– К сожалению, вы правы, – печально соглашается библиотекарь. – Хорошо было бы применить законы небесной механики Ньютона к правительству всей испанской империи… Что и делают англичане, несмотря на проблемы с американскими колониями, а также французы, у которых и вовсе нет империи.
– Несомненно. То же самое касается образования, книг, а также тех, кто эти книги пишет и переводит… Нужно сделать так, чтобы каждый мог рассуждать о передовой науке, не опровергая незамедлительно собственные научные выводы. Недостойно требовать, чтобы всякий раз, когда испанец публикует научную книгу – если это ему, конечно, удается, – после каждого вывода он добавлял: «Не верьте этому, потому что это противоречит Святому Писанию»… Такой подход делает невозможным прогресс и превращает нас в посмешище для всей Европы!
– Именно для этого мы с вами здесь, в Париже, дорогой адмирал, – с воодушевлением вторит ему дон Эрмохенес. – Это что-нибудь да значит, не правда ли?
В ответ адмирал только грустно улыбается. Пламя свечей делает его почти прозрачные глаза светлыми, влажными и лишенными надежды.
– Совершенно верно, дорогой друг, – спокойно соглашается он. – Именно для этого мы в Париже.
Мне понадобилось кафе. Не для того, чтобы выпить кофе, – написание романа и так уже потребовало бессчетного количества чашек, а чтобы, сидя в нем, хорошенько продумать одну мизансцену. Из писем и бумаг, которые я раздобыл в Академии, следовало, что дон Педро Сарате и дон Эрмохенес Молина побывали во многих кофейнях Парижа и в одной из них познакомились с видными энциклопедистами. Сперва я решил, что встреча состоялась в кафе «Фуа», которое в то время располагалось в пассаже Ришелье в Пале-Рояль; после перестройки, осуществленной чуть позже герцогом Орлеанским, это место превратилось в центр социальной и торговой жизни парижского света в предреволюционный период, однако мне никак не удавалось установить точную дату, когда строительные работы были завершены, и, чтобы продолжить книгу, я решил попросту перенести в Сент-Оноре сцену из пятой главы, действие которой происходит в Пале-Рояль. Однако в конце концов, обнаружив в одном из писем библиотекаря упоминание об «улице Сент-Андре, неподалеку от Ансьен-Комеди», я понял, что единственным возможным местом, которое в тот день могли посетить академики, был «Прокоп»: старинное кафе, одно из старейших, открытых в Париже по сей день, перед чьими дверями я и оказался со своей записной книжкой и картой города 1780 года, собираясь заняться этим фрагментом моей истории.
Я много слышал о кафе «Прокоп», прославившемся тем, что в его залах некогда собирались самые известные интеллектуалы XVIII века; однажды я даже здесь отобедал – в гастрономическом плане, надо заметить, ничего выдающегося мне не запомнилось – в обществе моего литературного агента Рахель де ла Конча и моей французской издательницы Анни Морван. Я знал, что когда заведение вошло в моду как литературное кафе, чему способствовала публика, посещавшая соседнее здание Комеди Франсез, энциклопедисты сразу же стали его завсегдатаями, а клуб «Корделье» собирался в нем чуть позже, во время тяжелых лет революции. Однако я так и не увидел это место зоркими, деловыми глазами писателя. К счастью, улица, где располагается фасад кафе – в настоящее время она называется пассаж «Коммерс-Сент-Андре», – избежала безжалостной городской реформы, когда Османн словно скальпелем отсек по прямой линии то, что сегодня носит название бульвар Сен-Жермен. Пассаж остался в стороне, на расстоянии всего лишь нескольких метров, и в наши дни, заполненный магазинчиками и ресторанами, сохраняет свои прежние очертания, старинные особняки и кофейни. Таким образом, наведаться туда и вообразить прежние времена было совсем несложно. Один из фасадов кафе «Прокоп» и поныне выходит в тот же самый пассаж, другой фасад, раскрашенный красным и синим, открывается с противоположной стороны здания, выходя таким образом на нынешнюю улицу Ансьен-Комеди, которая в XVIII веке, согласно карте Алибера, Эно и Рапийи, все еще называлась Фоссе-Сен-Жермен-де-Пре. Что же до остального, у меня было достаточно материала, чтобы воссоздать обстановку этого места, его голоса, звон посуды, расположение столиков, чашечки с кофе и шоколадом. Пара иллюстраций той эпохи, обнаруженных мной в «Париже эпохи Просвещения» – потрясающем исследовании о городе, выполненном на основе плана Тюрдо, помогли мне представить оформление интерьера, пол, выложенный керамической плиткой, стеклянные плафоны и зеркала, оживлявшие стены, изящные хрустальные люстры, свисавшие с потолка, а также круглые столики из дерева, железа и мрамора.
