессо и побалует себя шоколадным круассаном. Ее бумажник будет туго набит пятерками, десятками и двадцатками. «На дальнем берегу реки паслись на заливном лугу козы и овцы». После завтрака она немедленно сядет на диету. Восхитительное утро в Бэндоне. Надев солнечные очки и шарф как у Мелани Гриффит, она будет попивать свой кофе с европейским шиком, ощущая себя роскошной и чувственной. Сладострастная и загадочная одинокая женщина. Ей нравилось это слово — сладострастная. Пожалуй, шоколадный круассан покупать все же не стоит. Как же они называются по-французски? Они всегда ужасно жирные. В них уйма масла и калорий. Невозможно есть круассаны и оставаться изящной. Плитка шоколада может погубить все, из-за нее она будет чувствовать себя похожей на свинью из Индианы — впрочем, именно так она чувствовала себя большую часть времени.
Кэролин выглянула из-за занавески. Двенадцать тысяч долларов — это здорово, ведь изображать из себя верную ученицу Энн ничего не стоило, это было куда проще, чем собирать грибы в холодном, сыром лесу. Но пока снаружи толпятся люди, ресурсы не исчерпаны. Зачем останавливаться на достигнутом? Почему не двадцать тысяч? Если верить голливудским фильмам, такая удача подворачивается не часто. Бросить все на полпути означает упустить дарованный свыше счастливый случай. Кэролин подумала, что, прежде чем придет час выйти из игры, она успеет удвоить свое состояние.
«Все или ничего», — произнесла она и поправила круглую шкалу компаса. Стрелка упрямо повернулась на север. И все же ее не оставляли сомнения. Что-то вроде угрызений совести, граничащих со страхом. Сказать по правде, она не питала особой симпатии к дьяволу. И не забыла то, что говорил Паскаль. Она считала себя порядочным человеком, который не причинит вреда разумному существу. Зачем же она ввязалась в эту историю? Мошенничество в особо крупных размерах? Едва ли вымогательство денег у верующих, не говоря уже про Энн из Орегона, позволит ей застраховать себя от неизведанного, которое таила в себе маячившая впереди туманная и бездонная вечность.
«Наверное, нет атеиста, — подумала она, — который непоколебим в своих убеждениях. Страшит даже самая крохотная вероятность ошибки: огонь, сера, фонтаны пламени, духовные лица, которые затыкают своим телом дыры в каменных стенах подвалов преисподней у Данте. Ужас. Мороз по коже». Еще в колледже она запомнила наизусть несколько строк из «Божественной комедии», чтобы цитировать их, обличая капитализм:
О Симон-волхв, о присных сонм злосчастный,Вы, что святыню Божию, добраНевесту чистую, в алчбе ужаснойРастлили ради злата и сребра,Теперь о вас, казнимых в третьей щели,Звенеть трубе назначена пора![35]
«Какая ирония судьбы! — подумала Кэролин. — Но я уже определилась со своими взглядами. Светский гуманизм. Материалистка. Мне просто хочется немного развлечься. И уж конечно мне нечего делать среди этих безумных христиан: Сын Божий, какой бред, подумать только! Что же мне остается? Да, пожалуй, ничего. Все, что я смогу сказать святому Петру у врат рая, это „Извини, я предпочла Мексику и науку, Дарвина и „Маргариту““».
Кэролин взяла катехизис Энн и быстро повторила «Радуйся, Мария…», специально выбрав молитву покороче. На всякий случай она немного порепетировала, прочитав молитву вслух, потом взяла мегафон, открыла дверь фургона и выставила ведра с деньгами на крышу. Они были полны мелочи и купюр в один доллар, кое-где мелькали пятерки и десятки — она очень гордилась, что додумалась их оставить. Затем она вскарабкалась на крышу сама и, обращаясь к двум тысячам человек в темной, сырой ночи, торжественно провозгласила:
— Друзья мои, хвала Пречистой Матери, аллилуйя! Славься, Пресвятая Дева, аве Мария, славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься!
Заметив ее, паломники ринулись к фургону, словно стая рыб, и она перевела дыхание, крайне довольная собой. «У меня получается, — подумала она, — и будет получаться еще лучше. Эта толпа подчиняется мне. Я стала ее частью». С крыши фургона была хорошо видна улица, где беспокойно кружили полицейские машины: две прислал шериф, еще три были выделены штатом.
— Аллилуйя! — снова воскликнула она. — Аллилуйя, радуйся, дивная и прекрасная Пречистая Дева!
Как нечто само собой разумеющееся, она одно за другим передала вниз четыре ведерка, и их с готовностью подхватили стоящие рядом паломники, которые были счастливы услужить ей. Последнее ведро она отдала не сразу. Картинным жестом она подняла его над головой. Толпа колыхалась, точно море, люди, как зачарованные, протискивались между машинами, словно перед ними разворачивалось какое-то колдовское действо. Они смотрели вверх с трепетом, надеждой и, как казалось Кэролин, с обожанием.
— Пресвятая Дева, — сказала она, — исполненная любви и милосердия, просит нас построить храм!
Она сунула руку в карман, вытащила горсть помятых двадцаток и бросила их в ведро. Затем она передала в толпу и это ведро и сказала:
— А теперь давайте помолимся. Радуйся, Мария, полная благодати… — начала она, и толпа в один голос подхватила молитву.
Казалось, люди впали в транс, они вели себя как зомби или фашисты. Кэролин стало не по себе.
— …Господь с тобой, благословенна ты между женами, и благословен плод чрева твоего, Иисус. Пресвятая Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных, и ныне, и в час смерти нашей. Аминь.
— Аминь, — повторила Кэролин. — Аминь, друзья мои. Обстоятельства складываются для нас не лучшим образом. Нам противостоит Лесозаготовительная компания Стинсона, она решила воспрепятствовать завтрашнему паломничеству и помешать исполнению воли Пречистой Матери, которая назначила нашей Энн еще одну встречу в лесу. При этом Компания Стинсона дерзко заявила, что обладает исключительным правом на эту землю.
— Славься, Царица Небесная! — крикнул кто-то. — Позволь Энн войти в лес!
— Эта наглая и трусливая компания, которая пляшет под дудку крупного транснационального конгломерата, намерена выступить против нас, друзья мои, как выступает она против воли простых людей уже многие годы. Стинсон печется не о лесах и не о нас с вами, он волнуется только за свой бумажник и миллиардные счета в банках. Генеральному директору хочется построить новый бассейн, а членам правления подавай виллы на Ривьере. Когда Пресвятая Дева говорит об алчности, друзья мои, она говорит о Компании Стинсона.
Послышались смешки и негромкий гул одобрения, и Кэролин замолчала, не зная, что сказать дальше. Впервые в жизни у нее появилась аудитория, собственная аудитория, внимающая ее голосу, и она понимала лишь одно: нужно, не останавливаясь, городить любой вздор, пока ведра продолжают наполняться. «Господи, а ведь я пустой человек», — подумала она.
— Итак, — сказала она в мегафон, — мы оказались в тупике. Перед нами непреодолимое препятствие, но мы будем непреклонно идти к цели. Мы против запретов. Народ против угнетателей.
Кэролин чувствовала, что ее несет не туда, но у нее не было выбора, и она говорила все, что приходило в голову.
— Завтра нам предстоит принять решение. Намерены ли мы сдаться и отступить или мы будем защищать нашу Энн из Орегона, сопровождая ее к месту видений, где появился целительный источник? Подчинимся ли мы законам Бога или законам человека? Я не призываю к насилию, все мы добродетельные христиане, мы умеем подставлять другую щеку и мирно ходить пред Господом, мы глубоко уважаем блюстителей порядка, прекрасных, достойных людей, которые выполняют нелегкую работу, охраняя наш покой и безопасность. Эй, друзья, мы любим вас, слышите! — Она помахала рукой в сторону патрульных машин. — Но существует такая вещь, как неповиновение, организованное гражданское неповиновение, — вспомните Мартина Лютера Кинга и Махатму Ганди; мы можем вступить на земли Стинсона организованно, стройными рядами и пойти на неизбежный арест немногих во имя победы большинства. А теперь настал час спросить: вы со мной?
«Да!» — отозвалась толпа, но Кэролин, воспитанной на рок-концертах восьмидесятых, этот отклик показался недостаточно звучным, и она подумала, что повторение пойдет ее агрессивному обструкционизму на пользу.