В нескольких шагах отсюда, на улице Фоссе-Сен-Жермен-де-Пре, превратившейся в улицу Ансьен-Комеди после того, как в 1688 году там обосновались французские комедианты, кофейня «Прокоп» быстро стяжала европейскую известность. Среди ее клиентов были именитые писатели: Детуш, д’Аламбер, Бертанваль, Гольбах, Жан-Жак Руссо, Дидро и множество других литераторов, которые сделали из этой кофейни филиал Академии.
Все это сообщалось, в числе прочего, в томике «Les cafés artistiques et littéraires»[72] Лепажа, чьи избранные страницы я таскал с собой в виде исчерканных пометками ксерокопий, отыскивая упоминания о «Прокопе» в бесценных книгах, которые мне удалось раздобыть в те дни, прочесывая книжные лавки Парижа: антология «Le ХVIII siécle» Морепа и Брайара, «La vie quotidienne sous Louis XVI»[73] Кюнстлера и, прежде всего, великолепная «Tableau de Paris»[74] Мерсье, которую благодаря продавцу книг Шанталь Керодрен я отыскал в виде кем-то уже зачитанного современного издания на самой нижней полке в книжной лавке «Жибер-Жён» на бульваре Сен-Мишель.
Итак, вооруженный всем необходимым в виде записей, разместив с помощью воображения нужные места на карте Парижа 1780 года и позабыв о современных вывесках, шумных ресторанах и магазинах, туристах, заполняющих пассаж «Коммерс-Сент-Андре», я вошел или, точнее, впустил двоих ученых мужей, адмирала и библиотекаря, внутрь кофейни «Прокоп» точно так же, как они туда вошли – или могли бы войти – в то давнее утро в сопровождении аббата Брингаса.
– Поверить не могу, что мы здесь! – восклицает дон Эрмохенес, восхищенно озираясь. – Ведь это же знаменитый «Прокоп»!
В кофейне царит оживление. Все столики заняты, там и сям виднеются кучки посетителей, которые оживленно спорят или обмениваются мнениями, слышится несмолкающий гул голосов и звон посуды. Пахнет табачным дымом и свежесваренным кофе.
– Напоминает улей, – замечает адмирал.
– Где живут одни трутни, – поправляет его Брингас, как всегда, едва сдерживая раздражение. – Досуг, а не труд – вот что приводит их сюда.
– Я думал, вы любите такие места.
– Место месту рознь. Разные они бывают, вот что я хочу сказать. Те, кто приходит в эту кофейню, начисто утратили чувство реальности. Паразиты от риторики, которые довольствуются исключительно обществом себе подобных, обмениваясь друг с другом тщеславием и любезностями. Редко встретишь исключение. Подобное, например, этому – вон, взгляните, – добавляет Брингас, кивая на один из столиков. – Странно видеть здесь этого почтенного прихожанина.
Дон Эрмохенес рассматривает посетителя, на которого указал Брингас: не первой молодости, в старом камзоле и съехавших чулках, он сидит неподвижно и одиноко перед чашечкой кофе, уставившись в пустоту.
– Кто это?
Аббат выгибает брови, словно вопрос кажется ему неуместным.
– Великий шахматист Франсуа-Андре Филидор… Вам знакомо это имя?
– Безусловно, – отвечает адмирал. – Однако я представлял его старше.
– Он почти всегда сидит один… Часто ему даже не обязательно подниматься на второй этаж в поисках шахматной доски или соперника, потому что все ходы он просчитывает у себя в голове. – Брингас восхищенно щелкает языком. – Так и сидит… Один против всего мира.
– Мне хотелось бы его поприветствовать, – говорит дон Эрмохенес. – Я тоже немножко играю в шахматы.
– Даже не пытайтесь, он вам и слова не скажет. Никогда ни с кем не общается.
– Жаль.
Они обходят кофейню в поисках свободного столика. Кто-то то и дело поднимается или спускается по лестницам, ведущим в залы на втором этаже, где играют в шахматы, шашки или домино, официанты снуют, разнося графины с водой, мороженое, кофейники или дымящиеся шоколадницы.
– Местная публика делится на четыре вида, – поясняет Брингас. – Те, кто приходит выпить кофе и поболтать, игроки, которые сразу же устремляются наверх, читатели газет, а также те, кто просиживают здесь день-деньской, покуда кто-нибудь не заплатит за их кофе, полбутылки сидра или какую-нибудь дешевую закусь, которую они заказали, чтобы утолить голод.
– Вы здесь часто бываете? – интересуется дон Эрмохенес.
